Неточные совпадения
После похорон некоторое время во дворе толковали, что ночью видели старого «коморника», как при жизни, хлопотавшим по хозяйству. Это опять была с его
стороны странность, потому что прежде он всегда хлопотал по хозяйству днем… Но в то время, кажется, если бы я встретил старика где-нибудь
на дворе, в саду или у конюшни, то, вероятно, не очень бы удивился, а только, пожалуй, спросил бы объяснения его странного и ни с чем несообразного поведения, после того как я его «не укараулил»…
Девочка опять не спала
на возу и, взъехав
на греблю, увидела, что
стороной за возом бежит что-то маленькое, «як мыша».
Одной ночью разразилась сильная гроза. Еще с вечера надвинулись со всех
сторон тучи, которые зловеще толклись
на месте, кружились и сверкали молниями. Когда стемнело, молнии, не переставая, следовали одна за другой, освещая, как днем, и дома, и побледневшую зелень сада, и «старую фигуру». Обманутые этим светом воробьи проснулись и своим недоумелым чириканьем усиливали нависшую в воздухе тревогу, а стены нашего дома то и дело вздрагивали от раскатов, причем оконные стекла после ударов тихо и жалобно звенели…
Солнце совсем зашло, только промеж дальних крыш, в
стороне польского кладбища, еще тлела
на небе огненно — багровая полоска.
Должно быть, было что-то особенное в этой минуте, потому что она запечатлелась навеки в моей памяти и с внутренним ощущением, и с внешними подробностями. Кто-то во мне как бы смотрел со
стороны на стоявшего у ворот мальчика, и если перевести словами результаты этого осмотра, то вышло бы приблизительно так...
Линейка имела форму узкой лопатки,
на которой было написано по — французски «la règle», a
на другой
стороне по — польски «dla bicia» (для битья).
Однажды, сидя еще
на берегу, он стал дразнить моего старшего брата и младшего Рыхлинского, выводивших последними из воды. Скамеек
на берегу не было, и, чтобы надеть сапоги, приходилось скакать
на одной ноге, обмыв другую в реке. Мосье Гюгенет в этот день расшалился, и, едва они выходили из воды, он кидал в них песком. Мальчикам приходилось опять лезть в воду и обмываться. Он повторил это много раз, хохоча и дурачась, пока они не догадались разойтись далеко в
стороны, захватив сапоги и белье.
Разделялись обыкновенно не по национальностям, а по жребию, так что русские попадали
на польскую
сторону и поляки
на русскую.
Не помню теперь,
на чьей
стороне я был
на этот раз во сне, помню только, что игра вскоре перешла в действительную войну.
В жизни
на одной
стороне стояла возвышенно печальная драма в семье Рыхлинских и казнь Стройновского,
на другой — красивая фигура безжалостного, затянутого в мундир жандарма…
Мы миновали православное кладбище, поднявшись
на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских исчезли за косогором… По
сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди, в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то в первый раз слушал шум соснового бора…
Тюрьма стояла
на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший
на левой
стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий господин, «команду
на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
На левой
стороне пруда — беленькое, веселое, с портиком и колонками — стояло двухэтажное просторное здание гимназии.
На третий или
на четвертый день мы с братом и сестрой были в саду, когда Крыжановский неожиданно перемахнул своими длинными ногами через забор со
стороны пруда и, присев в высокой траве и бурьянах, поманил нас к себе. Вид у него был унылый и несчастный, лицо помятое, глаза совсем мутные, нос еще более покривился и даже как будто обвис.
Однако… ученики давно уже подметили слабые
стороны образцового педагога и ни
на кого не рисовали столько и притом таких удачных карикатур.
На одной
стороне оказался властный сатрап, хватающий за ухо испуганного мальчишку,
на другой — закон, отделенный от власти, но вооружающий скромного директора
на борьбу и победу.
Антось нимало не смутился. Скорчив невероятную рожу, он вытянул губы хоботом и так щелкнул в
сторону Павла, что обе женщины расхохотались уже над Павлом. К вечеру он стал
на кухне своим человеком и пользовался видимым успехом.
Стороной, около шоссе, тянулись вереницы богомольцев в Почаев; ковылял старый еврей с мешком — разносчик своеобразной (впоследствии запрещенной) еврейской почты; тащилась, шурша по щебню, балагула, затянутая сверху пологом
на обручах и набитая битком головами, плечами, ногами, перинами и подушками…
В этот день он явился в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с новым учителем уже «приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых.
На углу Тополевой улицы и шоссе он увидел какого-то господина, который сидел
на штабеле бревен, покачивался из
стороны в
сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
Движение «в
сторону наименьшего (национального) сопротивления», — как его называет один из критиков — украинцев, — вело сотни молодых людей в тюрьмы, в Сибирь и даже (как, например, Лизогуба)
на плаху…
В это время
на противоположной
стороне из директорского дома показалась фигура Антоновича. Поклонившись провожавшему его до выхода директору, он перешел через улицу и пошел несколько впереди нас.
Что такое, в самом деле, литературная известность? Золя в своих воспоминаниях, рассуждая об этом предмете, рисует юмористическую картинку: однажды его, уже «всемирно известного писателя», один из почитателей просил сделать ему честь быть свидетелем со
стороны невесты
на бракосочетании его дочери. Дело происходило в небольшой деревенской коммуне близ Парижа. Записывая свидетелей, мэр, местный торговец, услышав фамилию Золя, поднял голову от своей книги и с большим интересом спросил...
Но стоит ему отъехать
на несколько верст в
сторону от берета…
В погожие сумерки «весь город» выходил
на улицу, и вся его жизнь в эти часы переливалась пестрыми волнами между тюрьмой —
на одной
стороне и почтовой станцией —
на другой.
Скоро, однако, умный и лукавый старик нашел средство примириться с «новым направлением». Начались религиозные споры, и в капитанской усадьбе резко обозначились два настроения. Женщины — моя мать и жена капитана — были
на одной
стороне, мой старший брат, офицер и студент —
на другой.
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня
на второй план.
На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать, в те промежуточные часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная
сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Надо остановиться, уйти куда-нибудь подальше, в ту
сторону, куда поплыли птицы, белевшие
на повороте между ивами, и додумать до конца.
И это было
на обеих
сторонах: герои прогрессивной беллетристики несли разрушение старому миру.
Обе
стороны литературы указывали вперед
на загадочную тучу: консерваторы — со страхом, прогрессисты — с надеждой.
Я вежливо приподнял фуражку. Мне нравилась эта церемония представления, кажется, тоже первая в моей жизни. Я
на время остановился у забора, и мы обменялись с Дембицкой несколькими шутками. Младшая Линдгорст простодушно смеялась. Старшая держалась в
стороне и опять как-то гордо. Когда она повернула голову, что-то в ее красивом профиле показалось мне знакомо. Прямой нос, слегка выдавшаяся нижняя губа… Точно у Басиной Иты? Нет, та была гораздо смуглее, но красивее и приятнее…
Я опять в первый раз услыхал, что я — «воспитанный молодой человек», притом «из губернии», и это для меня была приятная новость. В это время послышалось звяканье бубенчиков. По мосту и затем мимо нас проехала небольшая тележка, запряженная круглой лошадкой; в тележке сидели обе сестры Линдгорст, а
на козлах, рядом с долговязым кучером, — их маленький брат. Младшая обернулась в нашу
сторону и приветливо раскланялась. Старшая опять надменно кивнула головой…
Мне уже трудно было по — прежнему следить только за действием по одной ниточке, не оглядываясь по
сторонам и не останавливаясь
на второстепенных лицах.