—
А что ж мне ее беречь? — говорит Опанасу, а сам все на пана смотрит. — Здесь, кроме зверя, никакого черта и нету, вот разве милостивый пан когда завернет. От кого же мне жинку беречь? Смотри ты, вражий козаче, ты меня не дразни, а то я, пожалуй, и за чуприну схвачу.
Неточные совпадения
— Эге, я
ж это знаю!.. Нынче, говорят, такие люди пошли,
что уже ничему и не верят. Вот оно как!
А я
ж его видел, вот как тебя теперь,
а то еще лучше, потому
что теперь у меня глаза старые,
а тогда были молодые. Ой-ой, как еще видели мои глаза смолоду!..
— Эге, хотел-таки! Так то
ж он рассердился, зачем я в окно на него смотрю, вот оно
что.
А если в его дела носа не совать, так и он такому человеку никакой пакости не сделает. Вот он какой, лесовик!..
А знаешь, в лесу от людей страшнее дела бывали… Эге, ей-богу!
Засыпали ему-таки немало; Роман на
что уж здоров был,
а все
ж ему надоело.
— Вот спасибо пану, добру меня научил. Да и я
ж таки неумный был человек: сколько канчукóв принял,
а оно, как теперь вижу, ничего и дурного нет. Еще даже хорошо. Вот оно
что!
— Эге, — отвечает Роман, — да я
ж, спасибо, здоров,
чего мне делается?
А вы как?
— Ну, и слава богу,
что ты здоров, — говорит пан. —
А где
ж твоя жинка?
И вот они трое повернулись к Оксане. Один старый Богдан сел в углу на лавке, свесил чуприну, сидит, пока пан
чего не прикажет.
А Оксана в углу у печки стала, глаза опустила, сама раскраснелась вся, как тот мак середь ячменю. Ох, видно, чуяла небóга,
что из-за нее лихо будет. Вот тоже скажу тебе, хлопче: уже если три человека на одну бабу смотрят, то от этого никогда добра не бывает — непременно до чуба дело дойдет, коли не хуже. Я
ж это знаю, потому
что сам видел.
—
А с
чего ж мне, — Роман ему отвечает, — плакать? Даже, пожалуй, это нехорошо бы было. Приехал ко мне милостивый пан поздравлять,
а я бы таки и начал реветь, как баба. Слава богу, не от
чего мне еще плакать, пускай лучше мои вороги плачут…
— Как-таки не помнить! Ото
ж и говорю,
что неумный человек был, не знал,
что горько,
что сладко. Канчук горек,
а я его лучше бабы любил. Вот спасибо вам, милостивый пане,
что научили меня, дурня, мед есть.
Ох, не помню я эту песню,
помню только немного.
Пел козак про пана про Ивана:
Ой, пане, ой, Иване!..
Умный пан много знает…
Знает,
что ястреб в небе летает,
ворон побивает…
Ой, пане, ой, Иване!..
А того
ж пан не знает,
Как на свете бывает, —
Что у гнезда и ворона ястреба побивает…
— Я
ж тебя, пане, просила, в ногах валялась: пожалей мою девичью красу, не позорь меня, мужнюю жену. Ты же не пожалел,
а теперь сам просишь… Ох, лишенько мне,
что же я сделаю?
А что ж Онегин? Кстати, братья! // Терпенья вашего прошу: // Его вседневные занятья // Я вам подробно опишу. // Онегин жил анахоретом; // В седьмом часу вставал он летом // И отправлялся налегке // К бегущей под горой реке; // Певцу Гюльнары подражая, // Сей Геллеспонт переплывал, // Потом свой кофе выпивал, // Плохой журнал перебирая, // И одевался…
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я скажу слово.
А что ж вы — так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
Неточные совпадения
Хлестаков.
А мне нравится здешний городок. Конечно, не так многолюдно — ну
что ж? Ведь это не столица. Не правда ли, ведь это не столица?
Анна Андреевна. Где
ж, где
ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)
А все ты,
а всё за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда?
Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Хлестаков. Да
что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако
ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое,
а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь,
что у меня нет ни копейки.
Лука Лукич.
Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца,
а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Хлестаков.
А, да! Земляника. И
что ж, скажите, пожалуйста, есть у вас детки?