Неточные совпадения
— Пфуй! Что это за безобразие? — кричит она начальственно. — Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу
днем и еще — пфуй! ч —
в одном белье. Не понимаю, как это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые
сами себя уважают, не должны вести себя так публично. Кажутся, слава богу, вы не
в солдатском заведении, а
в порядочном доме. Не на Малой Ямской.
И когда этот
самый синдикат затеял известный процесс против одного из своих членов, полковника Баскакова, пустившего
в продажу против договора избыток сахара, то Рамзес
в самом начале предугадал и очень тонко мотивировал именно то решение, которое вынес впоследствии по этому
делу сенат.
— Да, я здесь, правда, свой человек, — спокойно продолжал он, медленными кругами двигая рюмку по столу.Представьте себе: я
в этом
самом доме обедал изо
дня в день ровно четыре месяца.
— Что? — встрепенулся студент. Он сидел на диване спиною к товарищам около лежавшей Паши, нагнувшись над ней, и давно уже с
самым дружеским, сочувственным видом поглаживал ее то по плечам, то по волосам на затылке, а она уже улыбалась ему своей застенчиво-бесстыдной и бессмысленно-страстной улыбкой сквозь полуопущенные и трепетавшие ресницы. — Что?
В чем
дело? Ах, да, можно ли сюда актера? Ничего не имею против. Пожалуйста…
— Да накажи меня бог! А впрочем, позвольте, молодой человек! Вы
сами понимаете. Я был холостой, и, конечно, понимаете, всякий человек грешен… Теперь уж, конечно, не то. Записался
в инвалиды. Но от прежних
дней у меня осталась замечательная коллекция. Подождите, я вам сейчас покажу ее. Только, пожалуйста, смотрите осторожнее.
После этого уговорить ее скрыться, как
в самом надежном убежище,
в публичном доме, где она могла жить
в полной безопасности от полиции и сыщиков, было пустым
делом.
Теперь он был одним из
самых главных спекулянтов женским телом на всем юге России он имел
дела с Константинополем и с Аргентиной, он переправлял целыми партиями девушек из публичных домов Одессы
в Киев, киевских перевозил
в Харьков, а харьковских —
в Одессу.
Он
делил свои досуги, — а досуга у него было двадцать четыре часа
в сутки. — между пивной и шатаньем по бульварам, между бильярдом, винтом, театром, чтением газет и романов и зрелищами цирковой борьбы; короткие же промежутки употреблял на еду, спанье, домашнюю починку туалета, при помощи ниток, картона, булавок и чернил, и на сокращенную,
самую реальную любовь к случайной женщине из кухни. передней или с улицы.
Как и вся молодежь его круга, он
сам считал себя революционером, хотя тяготился политическими спорами, раздорами и взаимными колкостями и, не перенося чтения революционных брошюр и журналов, был
в деле почти полным невеждой.
Он нередко получал из дому, откуда-то из глуши Симбирской или Уфимской губернии, довольно крупные для студента денежные суммы, но
в два
дня разбрасывал и рассовывал их повсюду с небрежностью французского вельможи XVII столетия, а
сам оставался зимою
в одной тужурке, с сапогами, реставрированными собственными средствами.
— Теперь, — сказал Соловьев, возвратившись
в номер и садясь осторожно на древний стул, — теперь приступим к порядку
дня. Буду ли я вам чем-нибудь полезен? Если вы мне дадите полчаса сроку, я сбегаю на минутку
в кофейную и выпотрошу там
самого лучшего шахматиста. Словом располагайте мною.
— Что же, и это
дело, — согласился Лихонин и задумчиво погладил бороду. — А я, признаться, вот что хотел. Я хотел открыть для нее… открыть небольшую кухмистерскую или столовую, сначала, конечно,
самую малюсенькую, но
в которой готовилось бы все очень дешево, чисто и вкусно. Ведь многим студентам решительно все равно, где обедать и что есть.
В студенческой почти никогда не хватает мест. Так вот, может быть, нам удастся как-нибудь затащить всех знакомых и приятелей.
Наконец
дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба глядели друг другу
в глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы
в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до
самого крыльца, и когда студент уже стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
С учением
дело шло очень туго. Все эти самозванные развиватели, вместе и порознь, говорили о том, что образование человеческого ума и воспитание человеческой души должны исходить из индивидуальных мотивов, но на
самом деле они пичкали Любку именно тем, что им
самим казалось нужным и необходимым, и старались преодолеть с нею именно те научные препятствия, которые без всякого ущерба можно было бы оставить
в стороне.
Все это очень длинно и сбивчиво рассказала Любка, рыдая на Женькином плече. Конечно, эта трагикомическая история выходила
в ее личном освещении совсем не так, как она случилась на
самом деле.
Она была нерасчетлива и непрактична
в денежных
делах, как пятилетний ребенок, и
в скором времени осталась без копейки, а возвращаться назад
в публичный дом было страшно и позорно. Но соблазны уличной проституции
сами собой подвертывались и на каждом шагу лезли
в руки. По вечерам, на главной улице, ее прежнюю профессию сразу безошибочно угадывали старые закоренелые уличные проститутки. То и
дело одна из них, поравнявшись с нею, начинала сладким, заискивающим голосом...
— Никак нельзя было урваться — лагери.
Сама знаешь… По двадцать верст приходилось
в день отжаривать. Целый
день ученье и ученье: полевое, строевое, гарнизонное. С полной выкладкой. Бывало, так измучаешься с утра до ночи, что к вечеру ног под собой не слышишь… На маневрах тоже были… Не сахар…
Только Манька Большая, или иначе Манька Крокодил, Зоя и Генриетта — тридцатилетние, значит уже старые по ямскому счету, проститутки, все видевшие, ко всему притерпевшиеся, равнодушные
в своем
деле, как белые жирные цирковые лошади, оставались невозмутимо спокойными. Манька Крокодил даже часто говорила о
самой себе...
Теперь можно спокойно, не торопясь, со вкусом, сладко обедать и ужинать, к чему Анна Марковна всегда питала большую слабость, выпить после обеда хорошей домашней крепкой вишневки, а по вечерам поиграть
в преферанс по копейке с уважаемыми знакомыми пожилыми дамами, которые хоть никогда и не показывали вида, что знают настоящее ремесло старушки, но на
самом деле отлично его знали и не только не осуждали ее
дела, но даже относились с уважением к тем громадным процентам, которые она зарабатывала на капитал.
На другой
день,
в воскресенье, у Тамары было множество хлопот. Ею овладела твердая и непреклонная мысль похоронить покойного друга наперекор всем обстоятельствам так, как хоронят
самых близких людей — по-христиански, со всем печальным торжеством чина погребения мирских человек.