Неточные совпадения
Мы шли двое — одно. Где-то далеко сквозь туман чуть слышно пело
солнце, все наливалось упругим, жемчужным, золотым,
розовым, красным. Весь мир — единая необъятная женщина, и мы — в самом ее чреве, мы еще не родились, мы радостно зреем. И мне ясно, нерушимо ясно: все — для меня,
солнце, туман,
розовое, золотое — для меня…
И если вы тоже когда-нибудь были так больны, как я сейчас, вы знаете, какое бывает — какое может быть — утром
солнце, вы знаете это
розовое, прозрачное, теплое золото.
Я вылез из люка на палубу и остановился: не знаю, куда теперь, не знаю, зачем пришел сюда. Посмотрел вверх. Там тускло подымалось измученное полднем
солнце. Внизу — был «Интеграл», серо-стеклянный, неживой.
Розовая кровь вытекла, мне ясно, что все это — только моя фантазия, что все осталось по-прежнему, и в то же время ясно…
Домой я вернулся, когда
солнце уже садилось. Вечерний
розовый пепел — на стекле стен, на золоте шпица аккумуляторной башни, на голосах и улыбках встречных нумеров. Не странно ли: потухающие солнечные лучи падают под тем же точно углом, что и загорающиеся утром, а все — совершенно иное, иная эта розовость — сейчас очень тихая, чуть-чуть горьковатая, а утром — опять будет звонкая, шипучая.
В глазах у меня — рябь, тысячи синусоид, письмо прыгает. Я подхожу ближе к свету, к стене. Там потухает
солнце, и оттуда — на меня, на пол, на мои руки, на письмо все гуще темно-розовый, печальный пепел.
И вдруг: все это — только «сон».
Солнце —
розовое и веселое, и стена — такая радость погладить рукой холодную стену — и подушка — без конца упиваться ямкой от вашей головы на белой подушке…
Наступило утро. В то время, когда разгружали людей и тюки в Евпатории, Елена проснулась на верхней палубе от легкой сырости утреннего тумана. Море было спокойно и ласково. Сквозь туман
розовело солнце. Наступило утро. В то время, когда разгружали людей и тюки в Евпатории, Елена проснулась на верхней палубе от легкой сырости утреннего тумана. Море было спокойно и ласково. Сквозь туман розовело солнце. Дальняя плоская черта берега чуть желтела впереди.
Неточные совпадения
Татьяна (русская душою, // Сама не зная почему) // С ее холодною красою // Любила русскую зиму, // На
солнце иней в день морозный, // И сани, и зарею поздной // Сиянье
розовых снегов, // И мглу крещенских вечеров. // По старине торжествовали // В их доме эти вечера: // Служанки со всего двора // Про барышень своих гадали // И им сулили каждый год // Мужьев военных и поход.
Заходило
солнце, главы Успенской церкви горели, точно огромные свечи, мутно-розовый дымок стоял в воздухе.
Марина не ответила. Он взглянул на нее, — она сидела, закинув руки за шею;
солнце, освещая голову ее, золотило нити волос,
розовое ухо, румяную щеку; глаза Марины прикрыты ресницами, губы плотно сжаты. Самгин невольно загляделся на ее лицо, фигуру. И еще раз подумал с недоумением, почти со злобой: «Чем же все-таки она живет?»
А замки, башни, леса,
розовые, палевые, коричневые, сквозят от последних лучей быстро исчезающего
солнца, как освещенный храм… Вы недвижны, безмолвны, млеете перед радужными следами
солнца: оно жарким прощальным лучом раздражает нервы глаз, но вы погружены в тумане поэтической думы; вы не отводите взора; вам не хочется выйти из этого мления, из неги покоя.
Начинался рассвет… Из темноты стали выступать сопки, покрытые лесом, Чертова скала и кусты, склонившиеся над рекой. Все предвещало пасмурную погоду… Но вдруг неожиданно на востоке, позади гор, появилась багровая заря, окрасившая в пурпур хмурое небо. В этом золотисто-розовом сиянии отчетливо стал виден каждый куст и каждый сучок на дереве. Я смотрел как очарованный на светлую игру лучей восходящего
солнца.