Неточные совпадения
— Послушайте, господа, — заговорил Лбов
и опять заранее засмеялся. — Вы знаете, что сказал
генерал Дохтуров о пехотных адъютантах? Это к тебе, Бек, относится. Что они самые отчаянные наездники во всем мире…
Стало наверно известным, что смотр будет производить командир корпуса, взыскательный боевой
генерал, известный в мировой военной литературе своими записками о войне карлистов
и о франко-прусской кампании 1870 года, в которых он участвовал в качестве волонтера.
— Лукавый старикашка, — сказал Веткин. — Он в К-ском полку какую штуку удрал. Завел роту в огромную лужу
и велит ротному командовать: «Ложись!» Тот помялся, однако командует: «Ложись!» Солдаты растерялись, думают, что не расслышали. А
генерал при нижних чинах давай пушить командира: «Как ведете роту! Белоручки! Неженки! Если здесь в лужу боятся лечь, то как в военное время вы их подымете, если они под огнем неприятеля залягут куда-нибудь в ров? Не солдаты у вас, а бабы,
и командир — баба! На абвахту!»
«Капитан Дювернуа? Его солдаты смешно называют: Довернинога. А вот тоже, говорят, был какой-то
генерал Будберг фон Шауфус, — так его солдаты окрестили: Будка за цехаузом. Нет, Дювернуа скуп
и не любит меня — я это знаю…»
Люди закричали вокруг Ромашова преувеличенно громко, точно надрываясь от собственного крика.
Генерал уверенно
и небрежно сидел на лошади, а она, с налившимися кровью добрыми глазами, красиво выгнув шею, сочно похрустывая железом мундштука во рту
и роняя с морды легкую белую пену, шла частым, танцующим, гибким шагом. «У него виски седые, а усы черные, должно быть нафабренные», — мелькнула у Ромашова быстрая мысль.
И, глядя неотступно в лицо корпусного командира, он подумал про себя, по своей наивной детской привычке: «Глаза боевого
генерала с удовольствием остановились на стройной, худощавой фигуре молодого подпоручика».
Осадчий стоял перед ним, высокий, неподвижный, сумрачный, с опущенной вниз обнаженной шашкой.
Генерал помолчал немного
и продолжал спокойнее, с грустным
и насмешливым выражением...
И, мгновенно раздражаясь, перебирая нервно
и без нужды поводья,
генерал закричал через голову Осадчего на полкового командира...
Посмотрев роту,
генерал удалял из строя всех офицеров
и унтер-офицеров
и спрашивал людей, всем ли довольны, получают ли все по положению, нет ли жалоб
и претензий? Но солдаты дружно гаркали, что они «точно так, всем довольны». Когда спрашивали первую роту, Ромашов слышал, как сзади него фельдфебель его роты, Рында, говорил шипящим
и угрожающим голосом...
Зато тем великолепнее показала себя пятая рота. Молодцеватые, свежие люди проделывали ротное ученье таким легким, бодрым
и живым шагом, с такой ловкостью
и свободой, что, казалось, смотр был для них не страшным экзаменом, а какой-то веселой
и совсем нетрудной забавой.
Генерал еще хмурился, но уже бросил им: «Хорошо, ребята!» — это в первый раз за все время смотра.
Сам
генерал указывал ему противника внезапными, быстрыми фразами: «Кавалерия справа, восемьсот шагов»,
и Стельковский, не теряясь ни на секунду, сейчас же точно
и спокойно останавливал роту, поворачивал ее лицом к воображаемому противнику, скачущему карьером, смыкал, экономя время, взводы — головной с колена, второй стоя, — назначал прицел, давал два или три воображаемых залпа,
и затем командовал: «На руку!» — «Отлично, братцы!
После опроса рота опять выстроилась развернутым строем. Но
генерал медлил ее отпускать. Тихонько проезжая вдоль фронта, он пытливо, с особенным интересом, вглядывался в солдатские лица,
и тонкая, довольная улыбка светилась сквозь очки в его умных глазах под тяжелыми, опухшими веками. Вдруг он остановил коня
и обернулся назад, к начальнику своего штаба...
Брови
генерала сердито дрогнули, но губы улыбнулись,
и от этого все его лицо стало добрым
и старчески-милым.
Генерал грузно нагнулся на седле
и протянул Стельковскому свою пухлую руку в белой незастегнутой перчатке.
— Спасибо вам великое, родной мой, — сказал он дрожащим голосом,
и его глаза вдруг заблестели слезами. Он, как
и многие чудаковатые боевые
генералы, любил иногда поплакать. — Спасибо, утешили старика. Спасибо, богатыри! — энергично крикнул он роте.
Благодаря хорошему впечатлению, оставленному Стельковским, смотр
и шестой роты прошел сравнительно благополучно.
Генерал не хвалил, но
и не бранился. Однако
и шестая рота осрамилась, когда солдаты стали колоть соломенные чучела, вшитые в деревянные рамы.
Теперь подпоручик совсем отчетливо видит впереди
и справа от себя грузную фигуру
генерала на серой лошади, неподвижную свиту сзади него, а еще дальше разноцветную группу дамских платьев, которые в ослепительном полуденном свете кажутся какими-то сказочными, горящими цветами.
Еще секунда, еще мгновение —
и Ромашов пересекает очарованную нить. Музыка звучит безумным, героическим, огненным торжеством. «Сейчас похвалит», — думает Ромашов,
и душа его полна праздничным сиянием. Слышен голос корпусного командира, вот голос Шульговича, еще чьи-то голоса… «Конечно,
генерал похвалил, но отчего же солдаты не отвечали? Кто-то кричит сзади, из рядов… Что случилось?»
Все это Ромашов увидел
и понял в одно короткое, как мысль, мгновение, так же как увидел
и рядового Хлебникова, который ковылял один, шагах в двадцати за строем, как раз на глазах
генерала.
Но вдруг ему вспомнились его недавние горделивые мечты о стройном красавце подпоручике, о дамском восторге, об удовольствии в глазах боевого
генерала, —
и ему стало так стыдно, что он мгновенно покраснел не только лицом, но даже грудью
и спиной.
Смотр кончался. Роты еще несколько раз продефилировали перед корпусным командиром: сначала поротно шагом, потом бегом, затем сомкнутой колонной с ружьями наперевес.
Генерал как будто смягчился немного
и несколько раз похвалил солдат. Было уже около четырех часов. Наконец полк остановили
и приказали людям стоять вольно. Штаб-горнист затрубил «вызов начальников».
«Обо мне!» — с ужасом подумал Ромашов,
и ему показалось, что все стоящие здесь одновременно обернулись на него. Но никто не пошевелился. Все стояли молчаливые, понурые
и неподвижные, не сводя глаз с лица
генерала.
А, вот! —
генерал несколько театрально, двумя руками поднял над головой фуражку, обнажил лысый мощный череп, сходящийся шишкой над лбом,
и низко поклонился Стельковскому.
Если приведет Бог драться моему корпусу под моим начальством, — глаза
генерала заморгали
и засветились слезами, — то помните, капитан, первое опасное дело поручу вам.
— Спасибо, N-цы! — твердо
и приветливо крикнул
генерал. — Даю вам два дня отдыха. А теперь… — он весело возвысил голос, — по палаткам бегом марш! Ура!
Чаще же всего ему, точно неопытному игроку, проигравшему в один вечер все состояние, вдруг представлялось с соблазнительной ясностью, что вовсе ничего не было неприятного, что красивый подпоручик Ромашов отлично прошелся в церемониальном марше перед
генералом, заслужил общие похвалы
и что он сам теперь сидит вместе с товарищами в светлой столовой офицерского собрания
и хохочет
и пьет красное вино.