Неточные совпадения
Он
был мудрый Полководец; знал своих неприятелей и систему войны образовал по их свойству; мало верил слепому случаю и подчинял его вероятностям рассудка; казался отважным, но
был только проницателен; соединял решительность с тихим и ясным действием ума; не знал ни страха, ни запальчивости; берег себя в сражениях единственно для победы; обожал славу, но мог бы снести и поражение, чтобы в самом несчастии доказать свое искусство и величие; обязанный Гением Натуре, прибавил к ее дарам и силу Науки; чувствовал свою цену, но хвалил только других; отдавал справедливость подчиненным, но огорчился бы во глубине
сердца, если бы кто-нибудь из них мог сравниться с ним талантами: судьба избавила его от сего неудовольствия.
Какое хладное
сердце может
быть нечувствительно к Ее красноречивому, убедительному, трогательному Указу о сем предмете?
Премудрая доказывает умом и опытами, что «излишно строгое наказание не удерживает людей от злодеяний; что умеренное, но продолжительное, действует на душу сильнее жестокого, но маловременного; что законы исправительные и кроткие благотворнее строгих, искоренительных; что ужасная привычка к казни ожесточает
сердце и отнимает у Законодателя способы к исправлению нравов; что стыд должен
быть главным его орудием; что не умеренность наказания, а совершенное упущение вины рождает дерзость и необузданность» (81–91).
С каким трогательным красноречием изображает Она ужас сего варварского обыкновения терзать людей прежде осуждения, сей адом вымышленный способ допросов, страшнейший самой казни, вину бесчисленных ложных показаний и неправедных приговоров! (193–197)
Сердце всякого чувствительного, содрогаясь вместе с добродетельным
сердцем Монархини, уверено, что в Ее царствование ни в каком случае не могло
быть терпимо сие лютое и безрассудное истязание.
Сии гнусные, но к утешению доброго
сердца малочисленные тираны, которые забывают, что
быть господином
есть: для истинного Дворянина,
быть отцом своих подданных, — не могли уже тиранствовать во мраке; луч мудрого Правительства осветил их дела; страх
был для них красноречивее совести, и судьба подвластных земледельцев смягчилась.
Оно дает Полиции священные права Римской Ценсуры; оно предписывает ей не только устрашать злодейство, но и способствовать благонравию народа, питать в
сердцах любовь к добру общему, чувство жалости к несчастному — сие первое движение существ нравственных, слабых в уединении и сильных только взаимным между собою вспоможением; оно предписывает ей утверждать мир в семействах, основанный на добродетели супругов, на любви родительской и неограниченном повиновении детей [См.: «Зерцало Благочиния».] — ибо мир в семействах
есть мир во граде, по словам древнего Философа.
Благородные Россияне
были, конечно, прежде
сердцем и душою, нежели именем благородные.
Словесность, сей главный орган Гения и чувствительности; сия, можно сказать, посланница Неба, которая разносит из страны в страну великие и полезные идеи, соединяет умы и
сердца, производит и питает нежную потребность души: заниматься изящными мыслями, наслаждаться творением стройного воображения, излиянием
сердца — Словесность
была предметом особенного благоволения и покровительства Екатерины, ибо Она знала ее сильное влияние на образование народа и счастие жизни.
Он
был знатен и силен: следственно, немногие могут судить о нем беспристрастно; зависть и неблагодарность —
суть два главные порока человеческого
сердца.
Не те одни
были неутешны, которые наслаждались лицезрением Великой, внимали пленительным словам Премудрой, окружали трон Ее; нет, вся Россия проливала горестные слезы, ибо Она не для любимцев, а для России царствовала; не только некоторым, но всем благотворила — и слезы чувствительных
сердец текли Ей в жертву с равным жаром в столицах и в самых отдаленных пределах государства.
Сограждане! Каким торжеством для добродетелей Монархини и для вашей святой благодарности
были первые слова юного Самодержца, Который, восходя на престол России и желая объявить волю Свою царствовать мудро и добродетельно, сказал только: «Я
буду царствовать по
сердцу и законам Екатерины Великой!..» Великой!.. — повторила вся Россия. Сим обетом Он почтил и память Ее, и вашу признательную к Ней любовь; вы разумели Его — и утешились!
Вы, которые
были столь любезны Моему
сердцу; которых счастие
было Моим счастием; на которых взирала Я с радостию Матери, видящей благоденствие детей своих!
И когда все народы земли
будут завидовать вашей доле; когда имя Россиянина
будет именем счастливейшего гражданина в мире — тогда исполнятся тайные обеты Моего
сердца; тогда вы узнаете, что Я хотела, но чего не могла сделать; и признательность ваша почтит равно и дела Мои, и Мою волю: единая награда, к которой добрые Монархи могут
быть чувствительны и по смерти своей!»
Стабровский действительно любил Устеньку по-отцовски и сейчас невольно сравнивал ее с Дидей, сухой, выдержанной и насмешливой. У Диди не
было сердца, как уверяла мисс Дудль, и Стабровский раньше смеялся над этою институтскою фразой, а теперь невольно должен был с ней согласиться. Взять хоть настоящий случай. Устенька прожила у них в доме почти восемь лет, сроднилась со всеми, и на прощанье у Диди не нашлось ничего ей сказать, кроме насмешки.
Неточные совпадения
Хлестаков. Прощайте, Антон Антонович! Очень обязан за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего
сердца: мне нигде не
было такого хорошего приема. Прощайте, Анна Андреевна! Прощайте, моя душенька Марья Антоновна!
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на
сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел
было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго
сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и
было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я
буду спокоен в
сердце.
Средь мира дольного // Для
сердца вольного //
Есть два пути.