Неточные совпадения
У него на совести несколько темных дел. Весь город знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе,
а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому
как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах,
так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом,
как на неизбежные маленькие неприятности профессий.
—
А все-таки мой совет вам: вы эту девицу лучше сплавьте куда-нибудь заблаговременно. Конечно, ваше дело, но
как хороший знакомый — предупреждаю-с.
— Пфуй! Что это за безобразие? — кричит она начальственно. — Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу днем и еще — пфуй! ч — в одном белье. Не понимаю,
как это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые сами себя уважают, не должны вести себя
так публично. Кажутся, слава богу, вы не в солдатском заведении,
а в порядочном доме. Не на Малой Ямской.
Этот человек, отверженный из отверженных,
так низко упавший,
как только может представить себе человеческая фантазия, этот добровольный палач, обошелся с ней без грубости, но с
таким отсутствием хоть бы намека на ласку, с
таким пренебрежением и деревянным равнодушием,
как обращаются не с человеком, даже не с собакой или лошадью, и даже не с зонтиком, пальто или шляпой,
а как с каким-то грязным предметом, в котором является минутная неизбежная потребность, но который по миновании надобности становится чуждым, бесполезным и противным.
А то целует-целует, да
как куснет за губы,
так кровь аж и брызнет… я заплачу,
а ему только этого и нужно.
Так, с шутками и со щипками, он обошел всех девиц и, наконец, уселся рядом с толстой Катей, которая положила ему на ногу свою толстую ногу, оперлась о свое колено локтем,
а на ладонь положила подбородок и равнодушно и пристально стала смотреть,
как землемер крутил себе папиросу.
— Если я вам не в тягость, я буду очень рад, — сказал он просто. — Тем более что у меня сегодня сумасшедшие деньги. «Днепровское слово» заплатило мне гонорар,
а это
такое же чудо,
как выиграть двести тысяч на билет от театральной вешалки. Виноват, я сейчас…
— Ну уж это выдумки про подругу!
А главное, не лезь ты ко мне со своими нежностями. Сиди,
как сидят умные дети, вот здесь, рядышком на кресле, вот
так. И ручки сложи!
— Нет, не то, — возразила ласковым шепотом Тамара. —
А то, что он возьмет вас за воротник и выбросит в окно,
как щенка. Я
такой воздушный полет однажды уже видела. Не дай бог никому. И стыдно, и опасно для здоровья.
Прокурор, который присутствовал при последнем туалете преступника, видит, что тот надевает башмаки на босу ногу, и — болван! — напоминает: «
А чулки-то?»
А тот посмотрел на него и говорит
так раздумчиво: «Стоит ли?» Понимаете: эти две коротеньких реплики меня
как камнем по черепу!
Свежее веснушчатое лицо Любы приняло кроткое, почти детское выражение,
а губы
как улыбнулись во сне,
так и сохранили легкий отпечаток светлой, тихой и нежной улыбки.
—
А ты сделай
так,
как сделала одна англичанка…
— Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать?
А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником,
так меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
— Понятно, не сахар! Если бы я была
такая гордая,
как Женечка, или
такая увлекательная,
как Паша…
а я ни за что здесь не привыкну…
— Посмотрите,
какие прекрасные образцы: совсем не уступают заграничным. Обратите внимание. Вот, например, русское,
а вот английское трико или вот кангар и шевиот. Сравните, пощупайте, и вы убедитесь, что русские образцы почти не уступают заграничным.
А ведь это говорит о прогрессе, о росте культуры.
Так что совсем напрасно Европа считает нас, русских,
такими варварами.
—
А так: там только одни красавицы. Вы понимаете,
какое счастливое сочетание кровей: польская, малорусская и еврейская.
Как я вам завидую, молодой человек, что вы свободный и одинокий. В свое время я
таки показал бы там себя! И замечательнее всего, что необыкновенно страстные женщины. Ну прямо
как огонь! И знаете, что еще? — спросил он вдруг многозначительным шепотом.
—
А сто, куда зе балисня едет? Ой, ой, ой!
Такая больсая! Едет одна, без мамы? Сама себе купила билет и еде! одна? Ай!
Какая нехолосая девочка.
А где же у девочки мама?
Ровинская небрежно, но в то же время и пристально глядела вниз на эстраду и на зрителей, и лицо ее выражало усталость, скуку,
а может быть, и то пресыщение всеми зрелищами,
какие так свойственны знаменитостям.
Все поглядели по направлению ее руки. И в самом деле, картина была довольно смешная. Сзади румынского оркестра сидел толстый, усатый человек, вероятно, отец,
а может быть, даже и дедушка многочисленного семейства, и изо всех сил свистел в семь деревянных свистулек, склеенных. вместе.
Так как ему было, вероятно, трудно передвигать этот инструмент между губами, то он с необыкновенной быстротой поворачивал голову то влево, то вправо.
Этот нежный и страстный романс, исполненный великой артисткой, вдруг напомнил всем этим женщинам о первой любви, о первом падении, о позднем прощании на весенней заре, на утреннем холодке, когда трава седа от росы,
а красное небо красит в розовый цвет верхушки берез, о последних объятиях,
так тесно сплетенных, и о том,
как не ошибающееся чуткое сердце скорбно шепчет: «Нет, это не повторится, не повторится!» И губы тогда были холодны и сухи,
а на волосах лежал утренний влажный туман.
— Никогда не отчаивайтесь. Иногда все складывается
так плохо, хоть вешайся,
а — глядь — завтра жизнь круто переменилась. Милая моя, сестра моя, я теперь мировая знаменитость. Но если бы ты знала, сквозь
какие моря унижений и подлости мне пришлось пройти! Будь же здорова, дорогая моя, и верь своей звезде.
— Нет,
а я… — воскликнула Нюра, но, внезапно обернувшись назад, к двери,
так и осталась с открытым ртом. Поглядев по направлению ее взгляда, Женька всплеснула руками. В дверях стояла Любка, исхудавшая, с черными кругами под глазами и, точно сомнамбула, отыскивала рукою дверную ручку,
как точку опоры.
Тут бедной Любке стало еще хуже. Она и
так еле-еле поднималась одна,
а ей пришлось еще тащить на буксире Лихонина, который чересчур отяжелел. И это бы еще ничего, что он был грузен, но ее понемногу начинало раздражать его многословие.
Так иногда раздражает непрестанный, скучный,
как зубная боль, плач грудного ребенка, пронзительное верещанье канарейки или если кто беспрерывно и фальшиво свистит в комнате рядом.
—
А дальше то, что я
как задумал,
так и сделал.
Сон не шел к нему,
а мысли все время вертелись около этого дурацкого,
как он сам называл увоз Любки, поступка, в котором
так противно переплелся скверный водевиль с глубокой драмой.
— Совершенно верно, Соловьев.
Как в адресном столе, Люба из Ямков. Прежде — проститутка. Даже больше, еще вчера — проститутка.
А сегодня — мой друг, моя сестра.
Так на нее пускай и смотрит всякий, кто хоть сколько-нибудь меня уважает. Иначе…
—
Какие тут шутки, Любочка! Я был бы самым низким человеком, если бы позволял себе
такие шутки. Повторяю, что я тебе более чем друг, я тебе брат, товарищ. И не будем об этом больше говорить.
А то, что случилось сегодня поутру, это уж, будь покойна, не повторится. И сегодня же я найму тебе отдельную комнату.
Таким непочатым умом научиться читать, писать, считать,
а особенно без школы, в охотку, это
как орех разгрызть.
— Врожденных вкусов нет,
как и способностей. Иначе бы таланты зарождались только среди изысканного высокообразованного общества,
а художники рождались бы только от художников,
а певцы от певцов,
а этого мы не видим. Впрочем, я не буду спорить. Ну, не цветочница,
так что-нибудь другое. Я, например, недавно видал на улице, в магазинной витрине сидит барышня и перед нею какая-то машинка ножная.
— Болван! — бросил ему Соловьев и продолжал: —
Так вот, машинка движется взад и вперед,
а на ней, на квадратной рамке, натянуто тонкое полотно, и уж я, право, не знаю,
как это там устроено, я не понял, но только барышня водит по экрану какой-то металлической штучкой, и у нее выходит чудесный рисунок разноцветными шелками.
— Это верно, — согласился князь, — но и непрактично: начнем столоваться в кредит.
А ты знаешь,
какие мы аккуратные плательщики. В
таком деле нужно человека практичного, жоха,
а если бабу, то со щучьими зубами, и то непременно за ее спиной должен торчать мужчина. В самом деле, ведь не Лихонину же стоять за выручкой и глядеть, что вдруг кто-нибудь наест, напьет и ускользнет.
—
А что касается до меня, — заметил князь, — то я готов,
как твой приятель и
как человек любознательный, присутствовать при этом опыте и участвовать в нем. Но я тебя еще утром предупреждал, что
такие опыты бывали и всегда оканчивались позорной неудачей, по крайней мере те, о которых мы знаем лично,
а те, о которых мы знаем только понаслышке, сомнительны в смысле достоверности. Но ты начал дело, Лихонин, — и делай. Мы тебе помощники.
—
Так вот он
какой! Ужасно хорошо написал. Только зачем она
такая подлая? Ведь он вот
как ее любит, на всю жизнь,
а она постоянно ему изменяет.
— Вы уж извините меня, пожалуйста, но
так как у меня собственная квартира и теперь я вовсе не девка,
а порядочная женщина, то прошу больше у меня не безобразничать. Я думала, что вы,
как умный и образованный человек, все чинно и благородно,
а вы только глупостями занимаетесь. За это могут и в тюрьму посадить.
— Скажите, ну разве будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали дома,
а зашли в ресторан или в кухмистерскую и там насытили свой голод.
Так и любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только.
Так, например, сейчас: я хочу вас,
как женщину.
А вы
—
А я знаю! — кричала она в озлоблении. — Я знаю, что и вы
такие же,
как и я! Но у вас папа, мама, вы обеспечены,
а если вам нужно,
так вы и ребенка вытравите,многие
так делают.
А будь вы на моем месте, — когда жрать нечего, и девчонка еще ничего не понимает, потому что неграмотная,
а кругом мужчины лезут,
как кобели, — то и вы бы были в публичном доме! Стыдно
так над бедной девушкой изголяться, — вот что!
Это, конечно, ничего, что закрыли — она сейчас же его на другое имя перевела, —
а как приговорили ее на полтора месяца в арестный дом на высидку,
так стало ей это в ха-арошую копеечку.
— Вот
так штука! Скажите, младенец
какой!
Таких,
как вы, Жорочка, в деревне давно уж женят,
а он: «
Как товарищ!» Ты бы еще у нянюшки или у кормилки спросился! Тамара, ангел мой, вообрази себе: я его зову спать,
а он говорит: «
Как товарищ!» Вы что же, господин товарищ, гувернан ихний?
— Да и то правда.
А поздоровел
как мальчишка, похорошел, вырос… один восторг!
Так если не хочешь, я сама пойду.
— Ничего, милый, подождут: ты уже совсем взрослый мужчина. Неужели тебе надо слушаться кого-нибудь?..
А впрочем,
как хочешь. Может быть, свет совсем потушить, или и
так хорошо? Ты
как хочешь, — с краю или у стенки?
— Не сердись на меня, исполни, пожалуйста, один мой каприз: закрой опять глаза… нет, совсем, крепче, крепче… Я хочу прибавить огонь и поглядеть на тебя хорошенько. Ну вот,
так… Если бы ты знал,
как ты красив теперь… сейчас вот… сию секунду. Потом ты загрубеешь, и от тебя станет пахнуть козлом,
а теперь от тебя пахнет медом и молоком… и немного каким-то диким цветком. Да закрой же, закрой глаза!
— Тоже дело нашел, — лениво и презрительно отозвался староста. — На это дело ночь есть… Иди, иди, кто ж тебя держит.
А только
как начнем работать, тебя не будет, то нонешняй день не в счет. Возьму любого босяка.
А сколько он наколотит кавунов, — тоже с тебя… Не думал я, Платонов, про тебя, что ты
такой кобель…
Но ты еще никогда не знала размеров и власти своей наружности,
а главное, ты не знаешь, до
какой степени обаятельны
такие натуры,
как ты, и
как они властно приковывают к себе мужчин и делают из них больше, чем рабов и скотов…
— Нет, я
так, на всякий случай… Возьми-ка, возьми деньги! Может быть, меня в больницу заберут…
А там,
как знать, что произойдет? Я мелочь себе оставила на всякий случай…
А что же, если и в самом деле, Тамарочка, я захотела бы что-нибудь над собой сделать, неужели ты стала бы мешать мне?
И она была права: тотчас же после смерти ЖеньКи над домом, бывшим Анны Марковны Шайбес,
а теперь Эммы Эдуардовны Тицнер, точно нависло какое-то роковое проклятие: смерти, несчастия, скандалы
так и падали на него беспрестанно, все учащаясь, подобно кровавым событиям в шекспировских трагедиях,
как, впрочем, это было и во всех остальных домах Ям.
Вчера утром вышли какие-то нелады с дирекцией,
а вечером публика приняла ее не
так восторженно,
как бы ей хотелось, или, может быть, это ей просто показалось,
а сегодня в газетах дурак рецензент, который столько же понимал в искусстве, сколько корова в астрономии, расхвалил в большой заметке ее соперницу Титанову.
Регент в сером пальто и в серой шляпе, весь какой-то серый, точно запыленный, но с длинными прямыми усами,
как у военного, узнал Верку, сделал широкие, удивленные глаза, слегка улыбнулся и подмигнул ей. Раза два-три в месяц,
а то и чаще посещал он с знакомыми духовными академиками, с
такими же регентами,
как и он, и с псаломщиками Ямскую улицу и, по обыкновению, сделав полную ревизию всем заведениям, всегда заканчивал домом Анны Марковны, где выбирал неизменно Верку.
— Вот и конец! — сказала Тамара подругам, когда они остались одни. — Что ж, девушки, — часом позже, часом раньше!.. Жаль мне Женьку!.. Страх
как жаль!.. Другой
такой мы уже не найдем.
А все-таки, дети мои, ей в ее яме гораздо лучше, чем нам в нашей… Ну, последний крест — и пойдем домой!..
А Верка
как сказала внезапно, что пойдет на самоубийство вместе со своим возлюбленным,
так сразу и укрепилась в этой мысли.
А через неделю последовал указ генерал-губернатора о немедленном закрытии домов терпимости
как на Ямках,
так и на других улицах города. Хозяйкам дали только недельный срок для устроения своих имущественных дел.