Мне нравилось в нем все: и чистенькое, хорошо лежавшее на его тонкой фигуре платье, и походка, как будто слегка неуклюжая и, несмотря на это, изящная, и тихая улыбка, и какая-то особенная сдержанность среди шумной ватаги пансионеров, и то, как он, ответив урок у доски, обтирал белым платком свои тонкие руки.
Мне нравились его крутой лоб, светлые глаза, то сверкавшие шаловливым весельем, то внезапно тускневшие и заволакивавшиеся непонятным мне и загадочным выражением, его широкоплечая фигура с тонким станом, в узком старом мундирчике, спокойная самоуверенность и чувство какого-то особого превосходства, сквозившее во всех его приемах.
Мне этого не хотелось. Идти — это
мне нравилось, но я все-таки знал, что надо вернуться домой, к матери, отцу, братьям и сестрам.
Я вежливо приподнял фуражку.
Мне нравилась эта церемония представления, кажется, тоже первая в моей жизни. Я на время остановился у забора, и мы обменялись с Дембицкой несколькими шутками. Младшая Линдгорст простодушно смеялась. Старшая держалась в стороне и опять как-то гордо. Когда она повернула голову, что-то в ее красивом профиле показалось мне знакомо. Прямой нос, слегка выдавшаяся нижняя губа… Точно у Басиной Иты? Нет, та была гораздо смуглее, но красивее и приятнее…
Неточные совпадения
Я не знаю, что это за имя, но его так звали, и нам имя
нравилось, как и он сам.
Мне они
нравились, и мой ум обогатился стихотворными сведениями из польского гербовника.
Вообще в пансионе был свой особенный тон, и все в нем
мне очень
нравилось, кроме учителя математики пана Пашковского.
— Веретьев! — сказал
я радостно. Веретьев
мне тоже очень
нравился и тоже отчасти напоминал Авдиева: превосходно читал стихи, говорил пошляку Астахову неприятную правду в глаза и так красиво «швырял себя, подобно ласточке». Но на этот раз
я тотчас же вспомнил конец и сказал довольно уныло...
Эта песня безотчетно
понравилась мне тогда больше всех остальных. Авдиев своим чтением и пением вновь разбудил во
мне украинский романтизм, и
я опять чувствовал себя во власти этой поэтической дали степей и дали времен…
И теперь на вопрос Авдиева,
понравилась ли
мне песня «про бурлаку»,
я ответил, что
понравилась больше всех.
Мне она
нравилась, между прочим, и тем, что первая стала называть
меня по имени — отчеству, как взрослая девица взрослого кавалера.
— Как вам
понравилась Лена? — лукаво спросила у
меня Дембицкая при первой нашей встрече.
Я говорил совершенно искренно, — она показалась
мне суховато — надменной, и в ней не было того открытого веселья, которое теперь так
нравилось мне в городнической дочке.
Я сказал ей это.
— А вы, наоборот,
понравились, — сообщила она лукаво, искоса глядя на
меня своими серыми глазами. — Лена говорит, что приятно видеть с нашем городке такого воспитанного молодого человека… Еще бы. Ведь вы «из губернии».
Лена засмеялась и подарила
меня взглядом, каким обыкновенно поощряла мои удачные шаги или изречения. Но у
меня что-то слегка защемило в глубине совести. Инстинктивно
я почувствовал, что говорю не свое, что, в сущности, этот медвежеватый мальчик, так своеобразно избавившийся от мучительного принуждения к танцам, к которым он не способен, и так мало обращавший внимания на наше мнение (в том числе и на мнение Лены),
мне положительно
нравится и даже внушает невольное уважение…
И
я скоро сказал себе, что он
мне самому решительно
нравится и что в нем есть, как свое, прирожденное, настоящее, — то самое, за чем
я гнался напрасно, как напрасно воображал себя польским рыцарем или героем гайдамацких набегов…
― Да вот написал почти книгу об естественных условиях рабочего в отношении к земле, ― сказал Катавасов. ― Я не специалист, но
мне понравилось, как естественнику, то, что он не берет человечества как чего-то вне зоологических законов, а, напротив, видит зависимость его от среды и в этой зависимости отыскивает законы развития.
Условий света свергнув бремя, // Как он, отстав от суеты, // С ним подружился я в то время. //
Мне нравились его черты, // Мечтам невольная преданность, // Неподражательная странность // И резкий, охлажденный ум. // Я был озлоблен, он угрюм; // Страстей игру мы знали оба; // Томила жизнь обоих нас; // В обоих сердца жар угас; // Обоих ожидала злоба // Слепой Фортуны и людей // На самом утре наших дней.
Неточные совпадения
Хлестаков. Вы, как
я вижу, не охотник до сигарок. А
я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак не могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше
нравятся — брюнетки или блондинки?
Хлестаков. Покорно благодарю.
Я сам тоже —
я не люблю людей двуличных.
Мне очень
нравится ваша откровенность и радушие, и
я бы, признаюсь, больше бы ничего и не требовал, как только оказывай
мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое
нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только
я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
Марья Антоновна. Фи, маменька, голубое!
Мне совсем не
нравится: и Ляпкина-Тяпкина ходит в голубом, и дочь Земляники тоже в голубом. Нет, лучше
я надену цветное.
Анна Андреевна. Но только какое тонкое обращение! сейчас можно увидеть столичную штучку. Приемы и все это такое… Ах, как хорошо!
Я страх люблю таких молодых людей!
я просто без памяти.
Я, однако ж, ему очень
понравилась:
я заметила — все на
меня поглядывал.