Неточные совпадения
— Да, да, мой грузинчик. Ох,
какой он приятный. Так бы
никогда его от себя не отпустила. Знаешь, он мне в последний раз что сказал? «Если ты будешь еще жить в публичном доме, то я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть». И так глазами на меня сверкнул.
— Не знаю, какой-то совсем незнакомый, — говорит она вполголоса. —
Никогда у нас не был. Какой-то папашка, толстый, в золотых очках и в форме.
Он так же,
как и Ярченко, знал хорошо цену популярности среди учащейся молодежи, и если даже поглядывал на людей с некоторым презрением, свысока, то
никогда, ни одним движением своих тонких, умных, энергичных губ этого не показывал.
— Ничего нет почетного в том, что я могу пить
как лошадь и
никогда не пьянею, но зато я ни с кем и не ссорюсь и никого не задираю. Очевидно, эти хорошие стороны моего характера здесь достаточно известны, а потому мне оказывают доверие.
И тогда же он подумал (и впоследствии часто вспоминал об этом), что
никогда он не видел Женю такой блестяще-красивой,
как в эту ночь.
— Замечательно то, что нигде — ни в Париже, ни в Лондоне, — поверьте, это мне рассказывали люди, которые видели весь белый свет, —
никогда нигде таких утонченных способов любви,
как в этом городе, вы не встретите. Это что-нибудь особенное,
как говорят наши еврейчики. Такие выдумывают штуки, которые никакое воображение не может себе представить. С ума можно сойти!
— Немедленно все вычистить! Чтобы блестело,
как зеркало! Тебя Тимофей, кажется? Так ты меня должен знать: за мной труд
никогда не пропадет. Чтобы блестело,
как зеркало.
—
Никогда, мадам! — высокомерно уронила Эльза.Мы все здесь живем своей дружной семьей. Все мы землячки или родственницы, и дай бог, чтобы многим так жилось в родных фамилиях,
как нам здесь. Правда, на Ямской улице бывают разные скандалы, и драки, и недоразумения. Но это там… в этих… в рублевых заведениях. Русские девушки много пьют и всегда имеют одного любовника. И они совсем не думают о своем будущем.
—
Никогда не отчаивайтесь. Иногда все складывается так плохо, хоть вешайся, а — глядь — завтра жизнь круто переменилась. Милая моя, сестра моя, я теперь мировая знаменитость. Но если бы ты знала, сквозь
какие моря унижений и подлости мне пришлось пройти! Будь же здорова, дорогая моя, и верь своей звезде.
Тогда князь сзывал к кому-нибудь из товарищей (у него
никогда не было своей квартиры) всех близких друзей и земляков и устраивал такое пышное празднество, — по-кавказски «той», — на котором истреблялись дотла дары плодородной Грузии, на котором пели грузинские песни и, конечно, в первую голову «Мравол-джамием» и «Нам каждый гость ниспослан богом,
какой бы ни был он страны», плясали без устали лезгинку, размахивая дико в воздухе столовыми ножами, и говорил свои импровизации тулумбаш (или, кажется, он называется тамада?); по большей части говорил сам Нижерадзе.
Последнее было сделано совсем инстинктивно и, пожалуй, неожиданно даже для самой Любки.
Никогда еще в жизни она не целовала мужской руки, кроме
как у попа. Может быть, она хотела этим выразить признательность Лихонину и преклонение перед ним,
как перед существом высшим.
— Да бросьте, господин, — досадливо прервала его Любка. — Ну, что все об одном и том же. Заладила сорока Якова. Сказано вам: нет и нет. Разве я не вижу, к чему вы подбираетесь? А только я на измену
никогда не согласна, потому что
как Василий Васильевич мой благодетель и я их обожаю всей душой… А вы мне даже довольно противны с вашими глупостями.
— А ты
никогда не мой себе представить… ну, представь сейчас хоть на секунду… что твоя семья вдруг обеднела, разорилась… Тебе пришлось бы зарабатывать хлеб перепиской или там, скажем, столярным или кузнечным делом, а твоя сестра свихнулась бы,
как и все мы… да, да, твоя, твоя родная сестра… соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и пошла бы она гулять… по рукам… что бы ты сказал тогда?
Он обернулся на ее зов и коротко, отрывисто вдохнул в себя воздух, точно ахнул: он
никогда еще в жизни не встречал нигде, даже на картинах, такого прекрасного выражения нежности, скорби и женственного молчаливого упрека,
какое сейчас он видел в глазах Женьки, наполненных слезами. Он присел на край кровати и порывисто обнял ее вокруг обнаженных смуглых рук.
Неужели я не могу наслаждаться хоть местью? — за то, что я
никогда не знала любви, о семье знаю только понаслышке, что меня,
как паскудную собачонку, подзовут, погладят и потом сапогом по голове — пошла прочь! — что меня сделали из человека, равного всем им, не глупее всех, кого я встречала, сделали половую тряпку, какую-то сточную трубу для их пакостных удовольствий?
Но ты еще
никогда не знала размеров и власти своей наружности, а главное, ты не знаешь, до
какой степени обаятельны такие натуры,
как ты, и
как они властно приковывают к себе мужчин и делают из них больше, чем рабов и скотов…
— Скажи мне, пожалуйста, Тамара, я вот
никогда еще тебя об этом не спрашивала, откуда ты к нам поступила сюда, в дом? Ты совсем непохожа на всех нас, ты все знаешь, у тебя на всякий случай есть хорошее, умное слово… Вон и по-французски
как ты тогда говорила хорошо! А никто из нас о тебе ровно ничего не знает… Кто ты?
— Нет, ангел мой! Тридцать два ровно стукнуло неделю тому назад. Я, пожалуй что, старше всех вас здесь у Анны Марковны. Но только ничему я не удивлялась, ничего не принимала близко к сердцу.
Как видишь, не пью
никогда… Занимаюсь очень бережно уходом за своим телом, а главное — самое главное — не позволяю себе
никогда увлекаться мужчинами… — Ну, а Сенька твой?..
Высокого роста, почти атлетического сложения, с широким,
как у Бетховена, лбом, опутанным небрежно-художественно черными с проседью волосами, с большим мясистым ртом страстного оратора, с ясными, выразительными, умными, насмешливыми глазами, он имел такую наружность, которая среди тысяч бросается в глаза — наружность покорителя душ и победителя сердец, глубоко-честолюбивого, еще не пресыщенного жизнью, еще пламенного в любви и
никогда не отступающего перед красивым безрассудством…
Неточные совпадения
Так хочется,
как еще
никогда не хотелось.
Я карт и в руки
никогда не брал; даже не знаю,
как играть в эти карты.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело,
какого еще
никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь,
как курица»; а в другом словно бес
какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И
как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще
никогда не бывал.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо,
какого в хорошем обществе
никогда не услышишь.