Неточные совпадения
Девицы, по традиции, не смеют
этого делать своими оскверненными за ночь руками.
Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что
сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, — словом, весь
этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории.
На Маньке коричневое, очень скромное платье, с черным передником и плоеным черным нагрудником;
этот костюм очень идет к ее нежной белокурой головке и маленькому росту, молодит ее и
делает похожей на гимназистку предпоследнего класса.
Но лихач смеется,
делает чуть заметное движение пальцами, и белая лошадь тотчас же, точно она только
этого и дожидалась, берет с места доброй рысью, красиво заворачивает назад и с мерной быстротой уплывает в темноту вместе с пролеткой и широкой спиной кучера.
— Оставь меня в покое, Лихонин. По-моему, господа,
это прямое и явное свинство — то, что вы собираетесь
сделать. Кажется, так чудесно, мило и просто провели время,так нет, вам непременно надо, как пьяным скотам, полезть в помойную яму. Не поеду я.
Так как девчонка вся переволновалась, и уже осипла от слез, и всех дичится — он,
этот самый «имеющийся постовой городовой», вытягивает вперед два своих черных, заскорузлых пальца, указательный и мизинец, и начинает
делать девочке козу!
В заключение он взял на руки Маню Беленькую, завернул ее бортами сюртука и, протянув руку и
сделав плачущее лицо, закивал головой, склоненной набок, как
это делают черномазые грязные восточные мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях, с обнаженной, бронзового цвета грудью, держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
— Нет, так нельзя, — остановила его Женя, — что она уйти может —
это так,
это верно, но неприятностей и крику не оберешься. Ты вот что, студент,
сделай. Тебе десять рублей не жаль?
С бесцеремонностью обладателя, с тем особенным эгоизмом влюбленного, который как будто бы говорит всему миру: «Посмотрите, как мы счастливы,-ведь
это и вас
делает счастливыми, не правда ли?
Это был необыкновенно общительный человек. По дороге к своему купе он остановился около маленькой прелестной трехлетней девочки, с которой давно уже издали заигрывал и строил ей всевозможные смешные гримасы. Он опустился перед ней на корточки, стал ей
делать козу и сюсюкающим голосом расспрашивал...
Первое, что
сделал Горизонт, водворившись в большом, просторном номере с альковом,
это выставил в коридор за двери номера шесть пар великолепных ботинок, сказав прибежавшему на звонок коридорному...
— Дай бог мне так жить, как я хочу вас обманывать! Но главное не в
этом. Я вам еще предлагаю совершенно интеллигентную женщину.
Делайте с ней, что хотите. Вероятно, у вас найдется любитель. Барсукова тонко улыбнулась и спросила...
— Представьте себе, что в прошлом году
сделал Шепшерович! Он отвез в Аргентину тридцать женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на
этом Шепшерович успокоился? На
эти деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их в Москву, Петербург, Киев, Одессу и в Харьков. Но вы знаете, мадам,
это не человек, а орел. Вот кто умеет
делать дела!
— Пустяки! — сказал самоуверенно Горизонт. — Предположим, опять вы — моя тетка, и я оставляю у вас жену. Представьте себе, мадам Барсукова, что
эта женщина в меня влюблена, как кошка. И если вы скажете ей, что для моего благополучия она должна
сделать то-то и то-то,-то никаких разговоров!
Володя Чаплинский, тайно и безнадежно влюбленный в артистку, сейчас же послушно и усердно постарался
это сделать, но через полминуты отказался.
Но Ровинская быстро обернулась к мужчинам, и ее длинные изумрудные глаза сузились. А
это у нее служило признаком гнева, от которого иногда
делали глупости и коронованные особы. Впрочем, она тотчас же сдержалась и продолжала вяло...
Остальные двое согласились на
это, вероятно, неохотно, но Елене Викторовне сопротивляться не было никакой возможности. Она всегда
делала все, что хотела. И потом все они слышали и знали, что в Петербурге светские кутящие дамы и даже девушки позволяют себе из модного снобизма выходки куда похуже той, какую предложила Ровинская.
— Дорогая Елена Викторовна, — горячо возразил Чаплинский, — я для вас готов все
сделать. Говорю без ложного хвастовства, что отдам свою жизнь по вашему приказанию, разрушу свою карьеру и положение по вашему одному знаку… Но я не рискую вас везти в
эти дома. Русские нравы грубые, а то и просто бесчеловечные нравы. Я боюсь, что вас оскорбят резким, непристойным словом или случайный посетитель
сделает при вас какую-нибудь нелепую выходку…
Это было совсем уже неожиданностью. Еще большую бестактность
сделала баронесса. Она сказала...
— Отчего же, Женечка! Я пойду и дальше. Из нас едва-едва одна на тысячу
делала себе аборт. А вы все по нескольку раз. Что? Или
это неправда? И те из вас, которые
это делали,
делали не ради отчаяния или жестоко» бедности, а вы просто боитесь испортить себе фигуру и красоту —
этот ваш единственный капитал. Или вы искали лишь скотской похоти, а беременность и кормление мешали вам ей предаваться!
— Ах, милая моя, — сказала Ровинская, — я бы на вашем месте
этого не
сделала.
Раньше я и сама была глупа, а теперь заставляю их ходить передо мной на четвереньках, заставляю целовать мои пятки, и они
это делают с наслаждением…
—
Делай, как знаешь. Конечно,
это хорошо. Да поглядите, девчонки, ведь она вся мокрая. Ах, какая дурища! Ну! Живо! Раздевайся! Манька Беленькая или ты, Тамарочка, дайте ей сухие панталоны, теплые чулки и туфли. Ну, теперь, — обратилась она к Любке, — рассказывай, идиотка, все, что с тобой случилось!
Потом он вспомнил о Любке. Его подвальное, подпольное, таинственное «я» быстро-быстро шепнуло о том, что надо было бы зайти в комнату и поглядеть, удобно ли девушке, а также
сделать некоторые распоряжения насчет утреннего чая, но он сам
сделал перед собой вид, что вовсе и не думал об
этом, и вышел на улицу.
И опять в недрах души он знал о том, что именно надо
сделать, но медлил сам себе в
этом признаться.
Точно, в самом деле, все
это было не из действительной жизни, а из романа „Что
делать?“ писателя Чернышевского.
— Подожди, Любочка! Подожди,
этого не надо. Понимаешь, совсем, никогда не надо. То, что вчера было, ну,
это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более: может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе не хотел
сделать из тебя любовницу. Я хотел видеть тебя другом, сестрой, товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится. Не надо только падать духом. А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко в окно: я только приведу себя в порядок.
При
этом делал он свои ходы точно под влиянием какого-то внутреннего инстинкта или вдохновения, не задумываясь более чем на четыре-пять секунд и решительно презирая почтенные традиции.
Конечно, я в состоянии нанять ей дешевую комнатку, дать первое время, что-нибудь на прокорм, но вот что
делать дальше,
это меня затрудняет.
Дело, конечно, не в деньгах, которые я всегда для нее нашел бы, но ведь заставить ее есть, пить и притом дать ей возможность ничего не
делать —
это значит осудить ее на лень, равнодушие, апатию, а там известно, какой бывает конец.
— Да
это и неважно! — горячо вступился Соловьев.Если бы мы имели дело с девушкой интеллигентной, а еще хуже полуинтеллигентной, то из всего, что мы собираемся
сделать, вышел бы вздор, мыльный пузырь, а здесь перед нами девственная почва, непочатая целина.
— Слушай, князь! Каждую святую мысль, каждое благое дело можно опаскудить и опохабить. В
этом нет ничего ни умного, ни достойного. Если ты так по-жеребячьи относишься к тому, что мы собираемся
сделать, то вот тебе бог, а вот и порог. Иди от нас!
— А что касается до меня, — заметил князь, — то я готов, как твой приятель и как человек любознательный, присутствовать при
этом опыте и участвовать в нем. Но я тебя еще утром предупреждал, что такие опыты бывали и всегда оканчивались позорной неудачей, по крайней мере те, о которых мы знаем лично, а те, о которых мы знаем только понаслышке, сомнительны в смысле достоверности. Но ты начал дело, Лихонин, — и
делай. Мы тебе помощники.
И
сделаем все, чтобы хоть немного образовать ее ум, а что сердце и душа у нее прекрасные — в
этом я уверен.
«Неужели я трус и тряпка?! — внутренне кричал Лихонин и заламывал пальцы. — Чего я боюсь, перед кем стесняюсь? Не гордился ли я всегда тем, что я один хозяин своей жизни? Предположим даже, что мне пришла в голову фантазия, блажь
сделать психологический опыт над человеческой душой, опыт редкий, на девяносто девять шансов неудачный. Неужели я должен отдавать кому-нибудь в
этом отчет или бояться чьего-либо мнения? Лихонин! Погляди на человечество сверху вниз!»
— Никогда не
сделаю такой глупости! Явитесь сюда с какой-нибудь почтенной особой и с полицией, и пусть полиция удостоверит, что
этот ваш знакомый есть человек состоятельный, и пускай
этот человек за вас поручится, и пускай, кроме того, полиция удостоверит, что вы берете девушку не для того, чтобы торговать ею или перепродать в другое заведение, — тогда пожалуйста! С руками и ногами!
И при
этом он
делал вид, что млеет от собственного пения, зажмуривал глаза, в страстных местах потрясал головою или во время пауз, оторвав правую руку от струн, вдруг на секунду окаменевал и вонзался в глаза Любки томными, влажными, бараньими глазами. Он знал бесконечное множество романсов, песенок и старинных шутливых штучек. Больше всего нравились Любке всем известные армянские куплеты про Карапета...
Да и, должно быть, он понимал, — а надо сказать, что
эти восточные человеки, несмотря на их кажущуюся наивность, а может быть, и благодаря ей, обладают, когда захотят, тонким душевным чутьем, — понимал, что,
сделав хотя бы только на одну минуту Любку своей любовницей, он навсегда лишится
этого милого, тихого семейного вечернего уюта, к которому он так привык.
— То я!
Это совсем другое дело. Он взял меня, вы сами знаете, откуда. А она — барышня невинная и благородная.
Это подлость с его стороны так
делать. И, поверьте мне, Соловьев, он ее непременно потом бросит. Ах, бедная девушка! Ну, ну, ну, читайте дальше.
Лихонин, по ее словам, взял ее к себе только для того, чтобы увлечь, соблазнить, попользоваться, сколько хватит, ее глупостью, а потом бросить. А она, дура, сделалась и взаправду в него влюбимшись, а так как она его очень ревновала ко всем
этим кудлатым в кожаных поясах, то он и
сделал подлость: нарочно подослал своего товарища, сговорился с ним, а тот начал обнимать Любку, а Васька вошел, увидел и
сделал большой скандал и выгнал Любку на улицу.
— Зачем, зачем ты
это делаешь, Женя? — спросил Гладышев с тоской. — Ну для чего
это?.. Неужели ты хочешь рассказать?..
— Подожди,
это не твое дело… Подожди, я ничего не
сделаю неприятного для тебя.
— Да что же вы ругаетесь! — бурчал Петров, не поднимая глаз. — Ведь я вас не ругаю. Зачем же вы первая ругаетесь? Я имею полное право поступить, как я хочу. Но я провел с вами время, и возьмите себе. А насильно я не хочу. И с твоей стороны, Гладышев… то бишь, Солитеров, совсем
это нехорошо. Я думал, она порядочная девушка. а она все лезет целоваться и бог знает что
делает…
А до
этого дня, просыпаясь по утрам в своем логовище на Темниковской, — тоже по условному звуку фабричного гудка, — он в первые минуты испытывал такие страшные боли в шее, спине, в руках и ногах, что ему казалось, будто только чудо сможет заставить его встать и
сделать несколько шагов.
— А я всех, именно всех! Скажите мне, Сергей Иванович, по совести только скажите, если бы вы нашли на улице ребенка, которого кто-то обесчестил, надругался над ним… ну, скажем, выколол бы ему глаза, отрезал уши, — и вот вы бы узнали, что
этот человек сейчас проходит мимо вас и что только один бог, если только он есть, смотрит не вас в
эту минуту с небеси, — что бы вы
сделали?
— Пфуй! Что за безобразие!.. — говорила в коридоре величественная Эмма Эдуардовна,
делая негодующее лицо. — И вечно
эта Женька!.. Постоянно
эта Женька!.. Кажется, мое терпение уже лопнуло…
Эмма Эдуардовна остановила на ней повелительный, упорный взгляд удава, но гипноз не действовал. Тамара выдержала
этот взгляд, не отворачиваясь, не мигая, но без всякого выражения на лице. Тогда новая хозяйка опустила руку,
сделала на лице нечто похожее на улыбку и сказала хрипло...
— Вы правильно поступили, Тамара, — сказала, наконец, Эмма Эдуардовна. — Вы умно
сделали, что не подошли, подобно
этим овцам, поцеловать у меня руку. Но все равно я вас до
этого не допустила бы. Я тут же при всех хотела, когда вы подойдете ко мне, пожать вам руку и предложить вам место первой экономки, — вы понимаете? — моей главной помощницы — и на очень выгодных для вас условиях.
— О, если хотите, милая Тамара, я ничего не имею против вашей прихоти. Только для чего? Мертвому человеку
это не поможет и не
сделает его живым. Выйдет только одна лишь сентиментальность… Но хорошо! Только ведь вы сами знаете, что по вашему закону самоубийц не хоронят или, — я не знаю наверное, — кажется, бросают в какую-то грязную яму за кладбищем.
— Нет, уж позвольте мне
сделать самой, как я хочу. Пусть
это будет моя прихоть, но уступите ее мне, милая, дорогая, прелестная Эмма Эдуардовна! Зато я обещаю вам, что
это будет последняя моя прихоть. После
этого я буду как умный и послушный солдат в распоряжении талантливого генерала.