Неточные совпадения
— Вы… извините, —
начал он со вздохом, спустя некоторое время. — Я должен задержать вас…
тем более, что и так вы все равно не достали бы себе лошадей… не повезут, потому — бунт.
— Русски мужик свин! — ни к селу ни к городу ввернул и свое слово рыженький немец, к которому никто не обращался и который все время возился
то около своих бульдогов,
то около самовара,
то начинал вдруг озабоченно осматривать ружья.
У могилы ожидал уже церковный причет и священник в старенькой черной ризе. Убитых свалили в яму и
начали петь панихиду. Восковые свечи
то и дело задувало ветром, зато три-четыре фонаря освещали своим тусклым колеблющимся светом темные облики людей, окружавших могилу и там, внутри ее, кучу чего-то безобразного, серого, кровавого.
— A monsieur Шписс!.. ведь вы с ним, что называется, les insèparables… [Неразлучные друзья (фр.).] Его тоже привлекли сюда симпатии и убеждения? — продолжала она все с
той же легкой улыбкой, замечая, что ее вопросы
начинают коробить прелестного правоведа.
Хоры, противоположные
той стороне, где поместились музыканты,
начали понемногу наполняться дамами, между которыми были исключительно сливки да сметана славнобубенского mond’a [Светского общества (фр.).].
Изложив таким образом свое объяснение, острослов
тем более охотно перешел в область скабрезно-пикантного, что дамы
начали уж находить его чересчур скучным, — и через минуту на хорах раздавалось уже веселое хихиканье.
Околесив две-три улицы, он указал наконец вознице своему настоящий путь и вскоре подъехал к высокому забору, за которым в глубине двора ютился в палисаднике каменный одноэтажный домик, рядом с небольшим католическим костелом, построенным во вкусе
тех quasi-греческих зданий, которыми было столь богато
начало нашего столетия.
— Ну,
то добрже!.. А еще не
начал?
— Вы!.. Стрешнева! послушайте! —
начал он
тем нахальным тоном, который уже прямо сбивался на явную и предумышленную дерзость.
— «Ухмыляюсь» я, как вы выразились,
тому, —
начала она еще с большим спокойствием, — что мне жалко вас стало. Ну, что вы нас, девчонок, удивляете вашим радикализмом!.. Это не трудно. А жалко мне вас потому, что вы сами ведь ни на горчичное зерно не веруете в
то, что проповедуете.
— Припомнил я, —
начал Кунцевич, усевшись поближе к своему духовному сыну, — пан поведал мне раз, что имеет знакомство с майором Лубяньским. Цо
то есть за чловек тэн пан майор Лубяньский?
Он все время находился в какой-то ажитации:
то порывисто срывался с места и убегал в смежную «артистическую» комнату, предназначенную для участвующих,
то озабоченно приказывал человеку поправить какую-нибудь свечу или лампу,
то снова торопился сесть на свое место, чтобы не пропустить
начала какого-нибудь нумера и успеть похлопать при встрече исполнителю!
— Вам, милостивые государи, —
начал директор, вздохнув с печально важным видом, — известно уже вчерашнее грустное происшествие; поэтому я избавлю себя от прискорбного труда повторять вам сущность его. Все вы и без
того хорошо знаете дело. Антон Антоныч, — обратился он к инспектору, — как распорядились вы с Шишкиным?
Madame Чапыжникова
начинает зорко наблюдать за madame Ярыжниковой и за ее «халахоном», madame Ярыжникова следит за «предметом» madame Чапыжниковой, и глядь, на другой день madame Пруцко, которая тоже под сурдинку придерживается
той пословицы, что «грех сладок, а человек падок»,
начинает повествовать по секрету Фелисате Егоровне: «Душечка моя! слышали вы, срам какой!
Устинов сознавал, что все это было слишком мелко и чересчур уже глупо для
того, чтоб обратить на подобные проявления серьезное внимание, а между
тем новое положение втайне
начинало уже очень больно и горько хватать и грызть его за сердце.
Потолковал он и еще кое-что на
ту же самую
тему, а потом, чтобы разбить несколько свои невеселые мысли, предложил учителю партийку в шашки. Сыграли они одну, и другую, и третью, а там старая кухарка Максимовна принесла им на подносе два стакана чаю, да сливок молочник, да лоток с ломтями белого хлеба. Был седьмой час в
начале.
— Здравствуй, милый! Что я тебе скажу… —
начала она весело и вместе с
тем как-то таинственно и отчасти смущенно.
Как часто бывает с человеком, который в критическую минуту полнейшего отсутствия каких бы
то ни было денег
начинает вдруг шарить по всем карманам старого своего платья, в чаянии авось-либо обретется где какой-нибудь забытый, завалящий двугривенник, хотя сам в
то же время почти вполне убежден, что двугривенника в жилетках нет и быть не может, — так точно и Ардальон Полояров, ходючи по комнате, присел к столу и почти безотчетно стал рыться в ящиках, перебирая старые бумаги, словно бы они могли вдруг подать ему какой-нибудь дельный, практический совет.
Те ждали, что он
начнет спрашивать их, что за люди, откуда и куда путь держат и зачем идут; но старик даже и не подумал предложить хоть один из подобных вопросов.
Песни, видимо, душевным образом располагали народ в пользу двух бурлаков. Надо было еще более завладеть этим хорошим, приветливым расположением, чтобы
тем успешнее подготовить
начало дела.
— Вот в чем дело, — медленно
начал Лесницкий, как бы обдумывая каждое свое слово. — На днях в Центре было совещание… Решено, по возможности, осторожно и с обдуманным, тщательным выбором притягивать к делу и русских,
то есть собственно к нашему делу, — пояснил он.
Депутаты объявляют об этом сходке, которая решает, что, пожалуй, можно и разойтись, и говорит депутатам, что они могут отправиться с адресом в другое время, а буде кто желает узнавать новости касательно университета,
то для этого,
начиная с завтрашнего дня, ежедневно собираться в два часа пополудни на Невском проспекте, где и можно будет сговориться насчет плана действий.
— Н-да-с, я вам скажу, пришли времена! — со вздохом
начал он вполголоса, подозрительно и сурово озираясь во все стороны. — Знаете ли что, будемте-ка лучше говорить потише, а
то ведь здесь, поди-ка, и стены уши имеют… Все, везде, повсюду, весь Петербург стоит и подслушивает… весь Петербург! Я вам скажу,
то есть на каждом шагу, повсюду-с!.. Что ни тумба,
то шпион, что ни фонарь,
то полицейский!
— А будет
то, чему уже положено некоторое
начало, — утвердительно сказал Полояров.
Кроме честного труда, ничего не имею, а между
тем вы знаете ли, что я… что вот этот самый Ардальон Полояров, — говорил он,
начиная входить в некоторый умеренный пафос и тыча себя в грудь указательным пальцем, — н-да-с! вот этот самый человек не далее как нынешней весною мог бы быть богачом капиталистом!
Тут фигурировали и Славнобубенск, и Москва, и Петербург, и общие знакомые, и книги, и новые сочинения, и студенты, и кой-какие маленькие сплетни, к которым кто ж не питает маленькой слабости? — и театр, и вопросы о жизни, о политике, о Лидиньке Затц, и музыка, и современные события, и
те особенные полунамеки, полувзгляды, полуулыбки, которые очень хорошо и очень тонко бывают понятны людям, когда у них, при встрече, при взгляде одного на другого сильней и порывистей
начинает биться сердце, и в этом сердце сказывается какое-то особенное радостно-щемящее, хорошее и светлое чувство.
Разное начальство и власти, конные и пешие, стояли около этих двух групп и горячо о чем-то спорили, убеждали, доказывали,
то принимаясь грозить,
то вдруг увещевать; властям возражали — и власти снова
начинали горячиться и снова грозить, но угрозы их встречались или равнодушием, или смехом; власти терялись, опять приступали к заявлениям своей любви и симпатии к «молодому поколению», молодое поколение на любовь не поддавалось, и потому власти опять-таки выходили из себя.
— Могу и
начинать, — в
том же духе ответил Свитка, в свою очередь подливая себе бургонского. — Прежде всего, милостивый мой государь, господин Хвалынцев, да будет вам известно, что вы — арестант.
— Хм… Вы, кажись,
начинаете несколько сомневаться в моей личности? — добродушно и в
то же время лукаво улыбнулся Свитка. — Не сомневайтесь! Я — ваш добрый гений.
— Господин Свитка, —
начал Хвалынцев, после некоторого раздумья, — я вас слишком мало знаю, для
того чтобы… для
того чтобы… ну, одним словом…
В
начале шестого часа, когда совсем уже стемнело, Свитка привез Хвалынцева на угол Канонерской улицы и поднялся в
ту хорошо знакомую ему квартиру, на дверях которой сияла медная доска с надписью: «Типография И. Колтышко».
Тот же самый рыженький Лесницкий на высоком табурете сидел за высокой конторкой и сводил какие-то счеты.
— А как знать, чем может быть для нас этот студент? — пожал плечами Лесницкий. — Смотреть, как вы смотрите, так мы ровно никого не навербуем. Если уже решено раз, что москали в наших рядах необходимы — надо вербовать их, и чем скорее, чем больше,
тем лучше. Кладите же
начало!
Хвалынцеву было теперь все равно где ни провести вечер, и он согласился
тем охотнее, что ему еще с обеда у Колтышко почему-то казалось, будто Чарыковский непременно должен быть посвящен в тайны Лесницкого и Свитки, а теперь — почем знать — может, чрез это новое знакомство, пред его пытливо-любопытными глазами приподнимается еще более край
той непроницаемой завесы, за которой кроется эта таинственная «сила» с ее заманчивым, интересным миром, а к этому миру, после стольких бесед с Цезариной и после всего, что довелось ему перечитать за несколько дней своего заточения и над чем было уже столько передумано, он, почти незаметно для самого себя,
начинал чувствовать какое-то симпатическое и словно бы инстинктивное влечение.
Оба молчали, и обоим
начинало становиться как-то неловко, и оба чувствовали в
то же время один в другом
ту же самую неловкость. А неловкость эта нашла оттого, что Стрешнева все больше и больше угадывала в Хвалынцеве присутствие какой-то неискренности и затаенности, и он тоже понял, что она угадала в нем именно это. Молчание
начинало становиться тягостным.
— Константин Семеныч, это все не
то… я чувствую, что не
то, — очень серьезно
начала наконец Татьяна, поборая в себе нечто такое, чтó сильно удерживало ее от предстоящей последней попытки. — У вас что-то есть на душе, вы что-то, кажись, таите, скрываете… Ну, скажите мне, зачем?.. Если это тяжело вам, не лучше ли облегчить себе душу?.. Предо мной вы можете говорить прямо, вы знаете меня… Ведь мы же друзья не на ветер!
Лидинька не без увлечения повествовала Стрешневой, что они, вообще новые люди (
то есть и она в их числе), устроили свою жизнь на совершенно новых
началах, что у них организовалась правильная ассоциация с общим разделением труда и заработка, что эта ассоциация завела вот уже книжную торговлю и переплетную мастерскую, и теперь хлопочет о заведении швейной и типографии, и что все они, а она, Лидинька, в особенности, ужасно теперь заняты делом, и что дела у ней вообще просто по горло: «вся в деле, ни на минуту без дела», тараторила она, и Стрешнева довольно внимательно слушала ее болтовню.
Но вот, например, открытие книжной торговли, учреждение переплетной мастерской, швейной, типографии, и все это на разумных и строгих
началах ассоциации — это уже не нелепость, а практическое, насущное дело, ведущее в конце концов к
тому, чтоб упрочить честный труд на честных основаниях, на его свободе и на справедливости.
Между
тем Свитка с Бейгушем и Сусанной, почти с самого
начала этого спора, устранились от всякого в нем участия.
Лука Благоприобретов в совершенно спокойном или в злющемся состоянии обыкновенно молчал, а если и заявлял свое мнение,
то всегда очень кратко, почти односложными словами, а
то и просто мычаньем. Но когда он оживлялся, чтó, впрочем, случалось очень редко, или если его уж чересчур что-нибудь за живое задевало — тогда глаза его
начинали сверкать, на хмуром лбу напряженно выступали синие жилы, и весь он так и напоминал собою фанатического отшельника, инквизитора.
— Я все-таки попрошу вас прежде выслушать меня… —
тем же сухим и сдержанным тоном
начала девушка.
— Эх, брат Анютка! — заметил он ей потом, неодобрительно качая головою, — совсем ты без меня испортилась, как я погляжу!
То есть вся моя работа над тобой словно б ни к черту!.. теперь хотя сызнова
начинай! А кстати: у тебя с собою деньги-то есть? — спросил он тут же деловым тоном. — Сколько денег-то?
Или если, например, гость пришел к Малгоржану, а Полояров или Лидинька за что-нибудь против этого гостя зубы точили,
то опять же, нимало не стесняясь, приступали к нему с объяснением и
начинали зуб за зуб считаться, а
то и до формальной ругани доходило, и Малгоржан не находил уместным вступаться за своего гостя: «пущай его сам, мол, как знает, так и ведается!» Вообще же такое нестеснительное отношение к посетителям коммуны образовалось из этого принципа, что весь мир разделяется на «мы » и «подлецы »;
то, что не мы,
то подлецы да пошляки, и обратно.
И вдовушка
начинает чувствовать в глубине души, что и она также должна быть благодарна Полоярову. Чувствует ли Малгоржан
то же самое — это остается в неизвестности, но он во всяком случае умолкает, побежденный общим напором ассоциаторов.
— Андрей Павлыч, —
начал он с таким спокойствием непреклонной решимости, которое поразило Устинова. — Не скрывайте, говорите лучше прямо… Меня вы не обманете: я вижу, я очень хорошо вижу по вас, что вы знаете что-то очень недоброе, да только сказать не решаетесь… Ничего!.. Как бы ни было худо
то, что вы скажете, я перенесу… Я уж много перенес… ну, и еще перенесу… Вы видите, я спокоен… Ведь все равно же, рано ли, поздно ли, узнаю… Говорите лучше сразу!
— Или вот тоже еще! — снова
начал маленький математик, опять увлекаясь своей
темой.
Между
тем многие слушатели словесно и письменно стали заявлять профессору, чтобы он возобновил свой курс, прерванный 8-го марта, — и профессор объявил в газетах, что, подчиняясь желанию слушателей, он вновь
начнет свои чтения, лишь только приищет новую аудиторию.
Ему ровно ничего не значило со второй встречи с человеком прямо, ни с
того, ни с сего
начать с ним вдруг на ты, самым приятельски-фамильярным тоном: «Ah, mon cher, как, дескать, поживаешь?!.
Полояров готов уже был
начать плести и впутывать всех своих знакомых, всех, кого знает, всех, про кого мог только вспомнить что-либо, даже всех
тех, кого и не знал лично, но про кого слышал что-нибудь такое подходящее, или даже и не подходящее ни к селу, ни к городу.
Слопчицький снова
начал метать с
той особенной отчетливо-изящной грацией и хладнокровием, которые делали игру с его особой в высшей степени приятною. В нем сразу был виден опытный, ловкий и светский игрок-джентльмен. Недаром же пан грабя в великосветском кругу показывал и фокусы порою…
Словом, требовалось немедленное уничтожение всех
тех начал, на которых основано современное бытие всякого общества и государства.