Неточные совпадения
Ей ничего не стоит ударить
гостя по лицу или бросить ему
в глаза стакан, наполненный вином, опрокинуть лампу, обругать хозяйку.
Днем он бывал свободен и спал, а ночью сидел безотлучно
в передней под рефлектором, чтобы раздевать и одевать
гостей и быть готовым на случай всякого беспорядка.
Пока не было
гостей, он с Исай Саввичем потихоньку разучивали «pas d'Espagne» [Падеспань (франц.)] — танец, начинавший входить
в то время
в моду.
Девицы с некоторой гордостью рассказывали
гостям о тапере, что он был
в консерватории и шел все время первым учеником, но так как он еврей и к тому же заболел глазами, то ему не удалось окончить курса.
Все уже были одеты и готовы к приему
гостей в доме Анны Марковны и томились бездельем и ожиданием.
Несмотря на то, что большинство женщин испытывало к мужчинам, за исключением своих любовников, полное, даже несколько брезгливое равнодушие,
в их душах перед каждым вечером все-таки оживали и шевелились смутные надежды: неизвестно, кто их выберет, не случится ли чего-нибудь необыкновенного, смешного или увлекательного, не удивит ли
гость своей щедростью, не будет ли какого-нибудь чуда, которое перевернет всю жизнь?
Но хозяйка дома и обе экономки всячески балуют Пашу и поощряют ее безумную слабость, потому что благодаря ей Паша идет нарасхват и зарабатывает вчетверо, впятеро больше любой из остальных девушек, — зарабатывает так много, что
в бойкие праздничные дни ее вовсе не выводят к
гостям «посерее» или отказывают им под предлогом Пашиной болезни, потому что постоянные хорошие
гости обижаются, если им говорят, что их знакомая девушка занята с другим.
А таких постоянных
гостей у Паши пропасть; многие совершенно искренно, хотя и по-скотски, влюблены
в нее, и даже не так давно двое почти одновременно звали ее на содержание: грузин — приказчик из магазина кахетинских вин — и какой-то железнодорожный агент, очень гордый и очень бедный дворянин высокого роста, с махровыми манжетами, с глазом, замененным черным кружком на резинке.
Пожилой
гость в форме благотворительного ведомства вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их. Так как все женщины торжественно молчали, точно не замечая его, то он пересек залу и опустился на стул рядом с Любой, которая согласно этикету только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный и независимый вид девицы из порядочного дома.
И еще приходили и уходили какие-то чиновники, курчавые молодые люди
в лакированных сапогах, несколько студентов, несколько офицеров, которые страшно боялись уронить свое достоинство
в глазах владетельницы и
гостей публичного дома.
Пришел постоянный
гость, любовник Соньки Руль, который приходил почти ежедневно и целыми часами сидел около своей возлюбленной, глядел на нее томными восточными глазами, вздыхал, млел и делал ей сцены за то, что она живет
в публичном доме, что грешит против субботы, что ест трефное мясо и что отбилась от семьи и великой еврейской церкви.
Но чаще всего у него не было денег, и он просиживал около своей любовницы целыми вечерами, терпеливо и ревниво дожидаясь ее, когда Соньку случайно брал
гость. И когда она возвращалась обратно и садилась с ним рядом, то он незаметно, стараясь не обращать на себя общего внимания и не поворачивая головы
в ее сторону, все время осыпал ее упреками. И
в ее прекрасных, влажных, еврейских глазах всегда во время этих разговоров было мученическое, но кроткое выражение.
Такая навязчивость входила
в круг их негласных обязанностей. Между девушками существовало даже какое-то вздорное, детское, странное соревнование
в умении «высадить
гостя из денег», — странное потому, что они не получали от этого никакого барыша, кроме разве некоторого благоволения экономки или одобрительного слова хозяйки. Но
в их мелочной, однообразной, привычно-праздной жизни было вообще много полуребяческой, полуистерической игры.
Но задорная и самоуверенная красота Жени, должно быть, сильно уязвила его блудливое сердце, потому что, прошлявшись часа три по каким-то пивным заведениям и ресторанам и набравшись там мужества, он опять вернулся
в дом Анны Марковны, дождался, пока от Жени не ушел ее временный
гость — Карл Карлович из оптического магазина, — и взял ее
в комнату.
Для приезжих, случайных
гостей потребовалась прислуга, и тысячи крестьянских девушек потянулись из окрестных деревень
в город.
Он просиживал около нее целые ночи и по-прежнему терпеливо ждал, когда она возвратится от случайного
гостя, делал ей сцены ревности и все-таки любил и, торча днем
в своей аптеке за прилавком и закатывая какие-нибудь вонючие пилюли, неустанно думал о ней и тосковал.
Этот генерал приезжал аккуратно два раза
в месяц, через две недели (так же, как и к другой девушке, Зое, приезжал ежедневно другой почетный
гость, прозванный
в доме директором).
— Напрасно вы брезгуете этим генералом, — сказала она. — Я знавала хуже эфиопов. У меня был один
Гость настоящий болван. Он меня не мог любить иначе… иначе… ну, скажем просто, он меня колол иголками
в грудь… А
в Вильно ко мне ходил ксендз. Он одевал меня во все белое, заставлял пудриться, укладывал
в постель. Зажигал около меня три свечки. И тогда, когда я казалась ему совсем мертвой, он кидался на меня.
Дома,
в глухой деревне, где этот напиток считался еще почти редкостью, лакомой роскошью зажиточных семейств, и заваривался лишь при почетных
гостях и по большим праздникам, — там над разливанием чая священнодействовал старший мужчина семьи.
Тогда князь сзывал к кому-нибудь из товарищей (у него никогда не было своей квартиры) всех близких друзей и земляков и устраивал такое пышное празднество, — по-кавказски «той», — на котором истреблялись дотла дары плодородной Грузии, на котором пели грузинские песни и, конечно,
в первую голову «Мравол-джамием» и «Нам каждый
гость ниспослан богом, какой бы ни был он страны», плясали без устали лезгинку, размахивая дико
в воздухе столовыми ножами, и говорил свои импровизации тулумбаш (или, кажется, он называется тамада?); по большей части говорил сам Нижерадзе.
Лихонин прочитал также о том, что заведение не должно располагаться ближе чем на сто шагов от церквей, учебных заведений и судебных зданий, что содержать дом терпимости могут только лица женского пола, что селиться при хозяйке могут только ее родственники и то исключительно женского пола и не старше семи лет и что как девушки, так и хозяева дома и прислуга должны
в отношениях между собою и также с
гостями соблюдать вежливость, тишину, учтивость и благопристойность, отнюдь не позволяя себе пьянства, ругательства и драки.
— Вот — сказал он, протягивая руки то по направлению к
гостям, то к Любке, — вот, товарищи, познакомьтесь. Вы, Люба, увидите
в них настоящих друзей, которые помогут вам на вашем светлом пути, а вы, — товарищи Лиза, Надя, Саша и Рахиль, — вы отнеситесь как старшие сестры к человеку, который только что выбился из того ужасного мрака,
в который ставит современную женщину социальный строй.
Но, наконец, убедившись должно быть, что вина не ее, а
гостя, отнял у нее кошелек
в котором было рубль с мелочью, и взял под залог ее дешевенькую шляпку и верхнюю кофточку.
Этот пожилой, степенный и величественный человек, тайный продавец казенных свечей, был очень удобным
гостем, потому что никогда не задерживался
в доме более сорока минут, боясь пропустить свой поезд, да и то все время поглядывал на часы. Он за это время аккуратно выпивал четыре бутылки пива и, уходя, непременно давал полтинник девушке на конфеты и Симеону двадцать копеек на чай.
Они были вдвоем
в комнате Тамары. Женька с утра еще послала за коньяком и теперь медленно, точно лениво, тянула рюмку за рюмкой, закусывая лимоном с кусочком сахара.
В первый раз это наблюдала Тамара и удивлялась, потому что всегда Женька была не охотница до вина и пила очень редко и то только по принуждению
гостей.
Вечером того дня, когда труп Жени увезли
в анатомический театр,
в час, когда ни один даже случайный
гость еще не появлялся на Ямской улице, все девушки, по настоянию Эммы Эдуардовны, собрались
в зале. Никто из них не осмелился роптать на то, что
в этот тяжелый день их, еще не оправившихся от впечатлений ужасной Женькиной смерти заставят одеться, по обыкновению,
в дико-праздничные наряды и идти
в ярко освещенную залу, чтобы танцевать петь и заманивать своим обнаженным телом похотливых мужчин.