Неточные совпадения
—
Да,
да, мой грузинчик. Ох, какой он приятный. Так бы никогда его от себя не отпустила. Знаешь, он мне в последний раз что сказал? «Если ты
будешь еще жить в публичном доме, то я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть». И так глазами на меня сверкнул.
— Лимонаду бутылку —
да, а апельсинов — нет. Потом, может
быть, я тебя даже и шампанским угощу, все от тебя
будет зависеть. Если постараешься.
А ведь все мы, которые сейчас здесь стоим на улице и мешаем прохожим, должны
будем когда-нибудь в своей деятельности столкнуться с ужасным вопросом о проституции,
да еще какой проституции — русской!
— Так, так, так, Гаврила Петрович.
Будем продолжать в том же духе. Осудим голодного воришку, который украл с лотка пятачковую булку, но если директор банка растратил чужой миллион на рысаков и сигары, то смягчим его участь. — Простите, не понимаю этого сравнения, — сдержанно ответил Ярченко. —
Да по мне все равно; идемте.
— Ну
да! Ну конечно! — возразил Собашников, презрительно кривляясь. — У него такая прекрасная защита, как весь публичный дом. И, должно
быть, все вышибалы с Ямской — его близкие друзья и приятели.
—
Да, это верно, — сказал Ярченко. — Мне как-то навязали устроить этот благотворительный спектакль в Народном театре. Смутно мелькает у меня в памяти и какое-то бритое гордое лицо, но… Как
быть, господа?
— Мне все равно. Я его немножко знаю. Сначала
будет кричать: «Кельнер, шампанского!», потом расплачется о своей жене, которая — ангел, потом скажет патриотическую речь и, наконец, поскандалит из-за счета, но не особенно громко.
Да ничего, он занятный.
—
Да, я знаю, что все эти фальшивые мероприятия чушь и сплошное надругательство, — перебил Лихонин. — Но пусть я
буду смешон и глуп — и я не хочу оставаться соболезнующим зрителем, который сидит на завалинке, глядит на пожар и приговаривает: «Ах, батюшки, ведь горит… ей-богу горит! Пожалуй, и люди ведь горят!», а сам только причитает и хлопает себя по ляжкам.
Да, смотри, с экономкой-то
будь половчее, а то она, сука, по глазам прочтет.
— Отчего же? Может
быть… — сказал раздумчиво помещик. —
Да что: может
быть, в самом деле, нас свел благоприятный случай! Я ведь как раз еду в К. насчет продажи одной лесной дачи. Так, пожалуй, вы того, наведайтесь ко мне. Я всегда останавливаюсь в Гранд-отеле. Может
быть, и сладим что-нибудь.
—
Да так уж пришлось. Не
было другой вакансии при выпуске.
—
Да. Я думаю там остановиться денька на два, на три. Еду я, собственно, в Москву. Получил двухмесячный отпуск, но интересно
было бы по дороге поглядеть город. Говорят, очень красивый;.
—
Да накажи меня бог! А впрочем, позвольте, молодой человек! Вы сами понимаете. Я
был холостой, и, конечно, понимаете, всякий человек грешен… Теперь уж, конечно, не то. Записался в инвалиды. Но от прежних дней у меня осталась замечательная коллекция. Подождите, я вам сейчас покажу ее. Только, пожалуйста, смотрите осторожнее.
— Ну, а у вас, в Париже или Ницце, разве веселее? Ведь надо сознаться: веселье, молодость и смех навсегда исчезли из человеческой жизни,
да и вряд ли когда-нибудь вернутся. Мне кажется, что нужно относиться к людям терпеливее. Почем знать, может
быть для всех, сидящих тут, внизу, сегодняшний вечер — отдых, праздник?
—
Да, уж ничего не поделаешь! Мои предки
были всадниками и грабителями. Однако, господа, не уехать ли нам?
Да и те, может
быть, догадываются и перешептываются.
Наконец они добрались до комнаты Лихонина. Ключа в двери не
было.
Да обыкновенно ее никогда и не запирали на ключ. Лихонин толкнул дверь, и они вошли. В комнате
было темно, потому что занавески
были спущены. Пахло мышами, керосином, вчерашним борщом, заношенным постельным бельем, старым табачным дымом. В полутьме кто-то, кого не
было видно, храпел оглушительно и разнообразно.
—
Да вы не беспокойте себя, — возразила Любка, — мне и здесь, на диване,
будет хорошо. А вы устраивайтесь себе на кровати.
— До-ому сему и всем праведно, мирно и непорочно обитающим в нем… — заголосил
было по-протодьяконски Соловьев и вдруг осекся. — Отцы-святители, — забормотал он с удивлением, стараясь продолжать неудачную шутку.
Да ведь это… Это же… ах, дьявол… это Соня, нет, виноват, Надя… Ну
да! Люба от Анны Марковны…
—
Да я же ничего… Я же, право… Зачем кирпичиться, душа мой? Тебе не нравится, что я веселый человек, ну, замолчу. Давай твою руку, Лихонин,
выпьем!
— Ну
да, — продолжал невозмутимо Симановский, — я покажу ей целый ряд возможных произвести дома химических и физических опытов, которые всегда занимательны и полезны для ума и искореняют предрассудки. Попутно я объясню ей кое-что о строении мира, о свойствах материи. Что же касается до Карла Маркса, то помните, что великие книги одинаково доступны пониманию и ученого и неграмотного крестьянина, лишь бы
было понятно изложено. А всякая великая мысль проста.
— Ja, mein Herr [
Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и закуривая папиросу. — Вы заплатиль за одна ночь и вместо этого взяль девушка еще на одна день и еще на одна ночь. Also [Стало
быть (нем.)], вы должен еще двадцать пять рублей. Когда мы отпускаем девочка на ночь, мы берем десять рублей, а за сутки двадцать пять. Это, как такса. Не угодно ли вам, молодой человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу.
—
Да и прислугой тоже. Потрудитесь представить свидетельство от вашего квартирохозяина, — ведь, надеюсь, вы сами не домовладелец?.. Так вот, свидетельство о том, что вы в состоянии держать прислугу, а кроме того, все документы, удостоверяющие, что вы именно та личность, за которую себя выдаете, например, свидетельство из вашего участка и из университета и все такое прочее. Ведь вы, надеюсь, прописаны? Или, может
быть, того?.. Из нелегальных?
— Ну и свинья же этот ваш… то
есть наш Барбарисов Он мне должен вовсе не десять рублей, а четвертную. Подлец этакий! Двадцать пять рублей,
да еще там мелочь какая-то. Ну, мелочь я ему, конечно, не считаю. Бог с ним! Это, видите ли, бильярдный долг. Я должен сказать, что он, негодяй, играет нечисто… Итак, молодой человек, гоните еще пятнадцать. — Ну, и жох же вы, господин околоточный! — сказал Лихонин, доставая деньги.
Дальше идти она не решалась,
да, впрочем, ей и не
было в этом практической надобности.
Ой,
да надоели мне ночи,
да наскучили,
Со милым, со дружком,
быть разлученной!
Ой, не сама ли я, баба, глупость сделала,
Моего дружка распрогневала:
Назвала его горьким пьяницей!..
Да и, должно
быть, он понимал, — а надо сказать, что эти восточные человеки, несмотря на их кажущуюся наивность, а может
быть, и благодаря ей, обладают, когда захотят, тонким душевным чутьем, — понимал, что, сделав хотя бы только на одну минуту Любку своей любовницей, он навсегда лишится этого милого, тихого семейного вечернего уюта, к которому он так привык.
—
Да так уж, знал. Раньше он
был обыкновенным светским человеком, дворянином, а уж потом стал монахом. Он многое видел в своей жизни. Потом он опять вышел из монахов.
Да, впрочем, здесь впереди книжки все о нем подробно написано.
— Нарисуйте треугольник… Ну
да, вот так и вот так. Вверху я пишу «Любовь». Напишите просто букву Л, а внизу М и Ж. Это
будет: любовь женщины и мужчины.
Он говорил, может
быть, и не так, но во всяком случае приблизительно в этом роде. Любка краснела, протягивала барышням в цветных кофточках и в кожаных кушаках руку, неуклюже сложенную всеми пальцами вместе, потчевала их чаем с вареньем, поспешно давала им закуривать, но, несмотря на все приглашения, ни за что не хотела сесть. Она говорила: «Да-с, нет-с, как изволите». И когда одна из барышень уронила на пол платок, она кинулась торопливо поднимать его.
— Их много
было. Я уже забыла. Колька, Митька, Володька, Сережка, Жорхик, Трошка, Петька, а еще Кузька
да Гуська с компанией, А почему вам интересно?
—
Да… нет… то
есть я, как человек, который вам вполне сочувствует.
Да к тому же рассчитывала, что при теперешнем сезонном наплыве новых проституток, у нее
будет большой выбор, в чем, однако, она ошиблась, потому что сезон круто прекратился.
Да и то надо сказать, разве Коля, подобно большинству его сверстников, не видал, как горничная Фрося, такая краснощекая, вечно веселая, с ногами твердости стали (он иногда, развозившись, хлопал ее по спине), как она однажды, когда Коля случайно быстро вошел в папин кабинет, прыснула оттуда во весь дух, закрыв лицо передником, и разве он не видал, что в это время у папы
было лицо красное, с сизым, как бы удлинившимся носом, и Коля подумал: «Папа похож на индюка».
Этот пожилой, степенный и величественный человек, тайный продавец казенных свечей,
был очень удобным гостем, потому что никогда не задерживался в доме более сорока минут, боясь пропустить свой поезд,
да и то все время поглядывал на часы. Он за это время аккуратно
выпивал четыре бутылки пива и, уходя, непременно давал полтинник девушке на конфеты и Симеону двадцать копеек на чай.
—
Да вот увидела тебя, и уж мне полегче стало. Что давно не
был у нас?
— Конечно, это
было бы страшно… страшно… спаси бог!
Да ведь я только к тебе одной хожу, только к тебе! Ты бы, наверное, сказала мне?..
— Господи, господи, — шептал он, — ведь это правда!.. Какая же это подлость!.. И у нас, у нас дома
было это:
была горничная Нюша… горничная… ее еще звали синьоритой Анитой… хорошенькая… и с нею жил брат… мой старший брат… офицер… и когда он уехал, она стала беременная и мать выгнала ее… ну
да, — выгнала… вышвырнула из дома, как половую тряпку… Где она теперь? И отец… отец… Он тоже crop… горничной.
—
Да поскорее, пожалуйста, экономочка,
будь такая добренькая.
—
Да, должно
быть, амба, — ответил Симеон. — Надо пока что, хлопцы, выбросить его на улицу, а то пойдут духи цепляться. Черт с ним, пускай думают, что напился пьян и подох на дороге.
Кадеты бежали, что
есть мочи. Теперь в темноте фигура скорчившегося на полу Ваньки-Встаньки с его синим лицом представлялась им такой страшной, какими кажутся покойники в ранней молодости,
да если о них еще вспоминать ночью, в темноте.
— И давно это у меня… больше месяца… может
быть, полтора…
Да, больше чем месяц, потому что я только на троицу узнала об этом…
— Признаться, я и сама еще не знаю, — ответила Тамара. — Видите ли, ее отвезли в анатомический театр… Но пока составили протокол, пока дорога,
да там еще прошло время для приема, — вообще, я думаю, что ее не успели еще вскрыть… Мне бы хотелось, если только это возможно, чтобы ее не трогали. Сегодня — воскресенье, может
быть, отложат до завтра, а покамест можно что-нибудь сделать для нее…
— Позвольте, позвольте!.. Я вспомнила! — оживилась вдруг артистка. — Ага, — воскликнула она, быстро поднимаясь с тахты, — это
был Рязанов…
Да,
да,
да… Присяжный поверенный Эраст Андреевич Рязанов. Сейчас мы все Устроим. Чудесная мысль!
— Гм… гм… Если не ошибаюсь — Номоканон, правило сто семьдесят… сто семьдесят… сто семьдесят… восьмое… Позвольте, я его, кажется, помню наизусть… Позвольте!..
Да, так! «Аще убиет сам себя человек, не
поют над ним, ниже поминают его, разве аще бяше изумлен, сиречь вне ума своего»… Гм… Смотри святого Тимофея Александрийского… Итак, милая барышня, первым делом… Вы, говорите, что с петли она
была снята вашим доктором, то
есть городским врачом… Фамилия?..
Все они наскоро после вскрытия
были зашиты, починены и обмыты замшелым сторожем и его товарищами. Что им
было за дело, если порою мозг попадал в желудок, а печенью начиняли череп и грубо соединяли его при помощи липкого пластыря с головой?! Сторожа ко всему привыкли за свою кошмарную, неправдоподобную пьяную жизнь,
да и, кстати, у их безгласных клиентов почти никогда не оказывалось ни родных, ни знакомых…
— Трыш-шит? — переспросил сторож и почесался.А вши, должно
быть, — сказал он равнодушно. — На мертвяках этого зверья всегда страсть сколько распложается!..
Да ты кого ищешь-то — мужика аль бабу?
—
Да и недолго нам
быть вместе без нее: скоро всех нас разнесет ветром куда попало. Жизнь хороша!.. Посмотрите: вон солнце, голубое небо… Воздух какой чистый… Паутинки летают — бабье лето… Как на свете хорошо!.. Одни только мы — девки — мусор придорожный.