Неточные совпадения
Время этого настроения ушло безвозвратно, и уже сознательная юность моего поколения
была захвачена разъедающим, тяжелым, но творческим сознанием
общей ответственности…
Но он
был человек очень молчаливый, все только курил и сплевывал, не высказывая никаких
общих суждений.
Действительно, я носил линейку на виду, тогда как надо
было спрятать ее и накинуть на шею тому, кто проговаривался польским или русским словом… Это походило немного на поощрение шпионства, но при
общем тоне пансиона превратилось в своего рода шутливый спорт. Ученики весело перекидывались линейкой, и тот, кто приходил с нею к столу, мужественно принимал крепкий удар.
Были вызваны войска. К вечеру толпа все еще не расходилась, и в сумерках ее разогнали… В городе это произвело впечатление взрыва. Рассказывали, как грубо преследуемые женщины кидались во дворы и подъезды, спасались в магазинах. А «арест креста при полиции» вызывал смущение даже в православном населении, привыкшем к
общим с католиками святыням…
Все это усиливало
общее возбуждение и, конечно, отражалось даже на детских душах… А так как я тогда не
был ни русским, ни поляком или, вернее,
был и тем, и другим, то отражения этих волнений неслись над моей душой, как тени бесформенных облаков, гонимых бурным ветром.
Это
было первое
общее суждение о поэзии, которое я слышал, а Гроза (маленький, круглый человек, с крупными чертами ординарного лица)
был первым виденным мною «живым поэтом»… Теперь о нем совершенно забыли, но его произведения
были для того времени настоящей литературой, и я с захватывающим интересом следил за чтением. Читал он с большим одушевлением, и порой мне казалось, что этот кругленький человек преображается, становится другим — большим, красивым и интересным…
Как бы то ни
было, теперь он служил архивариусом, получал восемь рублей в месяц, ходит в засаленном костюме, вид имел не то высокомерный, не то унылый и в
общем — сильно потертый.
Нравы в чиновничьей среде того времени
были простые. Судейские с величайшим любопытством расспрашивали нас о подробностях этой сцены и хохотали. Не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь считал при этом себя или Крыжановского профессионально оскорбленным. Мы тоже смеялись. Юность недостаточно чутка к скрытым драмам; однажды мы даже сочинили
общими усилиями юмористическое стихотворение и подали его Крыжановскому в виде деловой бумаги. Начиналось оно словами...
Для этого он наскоро сладил ученический хор под руководством двух учеников из поповичей и сам служил для нас после
общей службы. Нам это нравилось. Церковь
была в нашем нераздельном владении, в ней
было как-то особенно уютно, хорошо и тихо. Ни надзирателей, ни надзора не
было.
Как ни различны эти фигуры, они встают в моей памяти, объединенные
общей чертой: верой в свое дело. Догматы
были различны: Собкевич, вероятно, отрицал и физику наравне с грамматикой перед красотой человеческого глаза. Овсянкин
был одинаково равнодушен к красоте человеческих форм, как и к красоте точного познания, а физик готов
был, наверное, поспорить и с Овсянкиным о шестодневии. Содержание веры
было различно, психология одна.
К семи часам ученики, жившие на
общих квартирах, должны
были сидеть за столами и готовить уроки.
В церковь я ходил охотно, только попросил позволения посещать не собор, где ученики стоят рядами под надзором начальства, а ближнюю церковь св. Пантелеймона. Тут, стоя невдалеке от отца, я старался уловить настоящее молитвенное настроение, и это удавалось чаще, чем где бы то ни
было впоследствии. Я следил за литургией по маленькому требнику. Молитвенный шелест толпы подхватывал и меня, какое-то широкое
общее настроение уносило, баюкая, как плавная река. И я не замечал времени…
Остановиться он должен
был у исправника, на Гимназической улице, поэтому исправницкая квартира стала центром
общего внимания.
Шляхта собралась у старика Погорельского, человека сведущего в вопросах чести, и на
общем совете
было решено отправить к Лохмановичу депутацию.
Стиль
был старинный русско — польский, кудреватый, запутанный, усеянный такими неожиданными оборотами, что порой чтение капитана прерывалось
общим хохотом.
Порой приезжали более отдаленные соседи помещики с семьями, но это бывало редко и мимолетно. Приезжали, здоровались, говорили о погоде, молодежь слушала музыку, порой танцовала. Ужинали и разъезжались, чтобы не видаться опять месяцы. Никаких
общих интересов не
было, и мы опять оставались в черте точно заколдованной усадьбы.
Было и еще два — три молодых учителя, которых я не знал. Чувствовалось, что в гимназии появилась группа новых людей, и
общий тон поднялся. Кое-кто из лучших, прежних, чувствовавших себя одинокими, теперь ожили, и до нас долетали отголоски споров и разногласий в совете. В том
общем хоре, где до сих пор над голосами среднего тембра и регистра господствовали резкие фальцеты автоматов и маниаков, стала заметна новая нотка…
Общими беглыми чертами
были зарисованы провинциальные типы, кое — где красиво выделялись литературные обороты и цитаты, обнаруживавшие начитанность автора.
Перевели меня без экзамена, я
был свободен и переполнен радостью этой свободы, которая оттенялась еще тем, что в гимназии экзамены шли своим порядком и
общие каникулы еще не начинались.
Тут был Проласов, заслуживший // Известность низостью души, // Во всех альбомах притупивший, // St.-Priest, твои карандаши; // В дверях другой диктатор бальный // Стоял картинкою журнальной, // Румян, как вербный херувим, // Затянут, нем и недвижим, // И путешественник залётный, // Перекрахмаленный нахал, // В гостях улыбку возбуждал // Своей осанкою заботной, // И молча обмененный взор // Ему
был общий приговор.
Неточные совпадения
Дети, которые при рождении оказываются не обещающими
быть твердыми в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые и негодные для работ тоже могут
быть умерщвляемы, но только в таком случае, если, по соображениям околоточных надзирателей, в
общей экономии наличных сил города чувствуется излишек.
На небе
было всего одно облачко, но ветер крепчал и еще более усиливал
общие предчувствия.
Искусственные примеси сверху донизу опутали Глупов, и ежели можно сказать, что в
общей экономии его существования эта искусственность
была небесполезна, то с не меньшею правдой можно утверждать и то, что люди, живущие под гнетом ее,
суть люди не весьма счастливые.
Вообще политическая мечтательность
была в то время в большом ходу, а потому и Бородавкин не избегнул
общих веяний времени.
Началось
общее судбище; всякий припоминал про своего ближнего всякое, даже такое, что тому и во сне не снилось, и так как судоговорение
было краткословное, то в городе только и слышалось: шлеп-шлеп-шлеп!