Неточные совпадения
Но люди еще помнили, как он рассказывал о прежних годах, о Запорожьи, о гайдамаках, о том, как и он уходил
на Днепр и потом
с ватажками нападал
на Хлебно и
на Клевань, и как осажденные в горящей избе гайдамаки стреляли из окон, пока от жара не лопались у них
глаза и не взрывались сами собой пороховницы.
А в это время какой-то огромный немец,
с выпученными
глазами и весь в поту, суетившийся всех больше
на пристани, увидел Лозинскую, выхватил у нее билет, посмотрел, сунул ей в руку, и не успели лозищане оглянуться, как уже и женщина, и ее небольшой узел очутились
на пароходике.
И в это время
на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел больной;
на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз
с заплаканными
глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
Лозинский постоял, посмотрел и не сказал ей ничего. Он не любил говорить
на ветер, да и его доля была тоже темна. А только
с этих пор, где бы он ни стоял, где бы он ни сидел, что бы ни делал, а все думал об этой девушке и следил за нею
глазами.
И он сел
на свою кровать против американского господина, вдобавок еще расставивши ноги. Матвей боялся, что американец все-таки обидится. Но он оказался парень простой и покладливый. Услыхав, что разговор идет о Тамани-холле, он отложил газету, сел
на своей постели, приветливо улыбнулся, и некоторое время оба они сидели
с Дымой и пялили друг
на друга
глаза.
Борк пожал плечами, и через минуту сверху спустилась Анна. Старая барыня надела стеклышки
на нос и оглядела девушку
с ног до головы. Лозищане тоже взглянули
на нее, и им показалось, что барыня должна быть довольна и испуганным лицом Анны, и
глазами, в которых дрожали слезы, и крепкой фигурой, и тем, как она мяла рукой конец передника.
Матвей даже разинул рот от удивления, и два приятеля
с полминуты молча глядели друг
на друга. Потом Дыма отвел
глаза и сказал...
Но вдруг он
с испугом привскочил
на кровати. Матвей тоже сидел. При свете
с улицы было видно, что лицо его бледно, волосы стоят дыбом,
глаза горят, а рука приподнята кверху.
Потом вдруг все стихло, и он увидел еврейскую свадьбу: мистер Мозес из Луисвилля, еврей очень неприятного вида, венчает Анну
с молодым Джоном. Джон
с торжествующим видом топчет ногой рюмку, как это делается
на еврейской свадьбе, а кругом, надрываясь, все в поту,
с вытаращенными
глазами, ирландцы гудят и пищат
на скрипицах, и
на флейтах, и
на пузатых контрабасах… А невдалеке, задумчивый и недоумевающий, стоит Берко и говорит...
Матвей посмотрел
на Розу высокомерным и презрительным взглядом. Молодая еврейка хорошо знала этот взгляд христиан. Ей казалось, что она начала дружиться
с Анной и даже питала симпатию к этому задумчивому волынцу,
с голубыми
глазами. Но теперь она вспыхнула и сказала...
Девушка
с некоторым удивлением посмотрела
на Матвея и покраснела еще больше. Ей казалось, что хотя, конечно, Джон еврей и сидит немного дерзко, но что говорить так в
глаза не следует…
Идет такой бедняга
с дрянным товаром, порой со спичками, только бы прикрыть чем-нибудь свое нищенство, идет лохматый, оборванный и грязный,
с потускневшими и грустными
глазами, и по всему сразу узнаешь нашего еврея, только еще более несчастного
на чужой стороне, где жизнь дороже, а удача встречает не всех.
Он поднял голову
с враждой
на душе, и четыре человеческих
глаза встретились
с выражением недоверия и испуга…
Это был тот, что подходил к кустам, заглядывая
на лежавшего лозищанина. Человек без языка увидел его первый, поднявшись
с земли от холода, от сырости, от тоски, которая гнала его
с места. Он остановился перед Ним, как вкопанный, невольно перекрестился и быстро побежал по дорожке,
с лицом, бледным, как полотно,
с испуганными сумасшедшими
глазами… Может быть, ему было жалко, а может быть, также он боялся попасть в свидетели… Что он скажет, он, человек без языка, без паспорта, судьям этой проклятой стороны?..
Когда пыль, поднятую этой толкотней, пронесло дальше, к площади, знамя опять стояло неподвижно, а под знаменем встал человек
с открытой головой, длинными, откинутыми назад волосами и черными сверкающими
глазами южанина. Он был невелик ростом, но возвышался над всею толпой,
на своей платформе, и у него был удивительный голос, сразу покрывший говор толпы. Это был мистер Чарльз Гомперс, знаменитый оратор рабочего союза.
— Ну, я в эти дела не мешаюсь, — ответил сурово молчаливый жилец и опять повернулся к своим бумагам. Но между
глазами и бумагой ему почудилось испуганное лицо миловидной девушки, растерявшейся и беспомощной, и он опять
с неудовольствием повернулся, подымая привычным движением свои очки
на лоб.
Когда толпа остановилась, когда он понял, что более уже ничего не будет, да и быть более уже нечему, кроме самого плохого, когда, наконец, он увидел Гопкинса лежащим
на том месте, где он упал,
с белым, как у трупа, лицом и закрытыми
глазами, он остановился, дико озираясь вокруг и чувствуя, что его в этом городе настигнет, наконец, настоящая погибель.
Они приступили к Матвею
с расспросами
на разных языках, но он только глядел
на них своими синими
глазами, в которых виднелась щемящая тоска, и повторял: Миннесота… Дыма… Лозинский…
Пришелец еще несколько секунд смотрел в это лицо… Несмотря
на то, что Матвей был теперь переодет и гладко выбрит, что
на нем был американский пиджак и шляпа, было все-таки что-то в этой фигуре, пробуждавшее воспоминания о далекой родине. Молодому человеку вдруг вспомнилась равнина, покрытая глубоким мягким снегом, звон колокольчика, высокий бор по сторонам дороги и люди
с такими же
глазами, торопливо сворачивающие свои сани перед скачущей тройкой…
Нилов, снимая свой узел, еще раз пристально и как будто в нерешимости посмотрел
на Матвея, но, заметив острый взгляд Дикинсона, взял узел и попрощался
с судьей. В эту самую минуту Матвей открыл
глаза, и они
с удивлением остановились
на Нилове, стоявшем к нему в профиль.
На лице проснувшегося проступило как будто изумление. Но, пока он протирал
глаза, поезд, как всегда в Америке, резко остановился, и Нилов вышел
на платформу. Через минуту поезд несся дальше.
Измученный, голодный, оскорбленный, доведенный до исступления, лозищанин раскидал всех вцепившихся в него американцев, и только дюжий, как и он сам, немец еще держал его сзади за локти, упираясь ногами… А он рвался вперед,
с глазами, налившимися кровью, и чувствуя, что он действительно начинает сходить
с ума, что ему действительно хочется кинуться
на этих людей, бить и, пожалуй, кусаться…
А дело
с Анной шло все хуже и хуже… Через два года после начала этого рассказа два человека сошли
с воздушного поезда
на углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных улиц, разыскивая дом № 1235. Один из них был высокий блондин
с бородой и голубыми
глазами, другой — брюнет, небольшой, но очень юркий,
с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал
на лестницу и хотел позвонить, но высокий товарищ остановил его.
Глаза его
с волнением видели здесь следы прошлого. Вот за углом как будто мелькнула чья-то фигура. Вот она появляется из-за угла, ступая так тяжело, точно
на ногах у нее пудовые гири, и человек идет,
с тоской оглядывая незнакомые дома, как две капли воды похожие друг
на друга… «Все здесь такое же, — думал про себя Лозинский, — только… нет уже того человека, который блуждал по этой улице два года назад, а есть другой…»