Неточные совпадения
Эту глупую улыбку он
не мог простить себе. Увидав эту улыбку, Долли вздрогнула, как от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких слов и выбежала из комнаты. С тех пор она
не хотела
видеть мужа.
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и удивила его. Он
не понимал того, что его жалость к ней раздражала ее. Она
видела в нем к себе сожаленье, но
не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она
не простит», подумал он.
Уж который раз он
видел его приезжавшим в Москву из деревни, где он что-то делал, но что именно, того Степан Аркадьич никогда
не мог понять хорошенько, да и
не интересовался.
— Как же ты говорил, что никогда больше
не наденешь европейского платья? — сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного, платье. — Так! я
вижу: новая фаза.
Левин вдруг покраснел, но
не так, как краснеют взрослые люди, — слегка, сами того
не замечая, но так, как краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было
видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так
видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена
не совсем здорова. А вот что: если ты хочешь их
видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он
увидел брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что
не может почему-то начать говорить с братом о своем решении жениться.
Он сошел вниз, избегая подолгу смотреть на нее, как на солнце, но он
видел ее, как солнце, и
не глядя.
— Едем, едем, — отвечал счастливый Левин,
не перестававший слышать звук голоса, сказавший: «до свидания», и
видеть улыбку, с которою это было сказано.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно
видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим человеком,
не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
— Я? Да, я озабочен; но, кроме того, меня это всё стесняет, — сказал он. — Ты
не можешь представить себе, как для меня, деревенского жителя, всё это дико, как ногти того господина, которого я
видел у тебя…
— Догадываюсь, но
не могу начать говорить об этом. Уж поэтому ты можешь
видеть, верно или
не верно я догадываюсь, — сказал Степан Аркадьич, с тонкою улыбкой глядя на Левина.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь
видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить
не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Ты пойми, — сказал он, — что это
не любовь. Я был влюблен, но это
не то. Это
не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого
не может быть, понимаешь, как счастья, которого
не бывает на земле; но я бился с собой и
вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
Она
видела, что сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались с мужчинами, ездили одни по улицам, многие
не приседали и, главное, были все твердо уверены, что выбрать себе мужа есть их дело, а
не родителей.
Она
видела, что дочь уже влюблена в него, но утешала себя тем, что он честный человек и потому
не сделает этого.
Но в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она
увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего
не сказал. Кити молчала,
не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
— А! — начал он радостно. — Давно ли? Я и
не знал, что ты тут. Очень рад вас
видеть.
Кити чувствовала, как после того, что произошло, любезность отца была тяжела Левину. Она
видела также, как холодно отец ее наконец ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее отца, стараясь понять и
не понимая, как и за что можно было быть к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
— Я
не думаю, а знаю; на это глаза есть у нас, а
не у баб. Я
вижу человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и
вижу перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока
не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он
видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то
не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
— Я о ней ничего, кроме самого хорошего,
не знаю, и в отношении к себе я
видела от нее только ласку и дружбу».
— Всё кончено, и больше ничего, — сказала Долли. — И хуже всего то, ты пойми, что я
не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я
не могу, мне мука
видеть его.
— Душенька, Долли, я понимаю, но
не мучь себя. Ты так оскорблена, так возбуждена, что ты многое
видишь не так.
Я
видела только его и то, что семья расстроена; мне его жалко было, но, поговорив с тобой, я, как женщина,
вижу другое; я
вижу твои страдания, и мне,
не могу тебе сказать, как жаль тебя!
— Долли, постой, душенька. Я
видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение
не души его…
Облонский обедал дома; разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты», чего прежде
не было. В отношениях мужа с женой оставалась та же отчужденность, но уже
не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич
видел возможность объяснения и примирения.
Оттого ли, что дети
видели, что мама любила эту тетю, или оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть; но старшие два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми, еще до обеда прилипли к новой тете и
не отходили от нее.
— Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, — сказала Анна, и Кити
увидела в ее глазах тот особенный мир, который ей
не был открыт. — Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно….
Только что оставив графиню Банину, с которою он протанцовал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство, то есть пустившихся танцовать несколько пар,
увидел входившую Кити и подбежал к ней тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже
не спрашивая, желает ли она, занес руку, чтоб обнять ее тонкую талию.
Вронский подошел к Кити, напоминая ей о первой кадрили и сожалея, что всё это время
не имел удовольствия ее
видеть.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть, этого
не было?» И она опять вспоминала всё, что она
видела.
Константин Левин заглянул в дверь и
увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата
не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто
не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
Он был совсем
не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое и дурное в его характере, то, что делало столь трудным общение с ним, было позабыто Константином Левиным, когда он думал о нем; и теперь, когда
увидел его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы, он вспомнил всё это.
— Мне ни для чего
не нужно
видеть тебя, — робко отвечал он. — Я просто приехал тебя
видеть.
— Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя
видеть. Что там ни толкуй, а всё
не чужие. Ну, выпей же. Расскажи, что ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. — Как ты живешь?
Она довольно долго, ничего
не отвечая, вглядывалась в него и, несмотря на тень, в которой он стоял,
видела, или ей казалось, что
видела, и выражение его лица и глаз.
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она ничего
не отвечала, и на лице ее он
видел борьбу.
Вернувшись в свой вагон, он
не переставая перебирал все положения, в которых ее
видел, все ея слова, и в его воображении, заставляя замирать сердце, носились, картины возможного будущего.
Он знал, что у ней есть муж, но
не верил в существование его и поверил в него вполне, только когда
увидел его, с его головой, плечами и ногами в черных панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.
Еще Анна
не успела напиться кофе, как доложили про графиню Лидию Ивановну. Графиня Лидия Ивановна была высокая полная женщина с нездорово-желтым цветом лица и прекрасными задумчивыми черными глазами. Анна любила ее, но нынче она как будто в первый раз
увидела ее со всеми ее недостатками.
— Он всё
не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы
видите, я занята делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением.
— Ах, с Бузулуковым была история — прелесть! — закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала
не пропускает. Отправился он на большой бал в новой каске. Ты
видел новые каски? Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты слушай.
— Я враг поездок за границу. И изволите
видеть: если есть начало туберкулезного процесса, чего мы знать
не можем, то поездка за границу
не поможет. Необходимо такое средство, которое бы поддерживало питание и
не вредило.
Женихов так называемых я
видеть не могу.
Кити замялась; она хотела далее сказать, что с тех пор, как с ней сделалась эта перемена, Степан Аркадьич ей стал невыносимо неприятен и что она
не может
видеть его без представлений самых грубых и безобразных.
Она ему
не подавала никакого повода, но каждый раз, когда она встречалась с ним, в душе ее загоралось то самое чувство оживления, которое нашло на нее в тот день в вагоне, когда она в первый раз
увидела его.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было
видеть полкового командира,
не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут были замешаны интересы полка.
Вронский
видел всю неблаговидность этого дела и что тут дуэли быть
не может, что надо всё сделать, чтобы смягчить этого титулярного советника и замять дело.
Он
видел, что она говорит то, что принуждает себя сказать, но
не то, чего хочет.