Неточные совпадения
— Бунтовщики!.. Обмануть надеетесь!.. Задобрить хотите! — закричал и затопал он на
стариков. — Тут с бунтовщиками угощаться не
станут! К вам приехали порядок водворять, а не есть тут с вами!.. Вон отсюда!.. Убрать все это сейчас же!.. Вот я вас!
Устинов глянул на
старика и заметил, что он видимо изменился за последнее время: сивая щетинка на бороде уже несколько дней не брита, чего прежде никогда не случалось, лицо слегка осунулось и похирело, в глазах порою на мгновение мелькало легкою тенью нечто похожее на глухую затаенную кручину. При взгляде на Петра Петровича Устинову
стало еще грустнее.
— Да что, голубчик, скверно
старикам стало жить на свете, скверно! — с глубоким, сокрушенным вздохом покачал головой Лубянский.
Не далее как год назад ведь это прелесть что за девочка была — сами, чай, помните! — а ныне (
старик с боязливою осторожностью покосился на дверь и значительно понизил голос), ныне — Бог ее знает! какая-то нервная, раздражительная
стала.
И
старик торопливым шагом побрел от ворот, где провожал его глазами удивленный дворник. Устинов пошел следом и
стал замечать, что Лубянский усиленно старается придать себе бодрость. Но вот завернули они за угол, и здесь уже Петр Петрович не выдержал: оперши на руку голову, он прислонился локтями к забору и как-то странно закашлялся; но это был не кашель, а глухие старческие рыдания, которые, сжимая горло, с трудом вырывались из груди.
Коли перед всяким
стариком киснуть, так что же ты
станешь делать пред настоящим, пред серьезным-то делом?
«С какой
стати и по какому праву мешается этот
старик в непринадлежащую ему область гражданской администрации?» — подумал он в досаде на архиерея.
Старик не перечил, но и не радовался; напротив, теперь чаще, чем когда-либо, он, из своего уголочка, подолгу
стал засматриваться на дочку с молчаливою, но глубокою и тоскливою грустью.
По городу
стало известно, что в следующее воскресенье владыка в последний раз будет литургисовать в кафедральном соборе. Эта литургия смущала несколько полковника Пшецыньского и Непомука. И тот и другой ожидали, что
старик не уйдет без того, чтобы не сказать какое-нибудь громовое, обличающее слово, во всеуслышание православной паствы своей. И если бы такое слово было произнесено, положение их
стало бы весьма неловким.
Старик молча прошелся несколько раз по комнате. Он словно бы сосредоточивался, словно бы внутренно приготовлялся, решаясь на что-то важное, большое и наконец
стал пред учителем, спокойно и твердо глядя ему в глаза.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем
стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
Я вовсе не был пристрастен к скептическому Каченовскому, но мне жаль
стало старика, имевшего некоторые почтенные качества, и я написал начало послания, чтоб показать, как можно отразить тем же оружием кн.
Неточные совпадения
Идем домой понурые… // Два
старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! // Как уперлись: мы нищие — // Так тем и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед не доведется вам // Смеяться надо мной!» // И прочим
стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих
стариков.
Стало быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Когда
старик опять встал, помолился и лег тут же под кустом, положив себе под изголовье травы, Левин сделал то же и, несмотря на липких, упорных на солнце мух и козявок, щекотавших его потное лицо и тело, заснул тотчас же и проснулся, только когда солнце зашло на другую сторону куста и
стало доставать его.
Еще радостнее были минуты, когда, подходя к реке, в которую утыкались ряды,
старик обтирал мокрою густою травой косу, полоскал ее
сталь в свежей воде реки, зачерпывал брусницу и угощал Левина.
— Митюхе (так презрительно назвал мужик дворника), Константин Дмитрич, как не выручить! Этот нажмет, да свое выберет. Он хрестьянина не пожалеет. А дядя Фоканыч (так он звал
старика Платона) разве
станет драть шкуру с человека? Где в долг, где и спустит. Ан и не доберет. Тоже человеком.