Неточные совпадения
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться,
а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми!
а ищите
такого князя,
какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами.
— Я уж на что глуп, — сказал он, —
а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться,
а глуповцами! Не хочу я володеть вами,
а ищите вы себе
такого князя,
какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
Как взглянули головотяпы на князя,
так и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой.
А вор-новотор, сделавши
такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
Напротив того, бывали другие, хотя и не то чтобы очень глупые —
таких не бывало, —
а такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но
так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
—
Так вот, сударь,
как настоящие-то начальники принимали! — вздыхали глуповцы, —
а этот что! фыркнул какую-то нелепицу, да и был таков!
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков, и вдруг всех озарила мысль:
а ну,
как он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать,
какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.
Но
как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались
такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара,
а похвала.
Но
так как в дороге голова несколько отсырела, то на валике некоторые колки расшатались,
а другие и совсем повыпали.
В то время
как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться,
как из экипажа выскочил Байбаков,
а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь
такой же градоначальник,
как и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы
так и остолбенели.
Конечно, современные нам академии имеют несколько иной характер, нежели тот, который предполагал им дать Двоекуров, но
так как сила не в названии,
а в той сущности, которую преследует проект и которая есть не что иное,
как «рассмотрение наук», то очевидно, что, покуда царствует потребность в «рассмотрении», до тех пор и проект Двоекурова удержит за собой все значение воспитательного документа.
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали,
а смотрели в оба, и к довершению всего устроил
такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «
А ну
как, братцы, нас за это не похвалят!»
В конце июля полили бесполезные дожди,
а в августе людишки начали помирать, потому что все, что было, приели. Придумывали,
какую такую пищу стряпать, от которой была бы сытость; мешали муку с ржаной резкой, но сытости не было; пробовали, не будет ли лучше с толченой сосновой корой, но и тут настоящей сытости не добились.
Но бумага не приходила,
а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее,
как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город,
так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
Был у нее, по слухам, и муж, но
так как она дома ночевала редко,
а все по клевушка́м да по овинам, да и детей у нее не было, то в скором времени об этом муже совсем забыли, словно
так и явилась она на свет божий прямо бабой мирскою да бабой нероди́хою.
Видно было,
как кружатся в воздухе оторванные вихрем от крыш клочки зажженной соломы, и казалось, что перед глазами совершается какое-то фантастическое зрелище,
а не горчайшее из злодеяний, которыми
так обильны бессознательные силы природы.
— Вот смотрите! — говорил он обывателям, —
как только меня завидите,
так сейчас в тазы бейте,
а потом зачинайте поздравлять,
как будто я и невесть откуда приехал!
Шагом направился этот поезд в правый угол выгона, но
так как расстояние было близкое, то
как ни медлили,
а через полчаса поспели.
Слава о его путешествиях росла не по дням,
а по часам, и
так как день был праздничный, то глуповцы решились ознаменовать его чем-нибудь особенным.
Начались справки,
какие меры были употреблены Двоекуровым, чтобы достигнуть успеха в затеянном деле, но
так как архивные дела, по обыкновению, оказались сгоревшими (
а быть может, и умышленно уничтоженными), то пришлось удовольствоваться изустными преданиями и рассказами.
На третий день сделали привал в слободе Навозной; но тут, наученные опытом, уже потребовали заложников. Затем, переловив обывательских кур, устроили поминки по убиенным. Странно показалось слобожанам это последнее обстоятельство, что вот человек игру играет,
а в то же время и кур ловит; но
так как Бородавкин секрета своего не разглашал, то подумали, что
так следует"по игре", и успокоились.
Когда он стал спрашивать, на
каком основании освободили заложников, ему сослались на какой-то регламент, в котором будто бы сказано:"Аманата сечь,
а будет который уж высечен, и
такого более суток отнюдь не держать,
а выпущать домой на излечение".
На седьмой день выступили чуть свет, но
так как ночью дорогу размыло, то люди шли с трудом,
а орудия вязли в расступившемся черноземе.
Предстояло атаковать на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики за ними не последовали. И
так как на лицах их,"ради поспешения", черты были нанесены лишь в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.] и притом в большом беспорядке, то издали казалось, что солдатики иронически улыбаются.
А от иронии до крамолы — один шаг.
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача за собой множество пленников и заложников. И
так как в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза),
а прочих сослать на каторгу.
А именно: однажды Микаладзе забрался ночью к жене местного казначея, но едва успел отрешиться от уз (
так называет летописец мундир),
как был застигнут врасплох ревнивцем мужем.
Но тут встретилось непредвиденное обстоятельство. Едва Беневоленский приступил к изданию первого закона,
как оказалось, что он,
как простой градоначальник, не имеет даже права издавать собственные законы. Когда секретарь доложил об этом Беневоленскому, он сначала не поверил ему. Стали рыться в сенатских указах, но хотя перешарили весь архив,
а такого указа, который уполномочивал бы Бородавкиных, Двоекуровых, Великановых, Беневоленских и т. п. издавать собственного измышления законы, — не оказалось.
Сначала Беневоленский сердился и даже называл речи Распоповой"дурьими", но
так как Марфа Терентьевна не унималась,
а все больше и больше приставала к градоначальнику: вынь да положь Бонапарта, то под конец он изнемог. Он понял, что не исполнить требование"дурьей породы"невозможно, и мало-помалу пришел даже к тому, что не находил в нем ничего предосудительного.
Так прошел и еще год, в течение которого у глуповцев всякого добра явилось уже не вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере того
как развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг,
а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей.
Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту"новоявленную у них способность"не для того, чтобы упрочить свое благополучие,
а для того, чтоб оное подорвать.
Претерпеть Бородавкина для того, чтоб познать пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева для того, чтобы ознакомиться с настоящею отвагою, —
как хотите,
а такой удел не может быть назван ни истинно нормальным, ни особенно лестным, хотя, с другой стороны, и нельзя отрицать, что некоторые злаки действительно полезны, да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте, тоже не вредит.
Последствием
такого благополучия было то, что в течение целого года в Глупове состоялся всего один заговор, но и то не со стороны обывателей против квартальных (
как это обыкновенно бывает),
а, напротив того, со стороны квартальных против обывателей (чего никогда не бывает).
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с
таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но
так как архитекторов у них не было,
а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Она
так тихо подошла к нему,
как будто под атласным домино, довольно, впрочем, явственно обличавшем ее воздушные формы, скрывалась не женщина,
а сильф.
— Сам ли ты зловредную оную книгу сочинил?
а ежели не сам, то кто тот заведомый вор и сущий разбойник, который таковое злодейство учинил? и
как ты с тем вором знакомство свел? и от него ли ту книжицу получил? и ежели от него, то зачем, кому следует, о том не объявил, но, забыв совесть, распутству его потакал и подражал? —
так начал Грустилов свой допрос Линкину.
— И
так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю
как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему.
А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Но
как пришло это баснословное богатство,
так оно и улетучилось. Во-первых, Козырь не поладил с Домашкой Стрельчихой, которая заняла место Аленки. Во-вторых, побывав в Петербурге, Козырь стал хвастаться; князя Орлова звал Гришей,
а о Мамонове и Ермолове говорил, что они умом коротки, что он, Козырь,"много им насчет национальной политики толковал, да мало они поняли".
Разговор этот происходил утром в праздничный день,
а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (
так как в числе последователей Козырева учения было много женщин),
а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.