Неточные совпадения
—
Увидишь. Скорей, я ждать
не стану.
После похорон некоторое время во дворе толковали, что ночью
видели старого «коморника», как при жизни, хлопотавшим по хозяйству. Это опять была с его стороны странность, потому что прежде он всегда хлопотал по хозяйству днем… Но в то время, кажется, если бы я встретил старика где-нибудь на дворе, в саду или у конюшни, то, вероятно,
не очень бы удивился, а только, пожалуй, спросил бы объяснения его странного и ни с чем несообразного поведения, после того как я его «
не укараулил»…
— Погоди, — ответил Скальский. — На следующее утро иду в корпус. Спрашиваю швейцара: как мне
увидеть сына? «Ступайте, говорит, ваше благородие в мертвецкую»… Потом… рассказали: умер ровно в одиннадцать ночи… — И значит — это его я
не пустил в комнату. Душа прилетала прощаться…
Мне привиделся страшный сон, подробности которого я
не мог вспомнить совсем ясно, но в каком-то спутанном клубке смутных образов я все-таки
видел Славка, слышал какие-то его просьбы, мольбы и слезы…
Девочка опять
не спала на возу и, взъехав на греблю,
увидела, что стороной за возом бежит что-то маленькое, «як мыша».
О дальнейшем
не думалось; все мысли устремились к одному, взлететь над городом,
видеть внизу огоньки в домах, где люди сидят за чайными столами и ведут обычные разговоры,
не имея понятия о том, что я ношусь над ними в озаренной таинственной синеве и гляжу оттуда на их жалкие крыши.
Мы знали, что его тревожные взгляды относятся главным образом к нашему дому: он
не хотел, чтобы его
видела в утреннем неглиже одна из моих теток, которую он иной раз провожал в костел.
Тогда,
видя, что процедура бритья находится только в начале, а прервать ее Уляницкий
не намерен, мы с младшим братом тоже спустились в комнату и присоединились к неистовой пляске.
Но он
не выходил, и вскоре мы
увидели его в последний раз на высоких козлах коляски, в которую усаживалась семья каких-то важных господ…
— А вот
увидишь, — сказал отец, уже спокойно вынимая табакерку. Дешерт еще немного посмотрел на него остолбенелым взглядом, потом повернулся и пошел через комнату. Платье на его худощавом теле как будто обвисло. Он даже
не стукнул выходной дверью и как-то необычно тихо исчез…
Между тем солнце склонялось. Бедный француз, соскучившись напрасным ожиданием в своих зарослях и
видя, что никто
не идет ему на выручку, решился вдруг на отчаянное предприятие и, выскочив из своего убежища, опять ринулся напролом к реке… Мы подымались как раз на гору на разведки, когда среди истерических женских воплей и общего смятения француз промелькнул мимо нас, как буря, и,
не разбирая тропинок, помчался через рощу вниз.
Мне было, вероятно, лет семь, когда однажды родители взяли ложу в театре, и мать велела одеть меня получше. Я
не знал, в чем дело, и
видел только, что старший брат очень сердит за то, что берут
не его, а меня.
Не знаю, имел ли автор в виду каламбур, которым звучало последнее восклицание, но только оно накинуло на всю пьесу дымку какой-то особой печали, сквозь которую я
вижу ее и теперь… Прошлое родины моей матери, когда-то блестящее, шумное, обаятельное, уходит навсегда, гремя и сверкая последними отблесками славы.
— А, пустяки! — рассердился отец,
видя, что его шансы становятся еще слабее. — Ну, а если ты сам отдал?.. И обещал никогда
не требовать назад? А потом кричишь: отдавай?..
По городу грянула весть, что крест посадили в кутузку. У полиции весь день собирались толпы народа. В костеле женщины составили совет,
не допустили туда полицмейстера, и после полудня женская толпа, все в глубоком трауре, двинулась к губернатору. Небольшой одноэтажный губернаторский дом на Киевской улице оказался в осаде. Отец, проезжая мимо,
видел эту толпу и седого старого полицмейстера, стоявшего на ступенях крыльца и уговаривавшего дам разойтись.
— Нет, — ответил я. — Отец говорит, что это пустяки и что сны
не сбываются. И я думаю тоже. Сны я
вижу каждую ночь…
И я
не делал новых попыток сближения с Кучальским. Как ни было мне горько
видеть, что Кучальский ходит один или в кучке новых приятелей, — я крепился, хотя
не мог изгнать из души ноющее и щемящее ощущение утраты чего-то дорогого, близкого, нужного моему детскому сердцу.
И говорил он
не просто, как все, а точно подчеркивал: вот
видите, я говорю по — украински.
Было раннее утро. Сквозь дремоту я слышал, как мать говорила из соседней комнаты, чтобы открыли ставни. Горничная вошла в спальню, отодвинула задвижку и вышла на двор, чтобы исполнить приказание. И когда она вышла, скрипнув дверью, меня опять захватил еще
не рассеявшийся утренний сон. И в нем я
увидел себя Наполеоном.
И именно таким, как Прелин. Я сижу на кафедре, и ко мне обращены все детские сердца, а я, в свою очередь, знаю каждое из них,
вижу каждое их движение. В числе учеников сидит также и Крыштанович. И я знаю, что нужно сказать ему и что нужно сделать, чтобы глаза его
не были так печальны, чтобы он
не ругал отца сволочью и
не смеялся над матерью…
Все это было так завлекательно, так ясно и просто, как только и бывает в мечтах или во сне. И
видел я это все так живо, что… совершенно
не заметил, как в классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются на меня; как на меня же смотрит с кафедры старый учитель русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
После восстания пошла тяжелая полоса «обрусения», с доносами, арестами, судами уже
не над повстанцами, а над «подозрительными», с конфискациями имений. Сыновья Рыхлинокого были высланы в Сибирь. Старики ездили в Киев и
видели сыновей в последний раз перед отправлением.
Я долго бродил среди памятников, как вдруг в одном месте, густо заросшем травой и кустарником, мне бросилось в глаза странное синее пятно. Подойдя ближе, я
увидел маленького человечка в синем мундире с медными пуговицами. Лежа на могильном камне, он что-то тщательно скоблил на нем ножиком и был так углублен в это занятие, что
не заметил моего прихода. Однако, когда я сообразил, что мне лучше ретироваться, — он быстро поднялся, отряхнул запачканный мундир и
увидел меня.
Бедный словесник, задержанный неожиданно в своем задумчивом шествии, остановился, постоял, попробовал двинуться дальше, но
видя, что препятствие
не уступает, спокойно размотал башлык с шеи, оставив его на заборе, и с облегчением продолжая путь.
— Вот
видите, — сказал отец, — так всегда кончаются эти страхи, если их
не боятся.
Вообще, очень религиозный, отец совсем
не был суеверен. Бог все
видит, все знает, все устроил. На земле действуют его ясные и твердые законы. Глупо
не верить в бога и глупо верить в сны, в нечистую силу, во всякие страхи.
Вдруг из классной двери выбегает малыш, преследуемый товарищем. Он ныряет прямо в толпу, чуть
не сбивает с ног Самаревича, подымает голову и
видит над собой высокую фигуру, сухое лицо и желчно — злые глаза. Несколько секунд он испуганно смотрит на неожиданное явление, и вдруг с его губ срывается кличка Самаревича...
К тому времени мы уже
видели немало смертей. И, однако, редкая из них производила на нас такое огромное впечатление. В сущности… все было опять в порядке вещей. Капитан пророчил давно, что скрипка
не доведет до добра. Из дому Антось ушел тайно… Если тут была вина, то, конечно, всего более и прямее были виновны неведомые парубки, то есть деревня… Но и они, наверное,
не желали убить… Темная ночь, слишком тяжелый дрючок, неосторожный удар…
На щеках у него в это время можно было
видеть выщипанные плешинки, которые, однако, скоро зарастали. Он выщипывал вторично, думая таким образом истощить рост волос, но результаты были те же… Пришлось признать, что проект облагодетельствования чиновного рода
не удается…
— Эх, Маша, Маша! И вы туда же!.. Да, во — первых, я вовсе
не пьяница; а во — вторых, знаете ли вы, для чего я пью? Посмотрите-ка вон на эту ласточку…
Видите, как она смело распоряжается своим маленьким телом, куда хочет, туда его и бросит!.. Вон взвилась, вон ударилась книзу, даже взвизгнула от радости, слышите? Так вот я для чего пью, Маша, чтобы испытать те самые ощущения, которые испытывает эта ласточка… Швыряй себя, куда хочешь, несись, куда вздумается…»
В моем ответе он
увидел насмешку, но, кажется, тут даже и насмешки
не было.
Под утро мне приснился какой-то сои, в котором играл роль Бродский. Мы с ним ходили где-то по чудесным местам, с холмами и перелесками, засыпанными белым инеем, и
видели зайцев, прыгавших в пушистом снегу, как это раз было в действительности. Бродский был очень весел и радостен и говорил, что он вовсе
не уезжает и никогда
не уедет.
Мой приятель
не тратил много времени на учение, зато все закоулки города знал в совершенстве. Он повел меня по совершенно новым для меня местам и привел в какой-то длинный, узкий переулок на окраине. Переулок этот прихотливо тянулся несколькими поворотами, и его обрамляли старые заборы. Но заборы были ниже тех, какие я
видел во сне, и из-за них свешивались густые ветки уже распустившихся садов.
Я хотел ответить, по обыкновению, шуткой, но
увидел, что она
не одна. За низким заборчиком виднелись головки еще двух девочек. Одна — ровесница Дембицкой, другая — поменьше. Последняя простодушно и с любопытством смотрела на меня. Старшая, как мне показалось, гордо отвернула голову.
Когда она подняла лицо и сказала приветливо: «Благодарю вас», — мне показалось, что это
не та барышня, которую я
видел у Дембицкой: ничего суховатого и надменного в ней
не было.
В первый же раз, когда я остался без пары, — с концом песни я протянул руку Мане Дембицкой. Во второй раз, когда осталась Лена, — я подал руку ее сестре раньше, чем она успела обнаружить свой выбор, и когда мы, смеясь, кружились с Соней, у меня в памяти осталось лицо Лены, приветливо протягивавшей мне обе руки.
Увидев, что опоздала, она слегка покраснела и осталась опять без пары. Я пожалел, что поторопился… Теперь младшая сестра уже
не казалась мне более приятной.
Молодой человек, которого я
видел подходящим, разговаривающим с нею, спасающим ее, развлекающим ее интересными рассказами, — был тонок, гибок, грациозен, красив, — совсем
не таков, как я в зеркале, и все-таки это был я…
Эта короткая фраза ударила меня, точно острие ножа. Я сразу почувствовал, как поверхностны и ничтожны были мои надежды: я
не мог ни так танцовать, ни так кланяться, ни так подавать руку: это был прирожденный талант, а у меня — только старательность жалкой посредственности. Значит… Я неизбежно обману ее ожидания, вернее, — она уже
видит, что во мне ошиблась.
Он
не танцовал вовсе, а между тем в первый же раз, как я
увидел его на ученическом вечере в клубе рядом с Леной, — я сразу почувствовал, что исключительно «благовоспитанный молодой человек», которого редко можно встретить в нашем городишке, это именно он, этот хрупкий, но стройный юноша, с такой лениво — непринужденной грацией присевший на стул рядом с Леной.
Я стоял с книгой в руках, ошеломленный и потрясенный и этим замирающим криком девушки, и вспышкой гнева и отчаяния самого автора… Зачем же, зачем он написал это?.. Такое ужасное и такое жестокое. Ведь он мог написать иначе… Но нет. Я почувствовал, что он
не мог, что было именно так, и он только
видит этот ужас, и сам так же потрясен, как и я… И вот, к замирающему крику бедной одинокой девочки присоединяется отчаяние, боль и гнев его собственного сердца…