Неточные совпадения
Поняли, что кому-нибудь
да надо верх взять, и послали сказать соседям:
будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то
есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили
да собаку за волка убили, потом лапти растеряли
да по дворам искали:
было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
—
Да вот комара за семь верст ловили, — начали
было головотяпы, и вдруг им сделалось так смешно, так смешно… Посмотрели они друг на дружку и прыснули.
Бросились они все разом в болото, и больше половины их тут потопло («многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит сам князь —
да глупый-преглупый! Сидит и
ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
— А
были мы у одного князя глупого
да у другого князя глупого ж — и те володеть нами не похотели!
— Так вот, сударь, как настоящие-то начальники принимали! — вздыхали глуповцы, — а этот что! фыркнул какую-то нелепицу,
да и
был таков!
Нечто подобное
было, по словам старожилов, во времена тушинского царика,
да еще при Бироне, когда гулящая девка, Танька-Корявая, чуть-чуть не подвела всего города под экзекуцию.
— Ваше я, что ли,
пила? — огрызалась беспутная Клемантинка, — кабы не моя несчастная слабость,
да не покинули меня паны мои милые, узнали бы вы у меня ужо, какова я
есть!
«Точию же, братие, сами себя прилежно испытуйте, — писали тамошние посадские люди, —
да в сердцах ваших гнездо крамольное не свиваемо
будет, а
будете здравы и пред лицом начальственным не злокозненны, но добротщательны, достохвальны и прелюбезны».
Действительно, вылазки клопов прекратились, но подступиться к избе все-таки
было невозможно, потому что клопы стояли там стена стеною,
да и пушка продолжала действовать смертоносно.
— Нужды нет, что он парадов не делает
да с полками на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел ты за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков
было — и не приведи бог!
— Только ты это сделай!
Да я тебя… и черепки-то твои поганые по ветру пущу! — задыхался Митька и в ярости полез уж
было за вожжами на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился на лавку и заревел.
Базары опустели, продавать
было нечего,
да и некому, потому что город обезлюдел. «Кои померли, — говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда». А бригадир между тем все не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
Дома остались только старики
да малые дети, у которых не
было ног, чтоб бежать.
Никаких других сведений об «человечке» не имелось,
да, по-видимому, и не ощущалось в них надобности, потому что большинство уже зараньше
было предрасположено к безусловному доверию.
Но бумага не приходила, а бригадир плел
да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не
было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
Каждая слобода имела в своем владении особенные луга, но границы этих лугов
были определены так:"В урочище,"где Пётру Долгого секли" — клин,
да в дву потому ж".
И стрельцы и пушкари аккуратно каждый год около петровок выходили на место; сначала, как и путные, искали какого-то оврага, какой-то речки
да еще кривой березы, которая в свое время составляла довольно ясный межевой признак, но лет тридцать тому назад
была срублена; потом, ничего не сыскав, заводили речь об"воровстве"и кончали тем, что помаленьку пускали в ход косы.
Был у нее, по слухам, и муж, но так как она дома ночевала редко, а все по клевушка́м
да по овинам,
да и детей у нее не
было, то в скором времени об этом муже совсем забыли, словно так и явилась она на свет божий прямо бабой мирскою
да бабой нероди́хою.
С ним
был денщик Василий Черноступ
да два инвалидных солдата.
— Об этом мы неизвестны, — отвечали глуповцы, — думаем, что много всего должно
быть, однако допытываться боимся: как бы кто не увидал
да начальству не пересказал!
Словом сказать, в полчаса,
да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта
было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Вообще во всей истории Глупова поражает один факт: сегодня расточат глуповцев и уничтожат их всех до единого, а завтра, смотришь, опять появятся глуповцы и даже, по обычаю, выступят вперед на сходках так называемые «старики» (должно
быть, «из молодых,
да ранние»).
А Бородавкин все маневрировал
да маневрировал и около полдён достиг до слободы Негодницы, где сделал привал. Тут всем участвующим в походе роздали по чарке водки и приказали
петь песни, а ввечеру взяли в плен одну мещанскую девицу, отлучившуюся слишком далеко от ворот своего дома.
— Нету здесь слободы! — ответствовали аманаты, —
была слобода, везде прежде слободы
были,
да солдаты все уничтожили!
Ежели бы, например, издать такой закон: «Всякий
да яст», то это
будет именно образец тех средних законов, к выполнению которых каждый устремляется без малейших мер понуждения.
Ибо закон, каков бы он ни
был (даже такой, как, например:"всякий
да яст"или"всяка душа
да трепещет"), все-таки имеет ограничивающую силу, которая никогда честолюбцам не по душе.
Очевидно, стало
быть, что Беневоленский
был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик, человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от жизни истин, принятых правил.] которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос —
да утрет».
Достаточно ли
было определить их, сказав: «Всякий в дому своем благополучно
да почивает»? не
будет ли это чересчур уж кратко?
Прыщ смотрел на это благополучие и радовался.
Да и нельзя
было не радоваться ему, потому что всеобщее изобилие отразилось и на нем. Амбары его ломились от приношений, делаемых в натуре; сундуки не вмещали серебра и золота, а ассигнации просто валялись по полу.
Претерпеть Бородавкина для того, чтоб познать пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева для того, чтобы ознакомиться с настоящею отвагою, — как хотите, а такой удел не может
быть назван ни истинно нормальным, ни особенно лестным, хотя, с другой стороны, и нельзя отрицать, что некоторые злаки действительно полезны,
да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте, тоже не вредит.
Выступили вперед два свидетеля: отставной солдат Карапузов
да слепенькая нищенка Маремьянушка."И
было тем свидетелям дано за ложное показание по пятаку серебром", — говорит летописец, который в этом случае явно становится на сторону угнетенного Линкина.
Да и нельзя
было не давать ей, потому что она всякому, не подающему милостыни, без церемонии плевала в глаза и вместо извинения говорила только:"Не взыщи!"
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но
есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего
будет".
Да; это
был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век и на закате дней вдруг почувствовал прилив"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Стал проповедовать, что собственность
есть мечтание, что только нищие
да постники взойдут в царство небесное, а богатые
да бражники
будут лизать раскаленные сковороды и кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда
было на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял...
Во время его управления городом тридцать три философа
были рассеяны по лицу земли за то, что"нелепым обычаем говорили: трудящийся
да яст; нетрудящийся же
да вкусит от плодов безделия своего".
2.
Да памятует градоправитель, что одною строгостью, хотя бы оная
была стократ сугуба, ни голода людского утолить, ни наготы человеческой одеть не можно.
3. Всякий градоправитель приходящего к нему из обывателей
да выслушает, который же, не выслушав, зачнет кричать, а тем паче бить — и тот
будет кричать и бить втуне. [Вту́не (церковно-славянск.) — напрасно.]