Неточные совпадения
Это
было тихое, устойчивое нарастание жизненных
сил, плавно уносившее меня вместе с окружающим мирком, а берега стороннего необъятного мира, по которым можно
было бы заметить движение, мне тогда не
были видны…
Все признавали, от мелкого торговца до губернского начальства, что нет такой
силы, которая бы заставила судью покривить душою против совести и закона, но… и при этом находили, что если бы судья вдобавок принимал умеренные «благодарности», то
было бы понятнее, проще и вообще «более по — людски»…
В молодых годах он
был очень красив и пользовался огромным успехом у женщин. По — видимому, весь избыток молодых, может
быть, недюжинных
сил он отдавал разного рода предприятиям и приключениям в этой области, и это продолжалось за тридцать лет. Собственная практика внушила ему глубокое недоверие к женской добродетели, и, задумав жениться, он составил своеобразный план для ограждения своего домашнего спокойствия…
Ночь, конечно, опять
была ясная, как день, а на мельницах и в бучилах, как это всем известно, водится нечистая
сила…
Гор у нас не
было, и сдвигать их не
было надобности. Скоро, однако, мне представился случай испытать
силу своей молитвы по поводу другого предприятия…
В нашей семье нравы вообще
были мягкие, и мы никогда еще не видели такой жестокой расправы. Я думаю, что по
силе впечатления теперь для меня могло бы
быть равно тогдашнему чувству разве внезапное на моих глазах убийство человека. Мы за окном тоже завизжали, затопали ногами и стали ругать Уляницкого, требуя, чтобы он перестал бить Мамерика. Но Уляницкий только больше входил в азарт; лицо у него стало скверное, глаза
были выпучены, усы свирепо торчали, и розга то и дело свистела в воздухе.
История эта состояла в следующем: мужик пахал поле и выпахал железный казанок (котел) с червонцами. Он тихонько принес деньги домой и зарыл в саду, не говоря никому ни слова. Но потом не утерпел и доверил тайну своей бабе, взяв с нее клятву, что она никому не расскажет. Баба, конечно, забожилась всеми внутренностями, но вынести тяжесть неразделенной тайны
была не в
силах. Поэтому она отправилась к попу и, когда тот разрешил ее от клятвы, выболтала все на духу.
В качестве «заведомого ябедника» ему это
было воспрещено, но тем большим доверием его «бумаги» пользовались среди простого народа: думали, что запретили ему писать именно потому, что каждая его бумага обладала такой
силой, с которой не могло справиться самое большое начальство.
—
Был болен,
был болен… — Не готовил! — загудел весь класс. Я несколько ободрился, почувствовав, что за мной стоит какая-то дружественная и солидарная
сила. Подойдя к кафедре, я остановился и потупился.
Еще в Житомире, когда я
был во втором классе,
был у нас учитель рисования, старый поляк Собкевич. Говорил он всегда по — польски или по — украински, фанатически любил свой предмет и считал его первой основой образования. Однажды, рассердившись за что-то на весь класс, он схватил с кафедры свой портфель, поднял его высоко над головой и изо всей
силы швырнул на пол. С сверкающими глазами, с гривой седых волос над головой, весь охваченный гневом, он
был похож на Моисея, разбивающего скрижали.
Впрочем, я с благодарностью вспоминаю об этих своеобразных состязаниях. Гимназия не умела сделать интересным преподавания, она не пыталась и не умела использовать тот избыток нервной
силы и молодого темперамента, который не поглощался зубристикой и механическим посещением неинтересных классов… Можно
было совершенно застыть от скуки или обратиться в автоматический зубрильный аппарат (что со многими и случалось), если бы в монотонную жизнь не врывались эпизоды этого своеобразного спорта.
— Э! не говори!
Есть что-то, понимаешь, в натуре такое… Я не говорю, что непременно там нечистая
сила или что-нибудь такое сверхъестественное… Может
быть, магнетизм… Когда-нибудь наука дойдет…
Вообще, очень религиозный, отец совсем не
был суеверен. Бог все видит, все знает, все устроил. На земле действуют его ясные и твердые законы. Глупо не верить в бога и глупо верить в сны, в нечистую
силу, во всякие страхи.
От капитана и его рассказов осталось у нас после этого смешанное впечатление: рассказы
были занимательны. Но он не верит в бога, а верит в нечистую
силу, которая называется магнетизм и бегает на птичьих лапах. Это смешно.
Банькевич
был уничтожен. У злого волшебника отняли черную книгу, и он превратился сразу в обыкновенного смертного. Теперь самые смиренные из его соседей гоняли дрючками его свиней, нанося действительное членовредительство, а своих поросят, захваченных в заколдованных некогда пределах, отнимали
силой. «Заведомый ябедник»
был лишен покровительства законов.
Растущая душа стремилась пристроить куда-то избыток
силы, не уходящей на «арифметики и грамматики», и вслед за жгучими историческими фантазиями в нее порой опять врывался религиозный экстаз. Он
был такой же беспочвенный и еще более мучительный. В глубине души еще не сознанные начинали роиться сомнения, а навстречу им поднималась жажда религиозного подвига, полетов души ввысь, молитвенных экстазов.
Но… стоит вспомнить сотни имен из украинской молодежи, которая участвовала в движении 70–х годов, лишенном всякой националистической окраски, чтобы понять, где
была большая двигательная
сила…
Я
был способен, — гимназия не могла захватить всех
сил моего растущего ума.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими
силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не
будет ли какого приказанья?
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная
сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Сбежал с кафедры и что
силы есть хвать стулом об пол.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот
был прост; накинется // Со всей воинской
силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по миру, // Не отойдя сосет!
Довольно! Окончен с прошедшим расчет, // Окончен расчет с господином! // Сбирается с
силами русский народ // И учится
быть гражданином.