Неточные совпадения
Я пишу не историю своего времени. Я просто всматриваюсь в туманное прошлое
и заношу вереницы образов
и картин, которые сами выступают на свет, задевают, освещают
и тянут за собой близкие
и родственные воспоминания. Я стараюсь лишь об одном: чтобы ясно
и отчетливо облечь в слово этот непосредственный материал памяти, строго ограничивая лукавую
работу воображения…
Чиновник в свеженьком телеграфном мундире распоряжался
работами, а рабочие влезали по лесенкам на столбы
и, держась ногами
и одной рукой на вбитых в столбы крючьях, натягивали проволоки.
На долю этих людей бог выделил сравнительно легкую
работу, полную сытость
и немало досуга в теплой кухне…
Из разговоров старших я узнал, что это приходили крепостные Коляновской из отдаленной деревни Сколубова просить, чтобы их оставили по — старому — «мы ваши, а вы наши». Коляновская была барыня добрая. У мужиков земли было довольно, а по зимам почти все работники расходились на разные
работы. Жилось им, очевидно, тоже лучше соседей,
и «щось буде» рождало в них тревогу — как бы это грядущее неизвестное их «не поровняло».
По вечерам мимо барского сада возвращались с
работы парубки
и дивчата, в венках из васильков, с граблями
и косами на плечах
и с веселыми песнями…
Однажды, когда отец был на службе, а мать с тетками
и знакомыми весело болтали за какой-то
работой, на дворе послышалось тарахтение колес. Одна из теток выглянула в окно
и сказала упавшим голосом...
Мать поднялась со своего места
и, торопливо убирая зачем-то
работу со стола, говорила растерянно...
Прошло, вероятно, около года. «Щось буде» нарастало, развертывалось, определялось. Отец уже работал в каких-то «новых комитетах», но о сущности этих
работ все-таки говорилось мало
и осторожно.
Когда они кончили
и встали с довольным видом, — я с любопытством посмотрел на их
работу.
Разумеется, кроме маниаков, вроде Лотоцкого или Самаревича, в педагогическом хоре, настраивавшем наши умы
и души, были также голоса среднего регистра, тянувшие свои партитуры более или менее прилично.
И эти, конечно, делали главную
работу: добросовестно
и настойчиво перекачивали фактические сведения из учебников в наши головы. Не более, но
и не менее… Своего рода живые педагогические фонографы…
В заключение приводились статьи, угрожавшие капитану чуть не ссылкой в каторжные
работы,
и список убытков, грозивший разорением.
Когда в гостиной рокотали клавиши
и звуки неслись в открытые окна, Антось останавливался над своей
работой, а иногда пробирался в кусты
и жадно слушал.
Сначала к этому относились, как к курьезу, но потом капитану показались оскорбительными эти конюшенные пародии на благородную музыку, или он нашел, что музыкальное баловство мешает
работе, — только однажды он страшно вспылил
и разбил скрипку вдребезги.
И, поглядывая в книгу, он излагал содержание следующего урока добросовестно, обстоятельно
и сухо. Мы знали, что в совете он так же обстоятельно излагал свое мнение. Оно было всегда снисходительно
и непоколебимо. Мы его уважали, как человека,
и добросовестно готовили ему уроки, но история представлялась нам предметом изрядно скучным. Через некоторое время так же честно
и справедливо он взвесил свою педагогическую
работу, — поставил себе неодобрительный балл
и переменил род занятий.
Из гимназии ему пришлось уйти. Предполагалось, что он будет держать экстерном, но вместо подготовки к экзамену он поглощал книги, делал выписки, обдумывал планы каких-то
работ. Иногда, за неимением лучшего слушателя, брат прочитывал мне отрывки ив своих компиляций,
и я восхищался точностью
и красотой его изложения. Но тут подвернулось новое увлечение.
Брат на время забросил даже чтение. Он достал у кого-то несколько номеров трубниковской газеты, перечитал их от доски до доски, затем запасся почтовой бумагой, обдумывал, строчил, перемарывал, считал буквы
и строчки, чтобы втиснуть написанное в рамки газетной корреспонденции,
и через несколько дней упорной
работы мне пришлось переписывать новое произведение брата. Начиналось оно словами...
К экзаменам брат так
и не приступал. Он отпустил усики
и бородку, стал носить пенсне,
и в нем вдруг проснулись инстинкты щеголя. Вместо прежнего увальня, сидевшего целые дни над книгами, он представлял теперь что-то вроде щеголеватого дэнди, в плоеных манишках
и лакированных сапогах. «Мне нужно бывать в обществе, — говорил он, — это необходимо для моей
работы». Он посещал клубы, стал отличным танцором
и имел «светский» успех… Всем давно уже было известно, что он «сотрудник Трубникова», «литератор».
Бросила прочь она от себя платок, отдернула налезавшие на очи длинные волосы косы своей и вся разлилася в жалостных речах, выговаривая их тихим-тихим голосом, подобно когда ветер, поднявшись прекрасным вечером, пробежит вдруг по густой чаще приводного тростника: зашелестят, зазвучат и понесутся вдруг унывно-тонкие звуки, и ловит их с непонятной грустью остановившийся путник, не чуя ни погасающего вечера, ни несущихся веселых песен народа, бредущего от полевых
работ и жнив, ни отдаленного тарахтенья где-то проезжающей телеги.
Неточные совпадения
— У нас забота есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без смеху
и без хитрости, // По правде
и по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Крестьяне, как заметили, // Что не обидны барину // Якимовы слова, //
И сами согласилися // С Якимом: — Слово верное: // Нам подобает пить! // Пьем — значит, силу чувствуем! // Придет печаль великая, // Как перестанем пить!.. //
Работа не свалила бы, // Беда не одолела бы, // Нас хмель не одолит! // Не так ли? // «Да, бог милостив!» // — Ну, выпей с нами чарочку!
«Эх, Влас Ильич! где враки-то? — // Сказал бурмистр с досадою. — // Не в их руках мы, что ль?.. // Придет пора последняя: // Заедем все в ухаб, // Не выедем никак, // В кромешный ад провалимся, // Так ждет
и там крестьянина //
Работа на господ!»
Бежит лакей с салфеткою, // Хромает: «Кушать подано!» // Со всей своею свитою, // С детьми
и приживалками, // С кормилкою
и нянькою, //
И с белыми собачками, // Пошел помещик завтракать, //
Работы осмотрев. // С реки из лодки грянула // Навстречу барам музыка, // Накрытый стол белеется // На самом берегу… // Дивятся наши странники. // Пристали к Власу: «Дедушка! // Что за порядки чудные? // Что за чудной старик?»
Что шаг, то натыкалися // Крестьяне на диковину: // Особая
и странная //
Работа всюду шла. // Один дворовый мучился // У двери: ручки медные // Отвинчивал; другой // Нес изразцы какие-то. // «Наковырял, Егорушка?» — // Окликнули с пруда. // В саду ребята яблоню // Качали. — Мало, дяденька! // Теперь они осталися // Уж только наверху, // А было их до пропасти!