Неточные совпадения
— Пойми меня, Анна, — сказал Максим мягче. — Я не стал бы напрасно говорить
тебе жестокие вещи. У мальчика тонкая нервная организация. У него пока есть все шансы развить остальные свои способности до такой степени, чтобы хотя отчасти вознаградить его слепоту. Но для этого нужно упражнение, а упражнение вызывается только необходимостью. Глупая заботливость, устраняющая от него необходимость усилий, убивает в нем все шансы
на более полную жизнь.
— Эй, Иохим, — сказал он одним вечером, входя вслед за мальчиком к Иохиму. — Брось
ты хоть один раз свою свистелку! Это хорошо мальчишкам
на улице или подпаску в поле, а
ты все же таки взрослый мужик, хоть эта глупая Марья и сделала из
тебя настоящего теленка. Тьфу, даже стыдно за
тебя, право! Девка отвернулась, а
ты и раскис. Свистишь, точно перепел в клетке!
— Тьфу, прости боже! совсем поглупел парубок! Что мне твоя дуда? Все они одинаковые — и дудки, и бабы, с твоей Марьей
на придачу. Вот лучше спел бы
ты нам песню, коли умеешь, — хорошую старую песню.
— Эх, малый! Это не хлопские песни… Это песни сильного, вольного народа. Твои деды по матери пели их
на степях по Днепру и по Дунаю, и
на Черном море… Ну, да
ты поймешь это когда-нибудь, а теперь, — прибавил он задумчиво, — боюсь я другого…
— Кто
тебя выучил так хорошо играть
на дудке?
— Какой
ты смешной, — заговорила она с снисходительным сожалением, усаживаясь рядом с ним
на траве. — Это
ты, верно, оттого, что еще со мной не знаком. Вот узнаешь меня, тогда перестанешь бояться. А я не боюсь никого.
— Ну,
на этот раз дядя Максим отпустит
тебя, — сказала Анна Михайловна, — я у него попрошу.
— Вот что, Веля… — сказал он, взяв дочь за плечо и посматривая
на ее будущего учителя. — Помни всегда, что
на небе есть бог, а в Риме святой его «папеж». Это
тебе говорю я, Валентин Яскульский, и
ты должна мне верить потому, что я твой отец, — это рrimо.
— Secundo, я шляхтич славного герба, в котором вместе с «копной и вороной» недаром обозначается крест в синем поле. Яскульские, будучи хорошими рыцарями, не раз меняли мечи
на требники и всегда смыслили кое-что в делах неба, поэтому
ты должна мне верить. Ну а в остальном, что касается orbisterrarum, то есть всего земного, слушай, что
тебе скажет пан Максим Яценко, и учись хорошо.
— Послушай меня, Анна, — сказал он, оставшись наедине с сестрою. — Не следует будить в мальчике вопросов,
на которые
ты никогда, никогда не в состоянии будешь дать полного ответа.
— Потому что… Ну да потому, что ведь
ты на мне женишься, и, значит, наша жизнь будет одинакова.
— Ну да, ну да, конечно! — ответила она с торопливым волнением. — Какой
ты глупый! Неужели
тебе никогда не приходило это в голову? Ведь это же так просто!
На ком же
тебе и жениться, как не
на мне?
— Погибели
на вас нет…
на проклятых… чтоб вас всех передушила хвороба… Ох, господи! Господи
ты боже мой! Вскую мя оставил еси… — сказал он вдруг совершенно другим голосом, в котором слышалось отчаяние исстрадавшегося и глубоко измученного человека.
— Это у Егорья за пятнадцать верст, — пояснил звонарь. — У них всегда
на полчаса раньше нашего вечерня… А
ты слышишь? Я тоже слышу, — другие не слышат…
— Какое проклятье — быть безногим чурбаном!
Ты забываешь, что я не лазаю по колокольням, а от баб, видно, не добьешься толку. Эвелина, попробуй хоть
ты сказать разумно, что же такое было
на колокольне?
— Чего
ты боишься? Поди сюда, моя умная крошка, — сказал Максим с необычной нежностью. И, когда она, ослабевая от этой ласки, подошла к нему со слезами
на глазах, он погладил ее шелковистые волосы своей большой рукой и сказал...
— Ну а я не знаю, — угрюмо возразил слепой. — Да, я не знаю. Прежде и я был уверен, что люблю
тебя больше всего
на свете, но теперь не знаю. Оставь меня, послушайся тех, кто зовет
тебя к жизни, пока не поздно.
— Если бы
ты мог понять, что
на свете есть горе во сто раз больше твоего, такое горе, в сравнении с которым твоя жизнь, обеспеченная и окруженная участием, может быть названа блаженством, — тогда…
— Вот,
ты увидишь человека, — сказал, сверкая глазами, Максим, — который вправе роптать
на судьбу и
на людей. Поучись у него переносить свою долю… А
ты…
— Я понимаю, — тихо сказал Петр, отвечая
на пожатие. —
Ты дал мне урок, и я
тебе за него благодарен.