Неточные совпадения
Но старичок
не уходил. Он, по-видимому, скучал и искал развлечения. Внимание его привлекли большие металлические пуговицы, пришитые в
два ряда на курточке Буланина.
Старичок захватил между своими
двумя грязными Пальцами пуговицу и начал вертеть ее. Но пуговица
не поддавалась. Курточка шилась дома, шилась на рост, в расчете нарядить в нее Васеньку, когда Мишеньке она станет мала. А пуговицы пришивала сама мать двойной провощенной ниткой.
Пришел Грузов, малый лет пятнадцати, с желтым, испитым, арестантским лицом, сидевший в первых
двух классах уже четыре года, — один из первых силачей возраста. Он, собственно,
не шел, а влачился,
не поднимая ног от земли и при каждом шаге падая туловищем то в одну, то в другую сторону, точно плыл или катился на коньках. При этом он поминутно сплевывал сквозь зубы с какой-то особенной кучерской лихостью. Расталкивая кучку плечом, он спросил сиплым басом...
Наскучив бродить вдоль этих бесконечно-длинных зал, Буланин вышел на плац — большую квадратную лужайку, окруженную с
двух сторон валом, а с
двух других — сплошной стеной желтой акации. На плацу старички играли в лапту, другие ходили обнявшись, третьи с вала бросали камни в зеленый от тины пруд, лежавший глаголем шагах в пятидесяти за линией валов; к пруду гимназистам ходить
не позволялось, и чтобы следить за этим — на валу во время прогулки торчал дежурный дядька.
— Полезь еще, пока я тебе в морду
не дал! — вдруг свирепо обернулся к нему Грузов. — Брысь, колбасник!.. Ну, молодежь, кто покупает? За
два с полтиной отдаю, так и быть…
Буланин и сам
не мог бы сказать: дадут ему дома
два рубля или нет. Но соблазн приобрести фонарь был так велик, что ему показалось, будто достать
два рубля самое пустое дело. «Ну, у сестер добуду, что ли, если мама
не даст… Вывернусь как-нибудь», — успокаивал он последние сомнения.
— Ну вот и покупай, и прекрасно, — сунул ему Грузов в руки ящик. — Твой фонарь — владей, Фаддей, моей Маланьей! Дешево отдаю, да уж очень ты мне, Буланка, понравился. А вы, братцы, — обратился он к новичкам, — вы, братцы, смотрите, будьте свидетелями, что Буланка мне должен
два рубля. Ну, чур, мена без размена… Слышите? Ты, гляди,
не вздумай надуть, — нагнулся он внушительно к Буланину. — Отдашь деньги-то?
«И зачем мне было покупать этот фонарь? — думал он с бесполезной досадой. — Ну, пересмотрю я все картинки, а дальше что же? Во второй раз даже и неинтересно будет. Да и даст ли мама
два рубля?
Два рубля! Целых
два рубля! А вдруг она рассердится, да и скажет: знать ничего
не знаю, разделывайся сам, как хочешь. Эх, дернуло же меня сунуться!»
«А что будет, если мама
не даст
двух рублей? Тогда уже, наверное, одними маслянками
не отделаешься, — размышлял Буланин. — Да, наконец, как я решусь сказать ей о своей покупке? Конечно, она огорчится. Она и без того часто говорит, что средства у нас уменьшаются, что имение ничего
не приносит, что одной пенсии
не хватает на такую большую семью, что надо беречь каждую копейку и так далее. Нет, уж лучше послушаться совета Сельского и отвязаться от этого проклятого фонаря».
И как это ни покажется странным, но «свой собственный» мальчишеский мирок был настолько прочнее и устойчивее педагогических ухищрений, что всегда брал над ними перевес. Это уже из одного того было видно, что если и поступал в число воспитателей свежий, сильный человек с самыми искренними и гуманными намерениями, то спустя
два года (если только он сам
не уходил раньше) он опускался и махал рукой на прежние бредни.
Над слабейшим можно было
не только «форсить», но можно было и «забываться», и Буланин весьма скоро уразумел разницу между этими
двумя действиями.
—
Не знаешь, так надо попробовать… Держи пошире карман: раз — орех!
два — орех! Три, четыре…
Некоторые,
не без основания, подозревали его в двух-трех кражах, но оставляли его в покое частью по неимению улик, частью от боязни его злопамятства.
Мячков ел очень мало, а сладкого и совсем
не мог есть по причине дурных зубов. Однако для того, чтоб лишний раз насладиться чьим-нибудь горем, он грабил новичков наравне с
двумя прочими членами партии, уступая им «свою порцию».
Между ними были большие чудаки, которым оставалось год-два до полной пенсии; на этих воспитанники чуть
не ездили верхом.
С тех пор ею прозвали «крупяником», но зато мальчишки никогда уж впоследствии
не забывали Финикова: если на завтрак давали какое-нибудь нелюбимое блюдо, например, кулебяки с рисом или зразы, то из числа тех кусков, которые уделялись дядькам, один или
два шли непременно в пользу Финикова.
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними в славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день,
не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за
два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего
не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь
два денька — ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на них!
не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут славные — так бы закатили!..
Квартальный. Да так: привезли его поутру мертвецки. Вот уже
два ушата воды вылили, до сих пор
не протрезвился.
Унтер-офицерша. По ошибке, отец мой! Бабы-то наши задрались на рынке, а полиция
не подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали:
два дни сидеть
не могла.
Городничий.
Две недели! (В сторону.)Батюшки, сватушки! Выносите, святые угодники! В эти
две недели высечена унтер-офицерская жена! Арестантам
не выдавали провизии!. На улицах кабак, нечистота! Позор! поношенье! (Хватается за голову.)