Неточные совпадения
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в
своей постели. Ее губы шептали что-то, и
на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Он перестал ездить
на «Контракты», редко являлся в общество и большую часть времени проводил в
своей библиотеке за чтением каких-то книг, о которых никто ничего не знал, за исключением предположения, что книги совершенно безбожные.
Присутствие в доме слепого мальчика постепенно и нечувствительно дало деятельной мысли изувеченного бойца другое направление. Он все так же просиживал целые часы, дымя трубкой, но в глазах, вместо глубокой и тупой боли, виднелось теперь вдумчивое выражение заинтересованного наблюдателя. И чем более присматривался дядя Максим, тем чаще хмурились его густые брови, и он все усиленнее пыхтел
своею трубкой. Наконец однажды он решился
на вмешательство.
— Пойми меня, Анна, — сказал Максим мягче. — Я не стал бы напрасно говорить тебе жестокие вещи. У мальчика тонкая нервная организация. У него пока есть все шансы развить остальные
свои способности до такой степени, чтобы хотя отчасти вознаградить его слепоту. Но для этого нужно упражнение, а упражнение вызывается только необходимостью. Глупая заботливость, устраняющая от него необходимость усилий, убивает в нем все шансы
на более полную жизнь.
По натуре он был очень живым и подвижным ребенком, но месяцы шли за месяцами, и слепота все более налагала
свой отпечаток
на темперамент мальчика, начинавший определяться.
По временам казалось даже, что он не чужд ощущения цветов; когда ему в руки попадали ярко окрашенные лоскутья, он дольше останавливал
на них
свои тонкие пальцы, и по лицу его проходило выражение удивительного внимания.
На лице мальчика это оживление природы сказывалось болезненным недоумением. Он с усилием сдвигал
свои брови, вытягивал шею, прислушивался и затем, как будто встревоженный непонятною суетой звуков, вдруг протягивал руки, разыскивая мать, и кидался к ней, крепко прижимаясь к ее груди.
Она пронесла уже
свои льдины, и только по временам
на ее поверхности плыли и таяли кое-где последние из них, выделяясь белыми пятнышками.
И дяде Максиму казалось, что он призван к тому, чтобы развить присущие мальчику задатки, чтоб усилием
своей мысли и
своего влияния уравновесить несправедливость слепой судьбы, чтобы вместо себя поставить в ряды бойцов за дело жизни нового рекрута,
на которого без его влияния никто не мог бы рассчитывать.
Даже свободным мыслителям сороковых и пятидесятых годов не было чуждо суеверное представление о «таинственных предначертаниях» природы. Немудрено поэтому, что, по мере развития ребенка, выказывавшего недюжинные способности, дядя Максим утвердился окончательно в убеждении, что самая слепота есть лишь одно из проявлений этих «таинственных предначертаний». «Обездоленный за обиженных» — вот девиз, который он выставил заранее
на боевом знамени
своего питомца.
Дядя Максим всегда недовольно хмурился в таких случаях, и, когда
на глазах матери являлись слезы, а лицо ребенка бледнело от сосредоточенных усилий, тогда Максим вмешивался в разговор, отстранял сестру и начинал
свои рассказы, в которых, по возможности, прибегал только к пространственным и звуковым представлениям.
Мальчик смеялся, слушая эти описания, и забывал
на время о
своих тяжелых попытках понять рассказы матери. Но все же эти рассказы привлекали его сильнее, и он предпочитал обращаться с расспросами к ней, а не к дяде Максиму.
В этот вечер она решилась остаться у постели ребенка подольше, чтобы разъяснить себе странную загадку. Она сидела
на стуле, рядом с его кроваткой, машинально перебирая петли вязанья и прислушиваясь к ровному дыханию
своего Петруся. Казалось, он совсем уже заснул, как вдруг в темноте послышался его тихий голос...
Наконец он осердился
на всех бродячих горцев, убедившись окончательно, что ни один из них не в состоянии сделать хорошую дудку, и затем решился сделать ее
своими руками.
Это было что-то особенно шумное, но довольно хитрое, требовавшее значительной гибкости пальцев;
на публичном экзамене Анна Михайловна стяжала этой пьесой обильные похвалы и себе, и особенно
своей учительнице.
Теперь молодая женщина играла ее с сознательным расчетом
на другую победу: она желала сильнее привлечь к себе маленькое сердце
своего сына, увлеченного хохлацкою дудкой.
Иохим участливо посмотрел
на мальчика, потом кинул пренебрежительный взгляд
на немецкую музыку и удалился, стукая по полу гостиной
своими неуклюжими «чоботьями».
Он думал, что «милостивая пани» играет для собственного
своего удовольствия и не обращает
на них внимания. Но Анна Михайловна слышала в промежутках, как смолкла ее соперница-дудка, видела
свою победу, и ее сердце билось от радости.
— Эй, Иохим, — сказал он одним вечером, входя вслед за мальчиком к Иохиму. — Брось ты хоть один раз
свою свистелку! Это хорошо мальчишкам
на улице или подпаску в поле, а ты все же таки взрослый мужик, хоть эта глупая Марья и сделала из тебя настоящего теленка. Тьфу, даже стыдно за тебя, право! Девка отвернулась, а ты и раскис. Свистишь, точно перепел в клетке!
Слепота застилает видимый мир темною завесой, которая, конечно, ложится
на мозг, затрудняя и угнетая его работу, но все же из наследственных представлений и из впечатлений, получаемых другими путями, мозг творит в темноте
свой собственный мир, грустный, печальный и сумрачный, но не лишенный своеобразной, смутной поэзии.
Он не раз брал Петруся к себе
на колени, гладил его волосы
своею дрожащею рукой.
Когда же мальчик по
своему обыкновению ощупывал его лицо, то осязал
своими чуткими пальцами глубокие морщины, большие обвисшие вниз усы, впалые щеки и
на щеках старческие слезы.
Кроме того, насколько это было ему доступно, Максим обращал внимание
на физические упражнения: у мальчика была
своя гимнастика, а
на шестом году Максим подарил племяннику небольшую и смирную лошадку.
Но инвалид пустил в дело все
свое влияние, и через два-три месяца мальчик весело скакал в седле рядом с Иохимом, который командовал только
на поворотах.
Таким образом, день мальчика был заполнен, нельзя было пожаловаться
на скудость получаемых им впечатлений. Казалось, он жил полною жизнью, насколько это возможно для ребенка. Казалось также, что он не сознает и
своей слепоты.
Этот простой вопрос больно отозвался в сердце слепого. Он ничего не ответил, и только его руки, которыми он упирался в землю, как-то судорожно схватились за траву. Но разговор уже начался, и девочка, все стоя
на том же месте и занимаясь
своим букетом, опять спросила...
Высвободив
свое плечо из руки мальчика, она вдруг вскочила
на ноги и заплакала.
Пораженная внезапностью печального открытия, маленькая женщина не удержалась
на высоте
своей солидности, и, превратившись вдруг в огорченного и беспомощного в
своем огорчении ребенка, она, в
свою очередь, горько и неутешно заплакала.
Девочка точно исполнила
свое обещание и даже раньше, чем Петрусь мог
на это рассчитывать.
На следующий же день, сидя в
своей комнате за обычным уроком с Максимом, он вдруг поднял голову, прислушался и сказал с оживлением...
И Максим рассмеялся, поглаживая ее руку, которую держал в
своей. Между тем девочка продолжала смотреть
на него
своим открытым взглядом, сразу завоевавшим его женоненавистническое сердце.
— Все равно. Мальчику остается только свыкнуться со
своей слепотой, а нам надо стремиться к тому, чтобы он забыл о свете. Я стараюсь, чтобы никакие внешние вызовы не наводили его
на бесплодные вопросы, и если б удалось устранить эти вызовы, то мальчик не сознавал бы недостатка в
своих чувствах, как и мы, обладающие всеми пятью органами, не грустим о том, что у нас нет шестого.
Однажды в теплый осенний вечер оба семейства сидели
на площадке перед домом, любуясь звездным небом, синевшим глубокою лазурью и горевшим огнями. Слепой, по обыкновению, сидел рядом с
своею подругой около матери.
Эвелина, выросшая и сложившаяся как-то совершенно незаметно, глядела
на эту заколдованную тишь
своими ясными глазами, в которых можно было по временам подметить что-то вроде недоумения, вопроса о будущем, но никогда не было и тени нетерпения.
Зато, если он и не дрался с
своими сыновьями
на кулачки, как Бульба, то все же между ними происходили постоянные и очень свирепые стычки, которые не ограничивались ни временем, ни местом.
— Таки видно, что недаром в школе учились, — говаривал он, самодовольно поглядывая
на слушателей. — А все же, я вам скажу, мой Хведько вас обоих и введет, и выведет, как телят
на веревочке, вот что!.. Ну а я и сам его, шельму, в
свой кисет уложу и в карман спрячу. Вот и значит, что вы передо мною все равно, что щенята перед старым псом.
Девушка ответила не сразу. Она положила к себе
на колени
свою работу, разгладила ее руками и, слегка наклонив голову, стала рассматривать ее с задумчивым видом. Трудно было разобрать, думала ли она о том, что ей следовало взять для вышивки канву покрупнее, или же обдумывала
свой ответ.
Между тем молодые люди с нетерпением ждали этого ответа. Студент приподнялся
на локте и повернул к девушке лицо, оживленное любопытством. Ее сосед уставился
на нее спокойным, пытливым взглядом. Слепой переменил
свою непринужденную позу, выпрямился и потом вытянул голову, отвернувшись лицом от остальных собеседников.
Мы, зрячие, видим отражение душевных движений
на чужих лицах и потому приучаемся скрывать
свои собственные.
В один из таких вечеров Эвелина не успела спохватиться, как разговор опять перешел
на щекотливые темы. Как это случилось, кто начал первый, — ни она, да и никто не мог бы сказать. Это вышло так же незаметно, как незаметно потухла заря и по саду расползлись вечерние тени, как незаметно завел соловей в кустах
свою вечернюю песню.
Но через несколько мгновений она гордо подняла голову. Она не хотела подслушивать, и, во всяком случае, не ложный стыд может остановить ее
на ее дороге. К тому же этот старик берет
на себя слишком много. Она сама сумеет распорядиться
своею жизнью.
Она вышла из-за поворота дорожки и прошла мимо обоих говоривших спокойно и с высоко поднятою головой. Максим с невольной торопливостью подобрал
свой костыль, чтобы дать ей дорогу, а Анна Михайловна посмотрела
на нее с каким-то подавленным выражением любви, почти обожания и страха.
Она вдруг порывисто остановилась, сжала
свои тонкие руки, так что
на них хрустнули пальцы, и как-то по-детски заплакала.
Он сжал ее маленькую руку в
своей. Ему казалось странным, что ее тихое ответное пожатие так непохоже
на прежние: слабое движение ее маленьких пальцев отражалось теперь в глубине его сердца. Вообще, кроме прежней Эвелины, друга его детства, теперь он чувствовал в ней еще какую-то другую, новую девушку. Сам он показался себе могучим и сильным, а она представилась плачущей и слабой. Тогда, под влиянием глубокой нежности, он привлек ее одною рукой, а другою стал гладить ее шелковистые волосы.
Молодая девушка почувствовала
на себе эти сосредоточенные, внимательные взгляды, однако это ее не смутило. Она прошла через комнату
своею обычною ровною поступью, и только
на одно мгновение, встретив короткий из-под бровей взгляд Максима, она чуть-чуть улыбнулась, и ее глаза сверкнули вызовом и усмешкой. Пани Попельская вглядывалась в
своего сына.
Максим, довольно равнодушный к музыке,
на этот раз чувствовал что-то новое в игре
своего питомца и, окружив себя клубами дыма, слушал, качал головой и переводил глаза с Петра
на Эвелину.
Когда-то он играл значительную роль в местной истории; не раз его осаждали, как саранча, загоны татар, посылавших через стены тучи
своих стрел, порой пестрые отряды поляков отчаянно лезли
на стены, или, наоборот, козаки бурно кидались
на приступ, чтобы отбить твердыню у завладевших ею королевских жолнеров…
—
На этот вопрос отвечу после! Сворачивай к Колодке, к леваде Остапа; тут у перелаза остановишься! — крикнул он кучеру и, повернув лошадь, поскакал к
своим отставшим товарищам.
Через минуту, когда рыдван, шурша колесами в мягкой пыли и колыхаясь, ехал узким проселком, молодые люди пронеслись мимо него и спешились впереди, привязав лошадей у плетня. Двое из них пошли навстречу, чтобы помочь дамам, а Петр стоял, опершись
на луку седла, и, по обыкновению склонив голову, прислушивался, стараясь по возможности определить
свое положение в незнакомом месте.
— В 17.. году козаки с татарами осаждали этот монастырь, занятый польскими войсками… Вы знаете, татары были всегда опасными союзниками… Вероятно, осажденным удалось как-нибудь подкупить мирзу, и ночью татары кинулись
на козаков одновременно с поляками. Здесь, около Колодни, произошла в темноте жестокая сеча. Кажется, что татары были разбиты и монастырь все-таки взят, но козаки потеряли в ночном бою
своего атамана.
Которого убивши сила поганьская и того Юрка посекла нечестно, обычаем
своей поганьской веры не маючи зваги
на калецтво и великий талент до складу песенного и до гры струнной, од якои даже и волцы
на степу размягчиться могли б, но пеганьцы не пошановали в ночном нападе.