Неточные совпадения
— Хлебников! Дьявол косорукий! —
кричал маленький, круглый и шустрый ефрейтор Шаповаленко, и в
голосе его слышалось начальственное страдание. — Я ж тебе учил-учил, дурня! Ты же чье сейчас приказанье сполнил? Арестованного? А, чтоб тебя!.. Отвечай, для чего ты поставлен на пост!
Он приложил руки ко рту и
закричал сдавленным
голосом, так, чтобы не слышал ротный командир...
— Я, ваше благородие! —
крикнул Гайнан испуганным
голосом.
— Нет, это я, Александра Петровна! —
крикнул он в дверь фальшивым
голосом.
Это верно, это верно! —
закричал внутри Ромашова какой-то торжествующий
голос.
«Вот так! Вот так надо искать выхода!» —
закричал в ду-ше Ромашова смеющийся, ликующий
голос.
— Бон-да-рен-ко! —
крикнул из-за стены полковой командир, и звук его огромного
голоса сразу наполнил все закоулки дома и, казалось, заколебал тонкие перегородки передней. Он никогда не употреблял в дело звонка, полагаясь на свое необыкновенное горло. — Бондаренко! Кто там есть еще? Проси.
— Нехорошо-с, — начал командир рычащим басом, раздавшимся точно из глубины его живота, и сделал длинную паузу. — Стыдно-с! — продолжал он, повышая
голос. — Служите без году неделю, а начинаете хвостом крутить. Имею многие основания быть вами недовольным. Помилуйте, что же это такое? Командир полка делает ему замечание, а он, несчастный прапорщик, фендрик, позволяет себе возражать какую-то ерундистику. Безобразие! — вдруг
закричал полковник так оглушительно, что Ромашов вздрогнул. — Немысленно! Разврат!
Но и на этот раз подполковник не успел, по обыкновению, докончить своего анекдота, потому что в буфет игриво скользнула Раиса Александровна Петерсон. Стоя в дверях столовой, но не входя в нее (что вообще было не принято), она
крикнула веселым и капризным
голосом, каким
кричат балованные, но любимые всеми девочки...
Посреди гостиной стояли, оживленно говоря, семь или восемь офицеров, и из них громче всех
кричал своим осипшим
голосом, ежесекундно кашляя, высокий Тальман.
Кто-то издали подал музыке знак перестать играть. Командир корпуса крупной рысью ехал от левого фланга к правому вдоль линии полка, а за ними разнообразно волнующейся, пестрой, нарядной вереницей растянулась его свита. Полковник Шульгович подскакал к первой роте. Затягивая поводья своему гнедому мерину, завалившись тучным корпусом назад, он
крикнул тем неестественно свирепым, испуганным и хриплым
голосом, каким
кричат на пожарах брандмайоры...
— Спасибо вам великое, родной мой, — сказал он дрожащим
голосом, и его глаза вдруг заблестели слезами. Он, как и многие чудаковатые боевые генералы, любил иногда поплакать. — Спасибо, утешили старика. Спасибо, богатыри! — энергично
крикнул он роте.
И где-то, в хвосте колонны, один отставший ротный
крикнул, уже после других заплетающимся и стыдливым
голосом, не договаривая команды...
Еще секунда, еще мгновение — и Ромашов пересекает очарованную нить. Музыка звучит безумным, героическим, огненным торжеством. «Сейчас похвалит», — думает Ромашов, и душа его полна праздничным сиянием. Слышен
голос корпусного командира, вот
голос Шульговича, еще чьи-то
голоса… «Конечно, генерал похвалил, но отчего же солдаты не отвечали? Кто-то
кричит сзади, из рядов… Что случилось?»
— Спасибо, N-цы! — твердо и приветливо
крикнул генерал. — Даю вам два дня отдыха. А теперь… — он весело возвысил
голос, — по палаткам бегом марш! Ура!
Женщины! —
кричал внутри Ромашова какой-то дикий и сладкий нетерпеливый
голос.
Вдруг Бек-Агамалов вскочил со стула и
закричал резким, высоким, исступленным
голосом...
Поднялась суматоха. Все в комнате завертелось клубком, застонало, засмеялось, затопало. Запрыгали вверх, коптя, огненные язычки ламп. Прохладный ночной воздух ворвался из окон и трепетно дохнул на лица.
Голоса штатских, уже на дворе,
кричали с бессильным и злым испугом, жалобно, громко и слезливо...
И тотчас же на дворе
закричали, перебивая друг друга, взволнованные, торопливые
голоса.
— Не позволю! Молчите! —
закричал он пронзительным, страдальческим
голосом. — Зачем смеяться? Капитан Осадчий, вам вовсе не смешно, а вам больно и страшно! Я вижу! Я знаю, что вы чувствуете в душе!
— Я вам в морду дам! Подлец, сволочь! —
закричал Николаев высоким лающим
голосом. — Хам!
Он не знал также, как все это окончилось. Он застал себя стоящим в углу, куда его оттеснили, оторвав от Николаева. Бек-Агамалов поил его водой, но зубы у Ромашова судорожно стучали о края стакана, и он боялся, как бы не откусить кусок стекла. Китель на нем был разорван под мышками и на спине, а один погон, оторванный, болтался на тесемочке.
Голоса у Ромашова не было, и он
кричал беззвучно, одними губами...
— А почему не досвишвеция? —
крикнул он диким
голосом сумасшедшего.