Неточные совпадения
Мне было очень больно, и я громко плакал,
пока отец
не утешил меня особым приемом.
Это было большое варварство, но вреда нам
не принесло, и вскоре мы «закалились» до такой степени, что в одних рубашках и босые спасались по утрам с младшим братом в старую коляску, где, дрожа от холода (дело было осенью, в период утренних заморозков), ждали,
пока отец уедет на службу.
«Лошади судьи» прославились по всему городу необычной худобой и жадностью, с которой они грызли коновязи и заборы, но отец замечал только «поправку»,
пока одна из них
не издохла без всякой видимой причины.
Я был тогда совсем маленький мальчик, еще даже
не учившийся в пансионе, но простота, с которой отец предложил вопрос, и его глубокая вдумчивость заразили меня. И
пока он ходил, я тоже сидел и проверял свои мысли… Из этого ничего
не вышло, но и впоследствии я старался
не раз уловить те бесформенные движения и смутные образы слов, которые проходят, как тени, на заднем фоне сознания,
не облекаясь окончательно в определенные формы.
Тогда дальше почта трогалась уже со звоном, который постепенно стихал, все удаляясь и замирая,
пока повозка, тоже все уменьшаясь,
не превращалась в маленькую точку.
И когда кого-нибудь хоронили, мы
не могли уйти с угла до тех пор,
пока похоронный кортеж
не достигал этой предельной точки.
На этот раз она очень холодно отвечала на мои ласки. В глазах ее
не было прежней взаимности, и, улучив удобную минутку, она попыталась ускользнуть. Меня охватил гнев. Ее поведение казалось мне верхом неблагодарности, и, кроме того, мне страстно хотелось вернуть наши прежние дружеские отношения. Вдруг в уме мелькнула дикая мысль, что она любила меня,
пока ей было больно, а мне ее жалко… Я схватил ее за хвост и перекинул себе через плечо.
Впоследствии я часто стал замечать то же и дома во время его молитвы. Порой он подносил ко лбу руку, сложенную для креста, отнимал ее, опять прикладывал ко лбу с усилием, как будто что-то вдавливая в голову, или как будто что-то мешает ему докончить начатое. Затем, перекрестившись, он опять шептал много раз «Отче… Отче… Отче…»,
пока молитва
не становилась ровной. Иной раз это
не удавалось… Тогда, усталый, он подымался и долго ходил по комнатам, взволнованный и печальный. Потом опять принимался молиться.
Отче…» —
пока воображение
не попадало в горячую струю.
Мы свято исполняли этот договор, и в критический момент, когда пан Уляницкий, взяв себя за кончик носа и выпятив языком щеку, осторожно обходил бритвой усы или подбривал бородку около горла, мы старались даже затаить дыхание,
пока он
не вытирал в последний раз бритву и
не убирал прибора.
Это продолжалось еще несколько дней,
пока мать
не заметила наших многозначительных перешептываний.
Мы долго провожали взглядами уезжавшую карету,
пока она
не мелькнула последний раз на гребне шоссе. Ехавшие в карете нарядные дети казались мне какими-то неприятными и холодными, а за незнакомым казачком, с которым мы только и успели обменяться ругательствами, неслось в неведомую даль ощущение жгучего сочувствия и близости.
Человек вообще меряет свое положение сравнением. Всему этому кругу жилось недурно под мягким режимом матери, и до вечерам в нашей кухне, жарко натопленной и густо насыщенной запахом жирного борща и теплого хлеба, собиралась компания людей, в общем довольных судьбой… Трещал сверчок, тускло горел сальный каганчик «на припiчку», жужжало веретено, лились любопытные рассказы,
пока кто-нибудь, сытый и разомлевший,
не подымался с лавки и
не говорил...
В пансионе Окрашевской учились одни дети, и я чувствовал себя там ребенком. Меня привозили туда по утрам, и по окончании урока я сидел и ждал,
пока за мной заедет кучер или зайдет горничная. У Рыхлинскогс учились
не только маленькие мальчики, но и великовозрастные молодые люди, умевшие уже иной раз закрутить порядочные усики. Часть из них училась в самом пансионе, другие ходили в гимназию. Таким образом я с гордостью сознавал, что впервые становлюсь членом некоторой корпорации.
Однажды, сидя еще на берегу, он стал дразнить моего старшего брата и младшего Рыхлинского, выводивших последними из воды. Скамеек на берегу
не было, и, чтобы надеть сапоги, приходилось скакать на одной ноге, обмыв другую в реке. Мосье Гюгенет в этот день расшалился, и, едва они выходили из воды, он кидал в них песком. Мальчикам приходилось опять лезть в воду и обмываться. Он повторил это много раз, хохоча и дурачась,
пока они
не догадались разойтись далеко в стороны, захватив сапоги и белье.
Я вышел за ворота и с бьющимся сердцем пустился в темный пустырь, точно в море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне казалось, что,
пока они видны ясно, я еще в безопасности… Но вот я дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, —
не то канава, указывавшая старую городскую границу,
не то овраг.
Много часов мы провели вместе в летние сумерки, на солдатской койке Афанасия, пропахшей потом, кожаной амуницией и кислыми солдатскими щами, —
пока его рота
не ушла куда-то в уезд преследовать повстанские отряды.
Гайдамаки сделали засеки и долго отстреливались,
пока ночью реестровый казак
не указал полякам какого-то способа перехода через болото…
Счастливая особенность детства — непосредственность впечатлений и поток яркой жизни, уносящий все вперед и вперед, —
не позволили и мне остановиться долго на этих национальных рефлексиях… Дни бежали своей чередой, украинский прозелитизм
не удался; я перестрадал маленькую драму разорванной детской дружбы, и вопрос о моей «национальности» остался
пока в том же неопределенном положении…
Мать согласилась, и мы отправились. Крыжановский водил нас по городу, угощал конфетами и яблоками, и все шло превосходно,
пока он
не остановился в раздумьи у какой-то невзрачной хибарки. Постояв так в нерешимости, он сказал: «Ничего — я сейчас», и быстро нырнул в низкую дверь. Оттуда он вышел слегка изменившимся, весело подмигнул нам и сказал...
И опять несколько уроков проходило среди остолбенелого «порядка»,
пока Лотоцкий
не натыкался на желто — красного попугая или иное гипнотизирующее слово.
Диссертация его все росла, но печатать ее он
не решался,
пока для него оставались темными некоторые места, например: «Див кличет вьрху древа», «рыща в тропу трояню», или «трубы трубят до додутки»…
Так было,
пока на нашем горизонте
не появилось новое лицо.
Городок вообще был полон сплетнями, и слух об этой связи тлел среди других более или менее пикантных слухов,
пока однажды дело
не разразилось неожиданным и громким скандалом...
Одной темной осенней ночью на дворе капитана завыла собака, за ней другая. Проснулся кто-то из работников, но сначала ничего особенного во дворе
не заметил… Потом за клуней что-то засветилось.
Пока он будил других работников и капитана, та самая клуня, с которой началась ссора, уже была вся в огне.
После этого землемер уехал искать доли, а панна,
пока он
не найдет эту долю, тоже уехала куда-то на место…
Могила отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень
не было денег у осиротевшей семьи.
Пока мы были в городе, мать и сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее
не осталось следа…
Все это мы успели заметить и оценить до последней пуговицы и до слишком широких лацканов синего фрака,
пока новый учитель ходил по классу. Нам казалось странным и немного дерзким то обстоятельство, что он ведет себя так бесцеремонно, точно нас, целого класса, здесь вовсе
не существует.
Он говорил медленно, но
не ждал,
пока мы за ним поспеем.
Это продолжалось многие годы,
пока… яркие облака
не сдвинулись, вновь изменяя еще раз мировую декорацию, и из-за них
не выглянула опять бесконечность, загадочно ровная, заманчивая и дразнящая старыми загадками сфинкса в новых формах… И тогда я убедился, что эти вопросы были только отодвинуты, а
не решены в том или другом смысле.
В этом уголке было несколько темнее, и я легко представил себе в сумраке темный комочек, как она сидела с опущенной головой,
пока я ее
не окликнул…
Сначала я тоже с искренним восхищением смотрел на своего ловкого товарища,
пока в какой-то фигуре Лена, с раскрасневшимися щеками и светящимся взглядом, подавая мне руки для какого-то кратковременного оборота,
не сказала...
Неточные совпадения
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну
пока! // Теперь
не скоро князюшка // Сойдет с коня любимого! // С тех пор, как слух прошел, // Что воля нам готовится, // У князя речь одна: // Что мужику у барина // До светопреставления // Зажату быть в горсти!..
Не только
не гнушалися // Крестьяне Божьим странником, // А спорили о том, // Кто первый приютит его, //
Пока их спорам Ляпушкин // Конца
не положил: // «Эй! бабы! выносите-ка // Иконы!» Бабы вынесли;
В воротах с ними встретился // Лакей, какой-то буркою // Прикрытый: «Вам кого? // Помещик за границею, // А управитель при смерти!..» — // И спину показал. // Крестьяне наши прыснули: // По всей спине дворового // Был нарисован лев. // «Ну, штука!» Долго спорили, // Что за наряд диковинный, //
Пока Пахом догадливый // Загадки
не решил: // «Холуй хитер: стащит ковер, // В ковре дыру проделает, // В дыру просунет голову // Да и гуляет так!..»
— А кто сплошал, и надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его на грех! // Порядки наши чудные // Ему
пока в диковину, // Так смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его
не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»
— Уж будто вы
не знаете, // Как ссоры деревенские // Выходят? К муженьку // Сестра гостить приехала, // У ней коты разбилися. // «Дай башмаки Оленушке, // Жена!» — сказал Филипп. // А я
не вдруг ответила. // Корчагу подымала я, // Такая тяга: вымолвить // Я слова
не могла. // Филипп Ильич прогневался, // Пождал,
пока поставила // Корчагу на шесток, // Да хлоп меня в висок! // «Ну, благо ты приехала, // И так походишь!» — молвила // Другая, незамужняя // Филиппова сестра.