Неточные совпадения
Он не обедал в этот день и не лег по обыкновению спать после обеда, а долго ходил по кабинету, постукивая
на ходу своей палкой. Когда
часа через два мать послала меня в кабинет посмотреть, не заснул ли он, и, если не спит, позвать к чаю, — то я застал его перед кроватью
на коленях. Он горячо молился
на образ, и все несколько тучное тело его вздрагивало… Он горько плакал.
В это время я ясно припоминаю себя в комнате больного. Я сидел
на полу, около кресла, играл какой-то кистью и не уходил по целым
часам. Не могу теперь отдать себе отчет, какая идея овладела в то время моим умом, помню только, что
на вопрос одного из посетителей, заметивших меня около стула: «А ты, малый, что тут делаешь?» — я ответил очень серьезно...
И вот,
на третий день,
часа в три, вскоре после того как
на дворе прогремели колеса отцовской брички, нас позвали не к обеду, а в кабинет отца.
— Да, жук… большой, темный… Отлетел от окна и полетел… по направлению, где корпус. А месяц! Все видно, как днем. Я смотрел вслед и некоторое время слышал… ж — ж-ж… будто стонет. И в это время
на колокольне ударили
часы. Считаю: одиннадцать.
Когда в обычный
час высокая фигура с огненными глазами стала
на обычном месте, то все, конечно, считали отчаянного солдата погибшим.
Много
часов мы провели вместе в летние сумерки,
на солдатской койке Афанасия, пропахшей потом, кожаной амуницией и кислыми солдатскими щами, — пока его рота не ушла куда-то в уезд преследовать повстанские отряды.
Я сказал матери, что после церкви пойду к товарищу
на весь день; мать отпустила. Служба только началась еще в старом соборе, когда Крыштанович дернул меня за рукав, и мы незаметно вышли. Во мне шевелилось легкое угрызение совести, но, сказать правду, было также что-то необыкновенно заманчивое в этой полупреступной прогулке в
часы, когда товарищи еще стоят
на хорах собора, считая ектений и с нетерпением ожидая Херувимской. Казалось, даже самые улицы имели в эти
часы особенный вид.
Зато он никогда не унижался до дешевой помады и томпаковых цепочек, которые другие «чиновники» носили
на виду без всякой надобности, так как
часов по большей части в карманах не было.
Затихшее здание гимназии в эти
часы представляется мне теперь чем-то вроде огромного резонатора, в котором педагогический хор настраивает
на известный лад умы и души сотен будущих людей.
Конечно, у Лотоцкого были, по — видимому, некоторые прирожденные странности, которые шли навстречу влиянию отупляющей рутины.
На других это сказывалось не так полно и не так ярко, но все же, когда теперь в моей памяти встает бесконечная вереница
часов, проведенных в стенах гимназии, то мне кажется, что напряженная тишина этих
часов то и дело оглашается маниаческими выкрикиваниями желто — красного попугая…
К семи
часам ученики, жившие
на общих квартирах, должны были сидеть за столами и готовить уроки.
Курение, «неразрешенные книги» (Писарев, Добролюбов, Некрасов, — о «нелегальщине» мы тогда и не слыхали), купанье в неразрешенном месте, катанье
на лодках, гулянье после семи
часов вечера — все это входило в кодекс гимназических проступков.
Часов, вероятно, около пяти прискакал от тюрьмы пожарный
на взмыленной лошади, а за ним, в перспективе улицы, вскоре появился тарантас, запряженный тройкой по — русски. Ямщик ловко осадил лошадей, залился
на месте колокольчик, помощник исправника и квартальные кинулись отстегивать фартук, но…
Около двенадцати
часов мы останавливались кормить в еврейском заезжем дворе, проехав только половину дороги, около тридцати верст. После этого мы оставляли шоссе и сворачивали
на проселки.
Час урока был у него точно распределен
на две неравные части.
Однажды, возвращаясь под такими впечатлениями к себе,
часов около девяти вечера, я вдруг наткнулся
на инспектора, который в переулке резко осветил мое лицо потайным фонариком.
Каждый урок словесности являлся светлым промежутком
на тусклом фоне обязательной гимназической рутины,
часом отдыха, наслаждения, неожиданных и ярких впечатлений.
К концу года Пачковский бросил гимназию и поступил в телеграф. Брат продолжал одиноко взбираться
на Парнас, без руководителя, темными и запутанными тропами: целые
часы он барабанил пальцами стопы, переводил, сочинял, подыскивал рифмы, затеял даже словарь рифм… Классные занятия шли все хуже и хуже. Уроки, к огорчению матери, он пропускал постоянно.
В погожие сумерки «весь город» выходил
на улицу, и вся его жизнь в эти
часы переливалась пестрыми волнами между тюрьмой —
на одной стороне и почтовой станцией —
на другой.
Если светлое облако, как экран, отразило эти лучи
на землю, Иисусу Навину было светло еще
час — другой…
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня
на второй план.
На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать, в те промежуточные
часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Однажды бубенчики прогремели в необычное время. Таратайка промелькнула мимо наших ворот так быстро, что я не разглядел издали фигуры сидевших, но по знакомому сладкому замиранию сердца был убежден, что это проехала она. Вскоре тележка вернулась пустая. Это значило, что сестры остались где-нибудь
на вечере и будут возвращаться обратно
часов в десять.
Я не смел думать, что это подействовала моя молитва, но какое-то теплое чувство охватило меня однажды в тихий вечерний
час на пустой улице с такою силой, что я
на некоторое время совершенно забылся в молитве.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные
часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька — ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте
на них! не ровен
час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут славные — так бы закатили!..
И то бежать не бросился, // А так всадил рогатину, // Что словно как
на вертеле // Цыпленок — завертелася // И
часу не жила!
Оно и правда: можно бы! // Морочить полоумного // Нехитрая статья. // Да быть шутом гороховым, // Признаться, не хотелося. // И так я
на веку, // У притолоки стоючи, // Помялся перед барином // Досыта! «Коли мир // (Сказал я, миру кланяясь) // Дозволит покуражиться // Уволенному барину // В останные
часы, // Молчу и я — покорствую, // А только что от должности // Увольте вы меня!»
На шее красный шелковый // Платок, рубаха красная, // Жилетка и
часы.