Неточные совпадения
— Бедный Якубек! ты, чай, промок насквозь, —
сказала баронесса. «Погрейся у огня», —
хотела она примолвить, но, увидев, что он вытащил из-за пазухи бумагу, исправно сложенную и перевязанную крест-накрест зеленым снурком за восковою печатью, едва могла произнести...
— В Липецке нас только и дожидались… нас? то есть его милость,
хотел я
сказать…
— И впрямь! Экой я простак!.. Вот, примерно
сказать, бык с бараном
хотели б кой о чем переговорить друг с другом; по-бараньи-то понимаю, и баран меня, а по-быковски не знаю, и станешь в тупик.
Если бы через несколько месяцев дали ему на выбор: лишиться Фердинанда или супруги, за спасение которой он отдал некогда сына и отдал бы себя, то, конечно, в душе своей согласился бы пожертвовать супругой,
хотя бы этого явно не
сказал.
— Князя,
хочешь ты
сказать? — перебил Иван Васильевич. — Не признаю более тверского князя. Что, спрашиваю тебя, что обещал он нам договорною грамотою, в которой был посредником епископ его, ныне к нам прибывший?
Так выпроводил великий князь всех своих дельцов-домочадцев, кроме дворецкого. Гусева почтил он Елизаровичем: зато и обязанность его была нелегкая — понудить грозою и ласкою князей ростовского и ярославского к уступке Ивану Васильевичу своих владений, о которой они когда-то намекали. Русалка остался и умиленно посмотрел на великого князя, как бы
хотел доложить ему, что имеет надобность нечто
сказать.
Я первый отрезвил его от поганого хмеля, поднял на ноги и
сказал ему: «Встань, опомнись, ты русин!» И этот смерд
хочет вопиять против своего господина!
— Так ты, мой люба (великий князь погладил его по голове, как наставник умного ученика), махни нынче же, сейчас, тихомолком в Верею…
Скажем, захворал… Скачи, гони, умори хоть десяток лошадей, а в живых заставай князя Михайлу Андреевича… как
хочешь, заставай!.. Улести лаской, духовною речью, а если нужно, пугни… и привози ко мне скорей душевную грамоту, передает-де великому князю московскому свою отчину, всю без остатка, на вечные времена, за ослушание сына.
Скажем только, что он здесь казался десятью годами моложе, нежели мы его видели в тюрьме Дмитрия Иоанновича,
хотя был промежуток между этим и тем временем более двадцати лет.
Выскочив проворно из саней, он благодарил Захария за хорошее доставление его на Русь и
хотел дать ему денег, но жид не принял их,
сказав только...
— Прости ж мне за необдуманный упрек. Понимаю, я мог бы сделать то же для блага милого, дорогого сердцу существа. Но… теперь другой вопрос. Не сочти его дерзостью молодого человека, которого все права на твое снисхождение в одном имени воспитанника твоего брата, прими этот вопрос только за знак любви к прекрасному.
Скажи мне, каким великим памятником зодчества в Московии
хочешь передать свое имя будущим векам?
— Где она?.. Спроси-ка лучше, где молния, когда она уж блеснула. Я видел только огненный взгляд ее черных, итальянских очей, и… боюсь… не было б грозы. Так скоро забыть страшную заповедь отца!.. Долго ль до беды?.. Одиночество… прекрасный молодой человек, в таком близком соседстве… девическое сердце… Ох, ох, синьора Анастасия, боюсь за тебя! Нет, боялся бы,
хотел я
сказать, если бы не уверен был в моем молодом друге.
— Не шути с властителем, —
сказал Аристотель своему молодому другу. — Мудрено ль, что он
захочет испытать это ужасное средство над своими боярами!
— С Новгородом и Ордою сладили, —
сказал великий князь, — а тут, не взыщи, невелика птичка, да не заставишь сделать, чего не
захочет. Разве послушается княгиню, которую очень любит.
А что
скажешь, голубчик, коли в отлучку хозяина блудные детки разбрелись из дому отцовского, самовольно каждый отгородил себе часть из общего наследия, мать и знать не
хотят, да еще буйствуют против той, которая их воспоила и воскормила.
— Как вы узнаете,
хотел я
сказать. Потом, по временам головокружение и замирание сердца, по временам что-то вроде чахотки и опять по временам что-то вроде водяной, по временам…
— Здесь, —
сказал Хабар и только что
хотел в калитку, как почувствовал, что кто-то крепко обхватил его ноги.
Как приступить Анастасии к тому, что
хотела передать своему крестнику? И собиралась
сказать, и боялась. Она была бледна, как мертвец, и вся дрожала, будто собиралась признаться в ужасном преступлении. Андрюша заметил ее состояние и спросил, не больна ли она.
— То, что я
хочу передать тебе, не шутка, —
сказал он трогательным голосом и слегка вздрагивая, — говорят, в этом деле спасение твоей души.
— Не скрою от тебя, —
сказал он своему маленькому другу, приступая к этому подвигу, — что Анастасия сделала неосторожно, прислав мне такой драгоценный подарок тайком от отца,
хотя в ее поступке было только желание сестры спасти душу брата.
Сказав это, Аристотель просил рыцаря оставить его и не отвлекать от важного дела, порученного ему великим князем, в противном случае
хотел позвать из сеней приставов, имевших надзор за послом.
Андрюша спешил видеться с Анастасией, пока боярин не возвратился из церкви. В сенях верхней светлицы мамка встретила его и, поздравив с постригом ласково, осторожно спросила, не видал ли голубчик молодик барышнина тельника. Может статься, она обронила его, Андрюша нашел,
захотел пошутить над ней и спрятал. При этом неожиданном вопросе маленький воин вспыхнул, как порох, но спешил оправиться и
сказал с сердцем...
— Да, —
сказал художник-розмысл, — qui va piano, va sano [Тише едешь — дальше будешь (ит.).] — эту родную пословицу перевел я когда-то великому князю на русский лад. Иоанн много утешался ею, и немудрено: она вывод из всех его подвигов. И потому
хочу я выбрать ее девизом для медали великого устроителя Руси.
— Боярин, помилуй, это я, — молвил ловчий, — пришел
сказать, потянул ветер с восхода солнечна, заря
хочет заниматься.
Боярин не знал и не
хотел знать о связях своего сына, тужил о его разгульном поведении и журил его изредка в надежде, как мы
сказали прежде, что молодой конь перебесится.
«Помилуй, —
сказал великий князь, — что это
хочешь ты нам выстроить?» — «Храм божьей матери, который был бы ее достоин», — отвечал я.
И когда придет на тот свет, связанный по рукам и по ногам, когда возьмут его, чтобы бросить в смолу кипучую, господи,
скажет он, я
хотел к тебе в обитель твою, а меня не пустил раб твой Василий: он связал меня по рукам и ногам, он кидает меня в огнь вечный; свяжи его со мною, ввергни его в огонь со мною.
— Мой татарин
хочет его вылечить, —
сказал Даньяр.
— Иду, куда
хотите, —
сказал он с твердостью, — об одном только умоляю именем отца вашего, вашей матери, убейте меня скорей, только не мучьте.