— Антонио! Антонио! ты ли это говоришь?.. Только два дня здесь, еще
не у дела, а уж молодая кровь твоя бунтует против разума, малейшие неприятности кидают тебя далеко от прекрасной цели. Так ли идут в битву для получения венца победного? Что сказал бы ты, бывши на моем месте?.. Неужели я ошибся в тебе?.. Как бы то ни было, не узнаю твердой души, которая, по словам твоим, готова идти в схватку с самою жестокою судьбой!..
Неточные совпадения
Прошло опять несколько
дней, Фиоравенти
не являлся за своею жертвою. Ужасные
дни! Они отняли
у барона несколько годов жизни.
Не узнало бы высшее дворянство,
не проведали бы родня, знакомые, кто-нибудь, хоть последний из его вассалов, что сын отдается в лекаря, как отдают слугу на годы в учение сапожному, плотничному мастерству?.. Эти мысли тревожили его гораздо более самой жертвы.
Вот что, по словам летописца, писал к русскому великому князю Менгли-Гирей, посылая этот дар: «Тебе ведомо, что в эндустанской земле кердеченом зовут однорог зверь, а рог его о том
деле надобен:
у кого на руке, как едячи, то лизати, и в той ястве, что лихое зелие будет, и человеку лиха
не будет».
О! этого взора
не забудет отец и на смертном одре;
не забудет он крика матери, требовавшей
у него отчета, куда он
девал милое детище.
Еще был сын
у воеводы Иван Хабар-Симской (заметьте, в тогдашнее время дети часто
не носили прозвания отца или, называемые так, впоследствии назывались иначе: эти прозвища давались или великим князем, или народом, по случаю подвига или худого
дела, сообразно душевному или телесному качеству).
— К
делу,
у меня свой больной, — сказал Иван Васильевич, —
не вылечишь ли его?
Не мое
дело объяснять здесь, почему эта жизнь после Иоанна III
не получила
у нас такого отчетистого, последовательного развития.
И что же? перед ним его ужасный постоялец. Он ли еще или оборотень в его виде? Чего ему надо
у боярина в полночь, когда он и
днем не бывал на боярской половине?.. Бледный, весь дрожа, Образец с трудом поднимает отяжелевшую руку и творит крестные знамения, читая вслух...
На другой
день должен он был отправиться в поход вместе с великокняжеским поездом: он теперь же потребовал своего коня и ускакал со двора боярского с тем, чтобы переночевать
у Аристотеля и уж оттуда в путь, обещаясь
не вступать ногою в тот дом, где жила Анастасия.
И красное солнышко приходило каждый
день любоваться в твои утренние зеркала, и светлый месяц после знойного
дня спешил опахивать тебя крыльями своих ветерков, и божии ангелы, убаюкивая тебя на ночь, расстилали над тобою парчовый полог, какого и
у царей
не бывало.
— Видит бог, пока я жив, тому
не бывать. Ее
не отдали за моего сына, оставайся же она вечно в девках. Постригись она, зарой себя живую в землю, что мне до того; а замужем ей
не быть! Взгляни, друже, на меня, на сына: это все их
дело. — Сын Мамона, стоявший
у постели, был бледен как смерть; из чахлой груди его по временам отдавался глухой кашель, отзыв смерти, будто из-под склепа.
Надлежит только скрыть это
дело от польского короля, который боится, чтобы ты, сделавшись ему равным государем,
не отнял
у него древних земель русских.
—
Не взыщи, осударь, Василий Федорович, коли я, худородный, бездомный странник, молвлю тебе
не в укор,
не в уразумение, а в напоминание.
У нас на уме все сокровища земные, то для себя, то для деток, а про сокровища небесные, их же ни тля, ни червь
не поедают, и в помине нет. А там придет час Христов, аскамитных кафтанов, ковшов серебряных, ларцов кованых с собой
не возьмем; явимся к нему наги, с одними грехами или добрыми
делами.
— Вестимо, и то все господу в угоду. Да ты давал свой излишек, чего
у тебя вдоволь было.
Не последний ломоть
делил ты,
не последнюю пулу отдавал. Вот
дело иное, кабы ты для спасения души твоего недруга отдал бы, чего
у тебя дороже, милее нет на белом свете, кусок своего тела, кровь свою!
Как в бывалые
дни, окно в терему Анастасьином отворено (мамка это ей позволила, узнав,
не без удивления, о помолвке своей питомицы за Антона-лекаря, которого уж запрещено было называть басурманом: она хотела этим угодить своему будущему боярину); как в бывалые
дни, Анастасия сидит
у окна и ждет своего милого очарователя.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да что? мне нет никакого
дела до них. (В размышлении.)Я
не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы
не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но
у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что
у меня нет ни копейки.
Хлестаков. Нет, я
не хочу! Вот еще! мне какое
дело? Оттого, что
у вас жена и дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!
«Парома
не докличешься // До солнца! перевозчики // И днем-то трусу празднуют, // Паром
у них худой, // Пожди!
По осени
у старого // Какая-то глубокая // На шее рана сделалась, // Он трудно умирал: // Сто
дней не ел; хирел да сох, // Сам над собой подтрунивал: // —
Не правда ли, Матренушка, // На комара корёжского // Костлявый я похож?
Чуть
дело не разладилось. // Да Климка Лавин выручил: // «А вы бурмистром сделайте // Меня! Я удовольствую // И старика, и вас. // Бог приберет Последыша // Скоренько, а
у вотчины // Останутся луга. // Так будем мы начальствовать, // Такие мы строжайшие // Порядки заведем, // Что надорвет животики // Вся вотчина… Увидите!»