Неточные совпадения
В конце письма «вельможа»
с большим вниманием входит в положение скромного чиновника, как человека семейного, для которого перевод сопряжен
с неудобствами, но
с тем вместе указывает, что новое назначение открывает ему широкие
виды на будущее, и просит приехать как можно скорее…
Потом появился в нашей квартире гомеопат, доктор Червинский, круглый человек
с толстой палкой в
виде кадуцея со змеей.
Аляповатые лубки изображали их в
виде маленьких смешных полуобезьян,
с хвостами крючком и
с птичьими ножками, и всюду они представлялись только проказниками, то прячущимися в рукомойники, где их монахи закрещивают и запирают, то принимающими
вид девиц, то являющимися в
виде свиней, больших ящериц, змей или собак.
Было это давно;
с тех пор и самого владельца провезли по той же песчаной дороге; «фигура» обветрела, почернела, потрескалась, покрылась вся разноцветными лишаями и вообще приобрела
вид почтенной дремлющей старости…
Отец дал нам свое объяснение таинственного события. По его словам, глупых людей пугал какой-то местный «гультяй» — поповский племянник, который становился на ходули, драпировался простынями, а на голову надевал горшок
с углями, в котором были проделаны отверстия в
виде глаз и рта. Солдат будто бы схватил его снизу за ходули, отчего горшок упал, и из него посыпались угли. Шалун заплатил солдату за молчание…
Действительно, я носил линейку на
виду, тогда как надо было спрятать ее и накинуть на шею тому, кто проговаривался польским или русским словом… Это походило немного на поощрение шпионства, но при общем тоне пансиона превратилось в своего рода шутливый спорт. Ученики весело перекидывались линейкой, и тот, кто приходил
с нею к столу, мужественно принимал крепкий удар.
Старший брат в
виде короля восседал на высоком стуле, задрапированный пестрым одеялом, или лежал на одре смерти; сестренку, которая во всем этом решительно ничего не понимала, мы сажали у его ног, в
виде злодейки Урсулы, а сами, потрясая деревянными саблями, кидали их
с презрением на пол или кричали дикими голосами...
Мальчик встал, весь красный, на колени в углу и стоял очень долго. Мы догадались, чего ждет от нас старик Рыхлинский. Посоветовавшись, мы выбрали депутацию, во главе которой стал Суханов, и пошли просить прощения наказанному. Рыхлинский принял депутацию
с серьезным
видом и вышел на своих костылях в зал. Усевшись на своем обычном месте, он приказал наказанному встать и предложил обоим противникам протянуть друг другу руки.
— А — а, — протянул офицер
с таким
видом, как будто он одинаково не одобряет и Мазепу, и Жолкевского, а затем удалился
с отцом в кабинет. Через четверть часа оба вышли оттуда и уселись в коляску. Мать и тетки осторожно, но
с тревогой следили из окон за уезжавшими. Кажется, они боялись, что отца арестовали… А нам казалось странным, что такая красивая, чистенькая и приятная фигура может возбуждать тревогу…
В классе поднялся какой-то особенный шум. Сзади кто-то заплакал. Прелин, красный и как будто смущенный, наклонился над журналом. Мой сосед, голубоглазый, очень приятный мальчик в узком мундирчике, толкнул меня локтем и спросил просто, хотя
с несколько озабоченным
видом...
Прелин, наоборот, не упоминая ни словом о побеге, вызвал мальчика к кафедре,
с серьезным
видом спросил, когда он может наверстать пропущенное, вызвал его в назначенный день и
с подчеркнутой торжественностью поставил пять
с плюсом.
Я сказал матери, что после церкви пойду к товарищу на весь день; мать отпустила. Служба только началась еще в старом соборе, когда Крыштанович дернул меня за рукав, и мы незаметно вышли. Во мне шевелилось легкое угрызение совести, но, сказать правду, было также что-то необыкновенно заманчивое в этой полупреступной прогулке в часы, когда товарищи еще стоят на хорах собора, считая ектений и
с нетерпением ожидая Херувимской. Казалось, даже самые улицы имели в эти часы особенный
вид.
В городе Дубно нашей губернии был убит уездный судья. Это был поляк, принявший православие, человек от природы желчный и злой. Положение меж двух огней озлобило его еще больше, и его имя приобрело мрачную известность. Однажды, когда он возвращался из суда, поляк Бобрик окликнул его сзади. Судья оглянулся, и в то же мгновение Бобрик свалил его ударом палки
с наконечником в
виде топорика.
На третий или на четвертый день мы
с братом и сестрой были в саду, когда Крыжановский неожиданно перемахнул своими длинными ногами через забор со стороны пруда и, присев в высокой траве и бурьянах, поманил нас к себе.
Вид у него был унылый и несчастный, лицо помятое, глаза совсем мутные, нос еще более покривился и даже как будто обвис.
Нравы в чиновничьей среде того времени были простые. Судейские
с величайшим любопытством расспрашивали нас о подробностях этой сцены и хохотали. Не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь считал при этом себя или Крыжановского профессионально оскорбленным. Мы тоже смеялись. Юность недостаточно чутка к скрытым драмам; однажды мы даже сочинили общими усилиями юмористическое стихотворение и подали его Крыжановскому в
виде деловой бумаги. Начиналось оно словами...
Вообще ближайшее знакомство
с «уездным судом» дало мне еще раз в усложненном
виде то самое ощущение изнанки явлений, какое я испытал в раннем детстве при
виде сломанного крыльца. В Житомире отец ежедневно уезжал «на службу», и эта «служба» представлялась нам всем чем-то важным, несколько таинственным, отчасти роковым (это было «царство закона») и возвышенным.
Когда они кончили и встали
с довольным
видом, — я
с любопытством посмотрел на их работу.
Его передразнивали
с дерзко — почтительным
видом, а попугай гремел все громче и чаще.
Первое время после этого Кранц приходил в первый класс, желтый от злости, и старался не смотреть на Колубовского, не заговаривал
с ним и не спрашивал уроков. Однако выдержал недолго: шутовская мания брала свое, и, не смея возобновить представление в полном
виде, Кранц все-таки водил носом по воздуху, гримасничал и, вызвав Колубовского, показывал ему из-за кафедры пробку.
Фигура священника Крюковского была по — своему характерная и интересная. Однажды, уже в высших классах, один из моих товарищей, Володкевич, добрый малый, любивший иногда поговорить о высоких материях, сказал мне
с глубокомысленным
видом...
В черте капитанской усадьбы, на небольшом холмике над прудиком, высилось старинное темное здание
с остроконечной крышей загадочного
вида и назначения.
Убыток был не очень большой, и запуганные обыватели советовали капитану плюнуть, не связываясь
с опасным человеком. Но капитан был не из уступчивых. Он принял вызов и начал борьбу, о которой впоследствии рассказывал охотнее, чем о делах
с неприятелем. Когда ему донесли о том, что его хлеб жнут работники Банькевича, хитрый капитан не показал и
виду, что это его интересует… Жнецы связали хлеб в снопы, тотчас же убрали их, и на закате торжествующий ябедник шел впереди возов, нагруженных чужими снопами.
Он делает
вид, что
с трудом удерживает лихую тройку, и даже отваливается корпусом назад.
И сел
с таким
видом, точно сказал новую дерзость. Лицо у Игнатовича посветлело, хотя краска залила его до самых ушей. Он сказал просто и свободно...
Студент, молча,
с обычным серьезным
видом и сжатыми губами, глядевший в синие очки, не сказал ни слова, но… встал и вышел из комнаты.
— Хорошо, Степан Яковлевич, я спрошу у него, — сказал я
с невинным
видом.
Счастье в эту минуту представлялось мне в
виде возможности стоять здесь же, на этом холме,
с свободным настроением, глядеть на чудную красоту мира, ловить то странное выражение, которое мелькает, как дразнящая тайна природы, в тихом движении ее света и теней.
Это был первый «агитатор», которого я увидел в своей жизни. Он прожил в городе несколько дней, ходил по вечерам гулять на шоссе, привлекая внимание своим студенческим
видом, очками, панамой, длинными волосами и пледом. Я иной раз ходил
с ним, ожидая откровений. Но студент молчал или говорил глубокомысленные пустяки…
Иной раз она приходила и к нам
с небольшим коробом, но всегда это имело такой
вид, как будто Бася приходит не для барыша, а делает одолжение своим добрым знакомым.
Не знаю, какие именно «большие секреты» она сообщила сестре, но через некоторое время в городе разнесся слух, что Басина внучка выходит замуж. Она была немного старше меня, и восточный тип делал ее еще более взрослой на
вид. Но все же она была еще почти ребенок, и в первый раз, когда Бася пришла к нам со своим товаром, моя мать сказала ей
с негодующим участием...