Неточные совпадения
А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй
ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая
на него рукой, — молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу.
А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна у ней
на щеках выступают, — что в болезни этой и всегда бывает: «Живешь, дескать,
ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь, и теплом пользуешься», а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три дня корки не видят!
Беру
тебя еще раз
на личную свою ответственность, — так и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и как объявил, что
на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда было…
Ну-с, государь
ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел
на своего слушателя), ну-с, а
на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите
на меня, все!
И тогда я сам к
тебе пойду
на пропятие, ибо не веселья жажду, а скорби и слез!..
— Пропил! всё, всё пропил! — кричала в отчаянии бедная женщина, — и платье не то! Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала
на детей). О, треклятая жизнь! А вам, вам не стыдно, — вдруг набросилась она
на Раскольникова, — из кабака!
Ты с ним пил?
Ты тоже с ним пил! Вон!
Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя
на служение всему человечеству и общему делу: как
ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел?
—
Ты хошь бы
на улицу вышел, — сказала она, помолчав, —
тебя хошь бы ветром обдуло. Есть-то будешь, что ль?
— Да чего же
ты, батюшка, так вдруг… что такое? — спросила она, смотря
на заклад.
Письмоводитель смотрел
на него с снисходительною улыбкой сожаления, а вместе с тем и некоторого торжества, как
на новичка, которого только что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково
ты теперь себя чувствуешь?» Но какое, какое было ему теперь дело до заемного письма, до взыскания!
— А
ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла), — у
тебя там что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош
на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом — место, куда заключали
на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж
тебе говорил, ведь я уж предупреждал
тебя десять раз, что в одиннадцатый не спущу! А
ты опять, опять, такая-сякая
ты этакая!
— Если у
тебя еще хоть один только раз в твоем благородном доме произойдет скандал, так я
тебя самое
на цугундер, как в высоком слоге говорится.
— Он едва
на ногах стоит, а
ты… — заметил было Никодим Фомич.
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у
тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом
ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что
тебе досталось, из-за чего все муки принял и
на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь
ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых
ты тоже еще не видал… Это как же?»
— Неужели уж так плохо? Да
ты, брат, нашего брата перещеголял, — прибавил он, глядя
на лохмотья Раскольникова. — Да садись же, устал небось! — и когда тот повалился
на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен.
— Так
на кой черт
ты пришел после этого! Очумел
ты, что ли? Ведь это… почти обидно. Я так не пущу.
— А где она
тебе малины возьмет? — спросила Настасья, держа
на растопыренных пяти пальцах блюдечко и процеживая в себя чай «через сахар».
Рассердился да и пошел, была не была,
на другой день в адресный стол, и представь себе: в две минуты
тебя мне там разыскали.
Ну, да все это вздор, а только она, видя, что
ты уже не студент, уроков и костюма лишился и что по смерти барышни ей нечего уже
тебя на родственной ноге держать, вдруг испугалась; а так как
ты, с своей стороны, забился в угол и ничего прежнего не поддерживал, она и вздумала
тебя с квартиры согнать.
Я, брат, теперь всю твою подноготную разузнал, недаром
ты с Пашенькой откровенничал, когда еще
на родственной ноге состоял, а теперь любя говорю…
Хотел было я ему, как узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да
на ту пору у нас с Пашенькой гармония вышла, и я повелел это дело все прекратить, в самом то есть источнике, поручившись, что
ты заплатишь.
— А чего такого?
На здоровье! Куда спешить?
На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три
тебя жду; раза два заходил,
ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
— Это, брат, веришь ли, у меня особенно
на сердце лежало. Потом надо же из
тебя человека сделать. Приступим: сверху начнем. Видишь ли
ты эту каскетку? — начал он, вынимая из узла довольно хорошенькую, но в то же время очень обыкновенную и дешевую фуражку. — Позволь-ка примерить?
— Денег? Вот
тебе на! Да из твоих же собственных. Давеча артельщик был, от Вахрушина, мамаша прислала; аль и это забыл?
— Эх, досада, сегодня я как раз новоселье справляю, два шага; вот бы и он. Хоть бы
на диване полежал между нами! Ты-то будешь? — обратился вдруг Разумихин к Зосимову, — не забудь смотри, обещал.
— Скажи мне, пожалуйста, что может быть общего у
тебя или вот у него, — Зосимов кивнул
на Раскольникова, — с каким-нибудь там Заметовым?
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то
ты на принципах, как
на пружинах; повернуться по своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и принцип, и знать я ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт с ним! Я ведь
на что злюсь-то, понимаешь
ты это?
На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут, в одном этом деле, целый новый путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать, как
на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере половина дела в том, как с фактами обращаться умеешь!
Погодя немного минут, баба в коровник пошла и видит в щель: он рядом в сарае к балке кушак привязал, петлю сделал; стал
на обрубок и хочет себе петлю
на шею надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «Так вот
ты каков!» — «А ведите меня, говорит, в такую-то часть, во всем повинюсь».
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели
ты, доктор,
ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели
ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в руки, как он показал. Наступил
на коробку и поднял!
А как
ты думаешь, по характеру нашей юриспруденции, примут или способны ль они принять такой факт, — основанный единственно только
на одной психологической невозможности,
на одном только душевном настроении, — за факт неотразимый и все обвинительные и вещественные факты, каковы бы они ни были, разрушающий?
— Врешь
ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря
на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит.
— Да; черт его принес теперь; может быть, расстроил все дело. А заметил
ты, что он ко всему равнодушен,
на все отмалчивается, кроме одного пункта, от которого из себя выходит: это убийство…
— Чаю подай. Да принеси
ты мне газет, старых, этак дней за пять сряду, а я
тебе на водку дам.
— Да вот
тебе еще двадцать копеек
на водку. Ишь сколько денег! — протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, — красненькие, синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь знаете же, что копейки не было! Хозяйку-то небось уж опрашивали… Ну, довольно! Assez cause! [Довольно болтать! (фр.)] До свидания… приятнейшего!..
— Так вот
ты где! — крикнул он во все горло. — С постели сбежал! А я его там под диваном даже искал!
На чердак ведь ходили! Настасью чуть не прибил за
тебя… А он вон где! Родька! Что это значит? Говори всю правду! Признавайся! Слышишь?
Ты знаешь, у меня сегодня собираются
на новоселье, может быть, уж и пришли теперь, да я там дядю оставил, — забегал сейчас, — принимать приходящих.
Когда я… кхе! когда я… кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь! — вскрикнула она, отхаркивая мокроту и схватившись за грудь, — когда я… ах, когда
на последнем бале… у предводителя… меня увидала княгиня Безземельная, — которая меня потом благословляла, когда я выходила за твоего папашу, Поля, — то тотчас спросила: «Не та ли это милая девица, которая с шалью танцевала при выпуске?..» (Прореху-то зашить надо; вот взяла бы иглу да сейчас бы и заштопала, как я
тебя учила, а то завтра… кхе!.. завтра… кхе-кхе-кхе!.. пуще разо-рвет! — крикнула она надрываясь…)…
Во-первых,
ты втрое его умнее, во-вторых, если
ты не помешанный, так
тебе наплевать
на то, что у него такая дичь в голове, а в-третьих, этот кусок мяса, и по специальности своей — хирург, помешался теперь
на душевных болезнях, а насчет
тебя повернул его окончательно сегодняшний разговор твой с Заметовым.
Ты ведь почти заставил его опять убедиться во всей этой безобразной бессмыслице и потом, вдруг, — язык ему выставил: «
На, дескать, что, взял!» Совершенство!
— То есть не в сумасшедшие. Я, брат, кажется, слишком
тебе разболтался… Поразило, видишь ли, его давеча то, что
тебя один только этот пункт интересует; теперь ясно, почему интересует; зная все обстоятельства… и как это
тебя раздражило тогда и вместе с болезнью сплелось… Я, брат, пьян немного, только черт его знает, у него какая-то есть своя идея… Я
тебе говорю:
на душевных болезнях помешался. А только
ты плюнь…
— Родя, что
ты!
Ты, верно…
ты не хочешь сказать, — начала было в испуге Пульхерия Александровна, но остановилась, смотря
на Дуню.
— Да
ты с ума сошел! Деспот! — заревел Разумихин, но Раскольников уже не отвечал, а может быть, и не в силах был отвечать. Он лег
на диван и отвернулся к стене в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытно поглядела
на Разумихина; черные глаза ее сверкнули: Разумихин даже вздрогнул под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная.
— Восхитительная?
Ты сказал восхитительная! — заревел Разумихин и вдруг бросился
на Зосимова и схватил его за горло. — Если
ты когда-нибудь осмелишься… Понимаешь? Понимаешь? — кричал он, потрясая его за воротник и прижав к стене, — слышал?
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же
ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь,
ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь
ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Ну, а мы вчера еще жару поддали,
ты то есть, этими рассказами-то… о маляре-то; хорош разговор, когда он, может, сам
на этом с ума сошел!
— Кстати, имеешь
ты какое-нибудь влияние
на тех-то,
на мать да сестру? Осторожнее бы с ним сегодня…
— Фу, как
ты глуп иногда! Вчерашний хмель сидит… До свидания; поблагодари от меня Прасковью Павловну свою за ночлег. Заперлась,
на мой бонжур сквозь двери не ответила, а сама в семь часов поднялась, самовар ей через коридор из кухни проносили… Я не удостоился лицезреть…
— Ах, Родя,
ты не поверишь, — подхватила она вдруг, спеша ответить
на его замечание, — как мы с Дунечкой вчера были… несчастны!
Говорит она нам вдруг, что
ты лежишь в белой горячке и только что убежал тихонько от доктора, в бреду,
на улицу и что
тебя побежали отыскивать.