Неточные совпадения
Из окна направо была видна через ворота часть грязной, черной улицы, с чьим-то забором по
ту сторону. Вдоль этого забора, бережно ступая
ногами в сухие места, медленно проходили люди. «У них целый день еще впереди, — думал Ромашов, завистливо следя за ними глазами, — оттого они и не торопятся. Целый свободный день!»
И вместе с
тем вспомнилось ему, как в раннем детстве, еще до корпуса, мать наказывала его
тем, что привязывала его тоненькой ниткой за
ногу к кровати, а сама уходила.
В переднюю вышел, весь красный, с каплями на носу и на висках и с перевернутым, смущенным лицом, маленький капитан Световидов. Правая рука была у него в кармане и судорожно хрустела новенькими бумажками. Увидев Ромашова, он засеменил
ногами, шутовски-неестественно захихикал и крепко вцепился своей влажной, горячей, трясущейся рукой в руку подпоручика. Глаза у него напряженно и конфузливо бегали и в
то же время точно щупали Ромашова: слыхал он или нет?
— Вы, кажется, пьяны! — брезгливо воскликнула Раиса и кинула на Ромашова
тот взгляд, которым в романах героини меряют злодеев с головы до
ног.
Этот вялый, опустившийся на вид человек был страшно суров с солдатами и не только позволял драться унтер-офицерам, но и сам бил жестоко, до крови, до
того, что провинившийся падал с
ног под его ударами. Зато к солдатским нуждам он был внимателен до тонкости: денег, приходивших из деревни, не задерживал и каждый день следил лично за ротным котлом, хотя суммами от вольных работ распоряжался по своему усмотрению. Только в одной пятой роте люди выглядели сытнее и веселее, чем у него.
Он повел его за собою через всю квартиру, состоявшую из пяти-шести комнат. Не было в них ни мебели, ни занавесок. Воздух был пропитан острым запахом, свойственным жилью мелких хищников. Полы были загажены до
того, что по ним скользили
ноги.
Веки ее прекрасных глаз полузакрылись, а во всем лице было что-то манящее и обещающее и мучительно-нетерпеливое. Оно стало бесстыдно-прекрасным, и Ромашов, еще не понимая, тайным инстинктом чувствовал на себе страстное волнение, овладевшее Шурочкой, чувствовал по
той сладостной дрожи, которая пробегала по его рукам и
ногам и по его груди.
Она опустилась на траву и стала поправлять обеими руками волосы на затылке. Ромашов лег около ее
ног, и так как почва на этом месте заметно опускалась вниз,
то он, глядя на нее, видел только нежные и неясные очертания ее шеи и подбородка.
Они пошли по
тому направлению, где слышались голоса. У Ромашова подгибались и дрожали
ноги и било в виски. Он шатался на ходу.
Капитан Стельковский, маленький, худощавый человек в широчайших шароварах, шел небрежно и не в
ногу, шагах в пяти сбоку правого фланга, и, весело щурясь, наклоняя голову
то на один,
то на другой бок, присматривался к равнению.
Эта бессонная лихорадочная ночь, чувство одиночества, ровный, матовый, неживой свет луны, чернеющая глубина выемки под
ногами, и рядом с ним молчаливый, обезумевший от побоев солдат — все, все представилось ему каким-то нелепым, мучительным сновидением, вроде
тех снов, которые, должно быть, будут сниться людям в самые последние дни мира.
— Ты! Старый обманщик! Если ты что-нибудь можешь и смеешь,
то… ну вот: сделай так, чтобы я сейчас сломал себе
ногу.
Они скакали друг перед другом
то на одной,
то на другой
ноге, прищелкивая пальцами вытянутых рук, пятились назад, раскорячив согнутые колени и заложив большие пальцы под мышки, и с грубо-циничными жестами вихляли бедрами, безобразно наклоняя туловище
то вперед,
то назад.
Бек-Агамалов нахмурил брови и, точно растерявшись, опустил вниз шашку. Ромашов видел, как постепенно бледнело его лицо и как в глазах его разгорался зловещий желтый блеск. И в
то же время он все ниже и ниже сгибал
ноги, весь съеживался и вбирал в себя шею, как зверь, готовый сделать прыжок.
— Да, — промолвил он с улыбкой в голосе, — какой-нибудь профессор догматического богословия или классической филологии расставит врозь
ноги, разведет руками и скажет, склонив набок голову: «Но ведь это проявление крайнего индивидуализма!» Дело не в страшных словах, мой дорогой мальчик, дело в
том, что нет на свете ничего практичнее, чем
те фантазии, о которых теперь мечтают лишь немногие.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с
ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает
ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В
том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом
ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Служивого задергало. // Опершись на Устиньюшку, // Он поднял
ногу левую // И стал ее раскачивать, // Как гирю на весу; // Проделал
то же с правою, // Ругнулся: «Жизнь проклятая!» — // И вдруг на обе стал.
Удары градом сыпались: // — Убью! пиши к родителям! — // «Убью! зови попа!» //
Тем кончилось, что прасола // Клим сжал рукой, как обручем, // Другой вцепился в волосы // И гнул со словом «кланяйся» // Купца к своим
ногам.