Я вышел, не желая его обидеть, на террасу — и обомлел. Целый полукруг
домов пылал, точно будто все они загорелись в одно время. Пожар разрастался с невероятной скоростью.
Неточные совпадения
Был вечер. Небо меркло. Воды // Струились тихо. Жук жужжал. // Уж расходились хороводы; // Уж за рекой, дымясь,
пылал // Огонь рыбачий. В поле чистом, // Луны при свете серебристом // В свои мечты погружена, // Татьяна долго шла одна. // Шла, шла. И вдруг перед собою // С холма господский видит
дом, // Селенье, рощу под холмом // И сад над светлою рекою. // Она глядит — и сердце в ней // Забилось чаще и сильней.
В глубине двора, шагах в двадцати от погоревшего
дома, начинал
пылать флигель, тоже двухэтажный, и над ним изо всех сил старались пожарные.
Не помню только, где впервые раздался этот ужасный крик: в залах ли, или, кажется, кто-то вбежал с лестницы из передней, но вслед за тем наступила такая тревога, что и рассказать не возьмусь. Больше половины собравшейся на бал публики были из Заречья — владетели тамошних деревянных
домов или их обитатели. Бросились к окнам, мигом раздвинули гардины, сорвали шторы. Заречье
пылало. Правда, пожар только еще начался, но
пылало в трех совершенно разных местах, — это-то и испугало.
Взрывы раздаются почти непрерывно, заглушая хохот, возгласы испуга и четкий стук деревянных башмаков по гулкой лаве; вздрагивают тени, взмывая вверх, на облаках
пылают красные отражения, а старые стены
домов точно улыбаются — они помнят стариков детьми и не одну сотню раз видели это шумное и немножко опасное веселье детей в ночь на Рождество Христа.
Удар часового колокола вывел его на момент из забытья… Бьют часы… Он считает: один… два… три… четыре… пять… Звуки все учащаются… Он считает двенадцать, тринадцать… четырнадцать… двадцать… Все чаще и чаще бьют удары колокола… Пожарный набат… Зарево перед ним… Вот он около пожара…
Пылает трехэтажный
дом… Пламя длинными языками вырывается из окон третьего этажа…