Неточные совпадения
Он не обедал в этот день и не лег по обыкновению спать после обеда,
а долго ходил по кабинету, постукивая на ходу своей палкой. Когда часа через два мать послала меня в кабинет посмотреть, не заснул ли он, и,
если не спит, позвать к чаю, — то я застал его перед кроватью на коленях. Он горячо молился на образ, и все несколько тучное тело его вздрагивало… Он горько плакал.
Иной раз он делился своими мыслями с матерью,
а иногда даже,
если матери не было поблизости — с трогательным, почти детским простодушием обращался к кому-нибудь из нас, детей…
После похорон некоторое время во дворе толковали, что ночью видели старого «коморника», как при жизни, хлопотавшим по хозяйству. Это опять была с его стороны странность, потому что прежде он всегда хлопотал по хозяйству днем… Но в то время, кажется,
если бы я встретил старика где-нибудь на дворе, в саду или у конюшни, то, вероятно, не очень бы удивился,
а только, пожалуй, спросил бы объяснения его странного и ни с чем несообразного поведения, после того как я его «не укараулил»…
Потом на «тот свет» отправился пан Коляновский, который, по рассказам, возвращался оттуда по ночам. Тут уже было что-то странное. Он мне сказал: «не укараулишь», значит, как бы скрылся,
а потом приходит тайком от домашних и от прислуги. Это было непонятно и отчасти коварно,
а во всем непонятном,
если оно вдобавок сознательно, есть уже элемент страха…
Страшен был не он, с его хвостом, рогами и даже огнем изо рта. Страшно было ощущение какого-то другого мира, с его вмешательством, непонятным, таинственным и грозным… Всякий раз, когда кто-нибудь умирал по соседству, особенно
если умирал неожиданно, «наглою» смертью «без покаяния», — нам становилась страшна тьма ночи,
а в этой тьме — дыхание ночного ветра за окном, стук ставни, шум деревьев в саду, бессознательные вскрикивания старой няньки и даже простой жук, с смутным гудением ударяющийся в стекла…
Он говорил с печальным раздумием. Он много и горячо молился,
а жизнь его была испорчена. Но обе эти сентенции внезапно слились в моем уме, как пламя спички с пламенем зажигаемого фитиля. Я понял молитвенное настроение отца: он, значит, хочет чувствовать перед собой бога и чувствовать, что говорит именно ему и что бог его слышит. И
если так просить у бога, то бог не может отказать, хотя бы человек требовал сдвинуть гору…
Объяснение отца относительно молитвы загорелось во мне неожиданной надеждой.
Если это верно, то ведь дело устраивается просто: стоит только с верой, с настоящей верой попросить у бога пару крыльев… Не таких жалких какие брат состряпал из бумаги и дранок.
А настоящих с перьями, какие бывают у птиц и ангелов. И я полечу!
В одно утро пан Уляницкий опять появился на подоконнике с таинственным предметом под полой халата,
а затем, подойдя к нашему крыльцу и как-то особенно всматриваясь в наши лица, он стал уверять, что в сущности он очень, очень любит и нас, и своего милого Мамерика, которому даже хочет сшить новую синюю куртку с медными пуговицами, и просит, чтобы мы обрадовали его этим известием,
если где-нибудь случайно встретим.
И
если, может, найдутся наследники того, чьи это деньги по правде, то котелок такому человеку отдастся и снимется с рогов,
а с попа сойдет бычья шкура.
— Отдал, отдал! — перебила мать с горечью… — Ну, скажи: разве ты сам отдашь?..
А вот,
если приставят нож к горлу…
На следующий же урок Буткевич принес мне маленькую брошюрку, кажется киевского издания. На обложке было заглавие,
если не ошибаюсь: «Про Чуприну та Чортовуса»,
а виньетка изображала мертвого казака, с «оселедцем» на макушке и огромнейшими усами, лежавшего, раскинув могучие руки, на большом поваленном пне…
И мне казалось, что
если, по его требованию, я стану отвечать ему тоже на украинском языке (который я знал довольно плохо), то и это выйдет не настояще,
а нарочно, и потому «стыдно».
Я понял, что дал промах: «настоящий» гимназист гордился бы,
если бы удалось обманом ускользнуть от Журавского,
а я сам полез ему в лапы…
Если это ему надоедало,
а мы его не выпускали из плена, то он, наконец, вынимал из кармана классную записную книжечку с карандашом, вглядывался в лица стоящих перед ним и, усмехаясь своей задумчиво — юмористической улыбкой, говорил...
Если надзирателю удавалось захватить платье купальщиков, то приходилось одеваться и следовать за ним к инспектору,
а оттуда — в карцер…
Если курица какого-нибудь пана Кунцевича попадала в огород Антония, она, во — первых, исчезала,
а во — вторых, начинался иск о потраве.
Если, наоборот, свинья Банькевича забиралась в соседний огород, — это было еще хуже. Как бы почтительно ни выпроводил ее бедный Кунцевич, — все-таки оказывалось, что у нее перебита нога, проколот бок или каким иным способом она потерпела урон в своем здоровье, что влекло опять уголовные и гражданские иски. Соседи дрожали и откупались.
Эпизод этот залег в моей памяти каким-то странным противоречием, и порой, глядя, как капитан развивает перед Каролем какой-нибудь новый план,
а тот слушает внимательно и спокойно, — я спрашивал себя: помнит ли Кароль, или забыл? И
если помнит, то винит ли капитана? Или себя? Или никого не винит,
а просто носит в душе беспредметную горечь и злобу? Ничего нельзя было сказать, глядя на суховатое морщинистое лицо, с колючей искоркой в глазах и с тонкими губами, сжатыми, точно от ощущения уксуса и желчи…
Сказать дерзость учителю, вообще говоря, считалось подвигом, и
если бы он так же прямо назвал бараном одного из «старых» — Кранца, Самаревича, Егорова, то совет бы его исключил,
а ученики проводили бы его горячим сочувствием.
Этот вопрос стал центром в разыгравшемся столкновении. Прошло дня два, о жалобе ничего не было слышно.
Если бы она была, — Заруцкого прежде всего вызвал бы инспектор Рущевич для обычного громового внушения,
а может быть, даже прямо приказал бы уходить домой до решения совета. Мы ждали… Прошел день совета… Признаков жалобы не было.
—
А! Это вы. Хотите ко мне пить чай? Вот, кстати, познакомьтесь: Жданов, ваш будущий товарищ,
если только не срежется на экзамене, — что, однако, весьма вероятно. Мы вам споем малорусскую песню. Чи може ви наших пiсень цураєтесь? — спросил он по — малорусски. —
А коли не цураєтесь, — идем.
И
если впредь корреспонденции будут касаться деятельности правительственной власти, то он, помощник исправника, при всем уважении к отцу,
а также к литературе, будет вынужден произвести секретное дознание о вредной деятельности корреспондента и даже… ему неприятно говорить об этом… ходатайствовать перед губернатором о высылке господина литератора из города…
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только, что близко;
а вы вообразите себе, что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня,
если б мог прижать вас в свои объятия.
Аммос Федорович.
А черт его знает, что оно значит! Еще хорошо,
если только мошенник,
а может быть, и того еще хуже.
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда,
если старый черт,
а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Городничий (с неудовольствием).
А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что?
а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да
если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов!
Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою,
а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)