Неточные совпадения
За ужасными словами редукция и ликвидация [Редукция и ликвидация имений — изъятие у феодальной лифляндской аристократии правительством шведского короля Карла XI перешедших в ее
руки государственных земель.] последовало дело, и отчины, без всякого уважения давности и законности,
были отрезаны и отписаны на короля.
Против начетов этих трудно
было спорить: их составлял любимец Карла, председатель редукционной комиссии граф Гастфер, запечатлевший имя свое в летописях Лифляндии ненавистью этой страны; их утвердил сам государь, хозяин на троне искусный, хотя и несправедливый, который, подобно Перуну [Перун — у восточных славян бог грома и молнии, бог земледелия, податель дождя.], имел золотую голову, но держал всегда камень в
руках.
Руки же у него
были золотые — а может
быть, помогал ему окаянный, — шивал он на славу сапоги без разреза и без тачки из цельной кожи.
— До сих пор
был неудачен лов последних: не знаю, что
будет вперед! Впрочем, не в первый раз получать мне щелчки из
рук моей любезной сестрицы в разговоре о войске русском, которое имеет честь
быть под особенным ее покровительством. Подвергая себя новым ударам, докончу то, что я хотел сказать о калмыках. Раз привели ко мне на батарею подобного урода на лошади.
— Вот так-то! — вскричал старик, всплеснув
руками в знак одобрения. — Это лучше, чем смотреть друг на друга сентябрем. А знаете ли, друзья мои, все настоящие беды наши, не выключая и вашей размолвки, происходят оттого, что адрес, поданный лифляндцами блаженныя памяти королю,
был худо сочинен.
Старее ее двадцатью годами, с чертами лица, выражающими благородство, но грубыми, напитанный суровою жизнью лагерей и войны и потому в обращении даже с женщинами не оставлявший солдатских привычек и выражений, властолюбивый, вспыльчивый даже до безрассудства — таков
был искатель
руки нашей героини, любивший ее истинно, но сердцем ее не избранный.
Сладив строй бедного инструмента своего, он заиграл швейцарскую песню: Rance de vache. Первые звуки ее заставили Баптиста затрепетать; он вскочил со скамейки, потом зарыдал и, наконец, не в силах
будучи выдержать тоски, стеснявшей его грудь, вырвал скрипку из
рук слепого музыканта. Роза, казалось, не слыхала песни родины.
— Знамя! — и бросилась бежать во внутренность дома. Явившись в цветнике, она остановилась перед собеседниками, как преступница. Отец сурово посмотрел на нее; убийственный взор его говорил: ты не швейцарка! Видно
было, что Роза собиралась плакать; но черноволосый мужчина быстро и крепко схватил ее за
руку и увлек за собою. У тына, к стороне рощи,
была калитка. Могучею
рукою распахнул он калитку и, втолкнув в нее девушку, сказал ей...
С этими словами Фрица одолела вещая грусть; но вскоре, приняв бодрый вид, он положил крестообразно
руки на повалившееся дерево, припал ухом ко пню и сделался весь слух и внимание. Минут через пятнадцать вынырнула опять из дупла пригоженькая посланница. Щеки ее горели, грудь сильно волновалась; стоя возле нее, можно
было считать биение ее сердца. За нею с трудом выполз Немой, пыхтя, как мех; он обнял дружески Фрица и погрозился пальцем на Розу.
Ему дано
было свыше уразуметь таинства природы, слагать слова из великих букв ее, начертанных перстом Всемогущего на небесах, на каждой былинке и камне, во взорах, на челе и
руках смертного.
Впрочем, скажу опять, беда не велика! бумага писана моей
рукой и только подписана комендантом; генерал меня хорошо знает, и подозрений никаких
быть не может.
С другой стороны время
было наиболее неумолимо, как бы нарочно для того, чтобы поразнообразить красоты развалин: здесь везде следы, оставленные борьбой времени с делом
рук человеческих.
Безграмотному Шнурбауху составлял он аптекарские счеты, в которых приход с расходом всегда
был верен, и такие исправные, что иголки нельзя
было под них подпустить; жену амтмана никогда не забывал величать госпожою фон Шнурбаух и даже дворецкому пожимал он дружески
руку.
— Густав! что вы со мною сделали?.. — могла она только произнесть, покачав головой, закрыла глаза
руками и, не в состоянии перенести удара, поразившего ее так неожиданно, упала без чувств на дерновую скамейку. В исступлении он схватил ее
руку:
рука была холодна как лед; на лице ее не видно
было следа жизни.
— Не спрашивайте меня, — отвечала едва внятно Луиза, поведя
рукою по лбу, — я хочу думать, что это
был сон, ужасный сон! Мне очень тяжело… голова моя горит…
Но в уважение, что раны порубленного татарина подавали надежду к исцелению и что у полковника пробиты
были только мундир и фуфайка, Мертвый приговаривался к наказанию батожьем, а Шмаков к выведению в железах перед фрунтом и к пробитию
руки ножом.
Прочтя это письмо, Паткуль задумался: какое-то подозрение колебало его мысли и тяготило сердце. «Неужели? — говорил он сам себе. — Нет, этого не может
быть! Понимаю, откуда удар! Нет, Вольдемар мне верен». Окончив этот разговор с самим собою, он поднял глаза к небу, благодаря Бога за доставление в его
руки пасквиля, разодрал его в мелкие клочки и спокойно сказал присутствовавшим офицерам...
Сильные
руки сжали ему рот, держали его за волоса, за два конца бороды, за ноги, затылок — и сокровище, которое
было для него жизни дороже, — борода упала к ногам нечестивых никонианцев, которые с хохотом затоптали ее.
Карла (задумавшись). Вот-те и задача! Преображенцы-молодцы со крестом и молитвою готовы один на двоих;
будет время, что пойдут один на пятерых. Верные слуги царские! с ними не пропадешь. Семеновцы-удальцы, потешали, вместе с преображенцами, батюшку, когда он еще
был крохоткою. Теперь надежа-государь вырос:
рукой не достанешь! потехи ему надобны другие, не детские! Вырвут из беды да из полымя;
будут брать деревни, города, крепости, царства… Только жаль, командер у них… плохой.
—
Будет ли нам талан? — кричали один за другим, протягивая к ней
руки, полновесные и широкие, как у мясника.
— Прощай, ребятушка! (Здесь Ильза низко присела и послала
рукою одному пригожему новобранцу поцелуй, заставивший его тряхнуть головой, как будто на нем волосы
были острижены в кружок, и покраснеть до белка глаз.)
Круглый большой обломок стены, упавший на другой большой отрывок, образовал площадку и лестницу о двух ступенях. Тут на разостланной медвежьей шкуре лежал, обхватив правою
рукою барабан, Семен Иванович Кропотов. Голова его упала почти на грудь, так что за шляпой с тремя острыми углами ее и густым, черным париком едва заметен
был римский облик его. Можно
было подумать, что он дремлет; но, когда приподнимал голову, заметна
была в глазах скорбь, его преодолевавшая.
Здесь мог я разглядеть, что это
был мужчина высокого роста, в коротком плаще из оленьей кожи, в высокой шапке, на лыжах, с шестом в
руке.
Когда мы замедляли, он с особенным нетерпением махал нам
рукою и указывал в ту сторону, где слышна
была пальба.
Лима. Грустно, может
быть, Семену Ивановичу смотреть на Лифлянды, сложив
руки!
Все жалели, что попал в такие
руки юноша, которого пылкую душу, быстрый разум и чувствительное сердце можно
было еще направить к добру.
Помнишь — ведь это
было при тебе, — когда он выковал на заводе под Калугою восемнадцать пуд железа своими царскими
руками, а заводчик-то Миллер хотел подслужиться ему (дескать, он такой же царь, каких видывал я много) и отсчитал ему за работу восемнадцать желтопузиков, что ты пожаловал теперь; что ж наш государь-батюшка! — грозно посмотрел на него и взял только, что ему следовало наравне с другими рабочими, — восемнадцать алтын, да и то на башмаки, которые, видел ты,
были у него тогда худеньки, как у меня теперь!
— Нечто драгоценнее золота, но этому нечто не пришла еще пора. Теперь же просит он, когда совершится с успехом настоящий поход, свидетельства
руки вашей о пользе, оказанной им русской армии. Он желает со временем
быть известным государю.
— Слово дано, и мы
будем только помнить об исполнении его, — сказал военачальник, подавая дружески
руку Паткулю. После того поспешил он сделать нужные распоряжения к немедленному походу и приказал протрубить сбор, о котором заранее извещены
были полковые командиры.
Кое-где раздавалось ржание коней, и то немедленно
было удерживаемо
рукою, управлявшею ими; редко где стучало оружие об оружие, и тотчас стук этот замирал, как будто и металл согласовался в эти часы с подчиненностью человека.
Кровь его кипела; огонь зажигался в глазах; не раз поднималась
рука, чтобы ухватиться за оружие, которого с ним не
было.
(
Выпивает чару разом и выливает оставшиеся в ней капли на маковку головы своей, которую и приглаживает
рукой; потом берет балалайку и оборачивается с поклоном к Глебовскому.)
Филя. Ей, ей, право, велико слово! Вы знаете, какое у меня ухо: чуть кто на волос неверно
споет, так и завизжит в нем, как поросенок или тупая
пила. Не сбедокурил бы над нами проводник. Молодец хоть куда! Пожалуй, на обе
руки! Да еще не жид ли: и нашим и вашим… Нас подвел ночью шведов побить, а днем подведет их, чтоб нас поколотить.
Он махнул собеседникам
рукою, давая им знать, чтобы они не трудились его преследовать, скрылся в кустах, и, пока наши стрелки успели — двое обежать овраг, а третий спуститься в него кубарем и вскарабкаться по другому краю его, цепляясь за кусты, — таинственный незнакомец
был уже очень далеко на холму, скинул шляпу и исчез.
Запершись в кабинете и положив ночник и пистолет на стол, подошел Фюренгоф к одному шкапу, вынул из него деревянный ящик с гвоздиками номер четвертый, засунул
руку дальше и вынул укладку, на которой тоже
была надпись: гвозди номера четвертого.
Явился Никласзон в плаще, опоясанном широким ремнем, за которым
было два пистолета, в шляпе с длинными полями и с арапником в
руке.
— Тише, тише, друг, я слышу шаги Марты. (Он утер
рукою холодный пот с лица и старался принять веселый вид.) Славное винцо, божусь тебе, славное! (Вошла экономка, у которой он вырвал из
рук бутылку, рюмку и потом налил вина дрожащими
руками.) Выпей-ка, дружище! после дороги не худо подкрепить силы.
— Что-то рябит в глазах, — сказал он, запинаясь. — Почерк знакомый! Точно, это ее злодейская
рука! — Он начал читать про себя. Приметно
было, как во время чтения ужас вытаскивался на лице его; губы и глаза его подергивало. Пробежим и мы за ним содержание письма...
Может ли статься, чтобы тот, кто избран
был на двадцать пятом году жизни от лифляндского дворянства депутатом к хитрому Карлу Одиннадцатому и умел ускользнуть от секиры палача, на него занесенной; чтобы вельможа Августа, обманувший его своими мечтательными обещаниями; возможно ли, спрашиваю тебя самого, чтобы генерал-кригскомиссар войска московитского и любимец Петра добровольно отдался, в простоте сердца и ума, в
руки жесточайших своих врагов, когда ничто его к тому не понуждает?
Самые моськи супруги фон Шнурбауха слаще
поели в этот день, нежели в обыкновенные, хотя она в простые дни кормила их из собственных
рук, иногда из одного с нею блюда, едва ли не лучше своей высокой половины.
Один
был в котах, другой бос и имел за плечами котомку и два четвероугольных войлочных лоскута [Подручники — род подушек, которые кладут раскольники во время земных поклонов на пол, под
руки.].
— Пустяки! для брата Авраама нет ничего невозможного, — сказал секретарь баронессы, втирая ему осторожно в
руку до десятка червонных. — Мы с тобой одного великого племени; обманывать, а не обманутыми
быть должны; ты создан не служить этой собаке, которая того и гляди, что издохнет: можно тебе самому скоро
быть главою раскола в России и учителем нашей веры. Мы делали уже дела не маленькие,
были награждены; не изменим теперь друг другу, и нас не забудут.
Левая
рука была у него сведена к плечу; ноги подогнул он под себя неестественным образом.
— Не бойся; протяни, брат,
руку смело, — продолжал Вольдемар, всунув ему деньги, — монета не жжется, сделана
руками человеческими и такая, каких накоплен у тебя мешочек… знаешь, что лежит… — Здесь Вольдемар показал на запад; мальчик побледнел от страха. — Сослужи мне, Мартын, и о твоем мешочке никто не
будет знать.
Долго искал я средств, как утолить жажду моей души; мне встретился один человек… он предложил мне средство… дал моим устам коснуться милостивой
руки, в которой заключена судьба моя, поднял края завесы, скрывающей мое отечество, — и я спешил ухватиться за то, что мне
было предложено.
Адам
был тронут. Он взял
руку своего собеседника, крепко пожал ее и сказал с восторгом, необыкновенно его одушевлявшим...
Какою неожиданною радостью изумлен
был последний, узнав, что слепец
есть тот самый Конрад из Торнео, на чьих
руках умер его отец!
Беседа наших друзей
была прервана вестью рыжего мальчика, что карета, управляемая дядею его, уже показалась вдали. Адам и гуслист, подхватив слепца под
руки, направили поспешно путь к замку. В цветнике, за кустами сиреневыми, под самыми окнами Луизиной спальни, поставлены
были музыканты так, что никто не мог их видеть, да и проведены
были они туда никем не замеченные.
— Господин Аполлон! похитив у царя Адмета [Адмет — царь в Древней Греции, у которого Аполлон за совершенное им преступление
был присужден богами пасти стада (греч. миф.).] его овец, не вздумали ли вы прибрать к своим
рукам и мое достояние?
Две медные монеты, вложенные в расщеп палки, которую он держал в
руке, должны
были служить ему пропуском в дом брака.