Неточные совпадения
А затем мгновение — прыжок через века, с + на — . Мне вспомнилась (очевидно, ассоциация по контрасту) — мне вдруг вспомнилась картина
в музее: их, тогдашний, двадцатых веков, проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок, птиц… И ведь, говорят, это на самом
деле было — это могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо,
что я не выдержал и расхохотался вдруг.
— Простите, — сказала она, — но вы так вдохновенно все озирали, как некий мифический бог
в седьмой
день творения. Мне кажется, вы уверены,
что и меня сотворили вы, а не кто иной. Мне очень лестно…
Смешная. Ну
что я мог ей сказать? Она была у меня только вчера и не хуже меня знает,
что наш ближайший сексуальный
день послезавтра. Это просто все то же самое ее «опережение мысли» — как бывает (иногда вредное) опережение подачи искры
в двигателе.
Ведь как бы ни был ограничен их разум, но все-таки должны же они были понимать,
что такая жизнь была самым настоящим поголовным убийством — только медленным, изо
дня в день.
Но первое: я не способен на шутки — во всякую шутку неявной функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает,
что жизнь древних была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться не может. Да и откуда тогда было бы взяться государственной логике, когда люди жили
в состоянии свободы, то есть зверей, обезьян, стада.
Чего можно требовать от них, если даже и
в наше время откуда-то со
дна, из мохнатых глубин, — еще изредка слышно дикое, обезьянье эхо.
Ну, дальше там уж техника. Вас тщательно исследуют
в лабораториях Сексуального Бюро, точно определяют содержание половых гормонов
в крови — и вырабатывают для вас соответствующий Табель сексуальных
дней. Затем вы делаете заявление,
что в свои
дни желаете пользоваться нумером таким-то (или таким-то), и получаете надлежащую талонную книжечку (розовую). Вот и все.
Вот не угодно ли:
в Государственной Газете сегодня читаю,
что на площади Куба через два
дня состоится праздник Правосудия.
Ушла. Я один. Два раза глубоко вздохнул (это очень полезно перед сном). И вдруг какой-то непредусмотренный запах — и о чем-то таком очень неприятном… Скоро я нашел: у меня
в постели была спрятана веточка ландышей. Сразу все взвихрилось, поднялось со
дна. Нет, это было просто бестактно с ее стороны — подкинуть мне эти ландыши. Ну да: я не пошел, да. Но ведь не виноват же я,
что болен.
— Ну, а как же ваш «Интеграл»? Планетных-то жителей просвещать скоро полетим, а? Ну, гоните, гоните! А то мы, поэты, столько вам настрочим,
что и вашему «Интегралу» не поднять. Каждый
день от 8 до 11… — R мотнул головой, почесал
в затылке: затылок у него — это какой-то четырехугольный, привязанный сзади чемоданчик (вспомнилась старинная картина — «
в карете»).
В голове у меня крутилось, гудело динамо. Будда — желтое — ландыши — розовый полумесяц… Да, и вот это — и вот это еще: сегодня хотела ко мне зайти О. Показать ей это извещение — относительно I-330? Я не знаю: она не поверит (да и как,
в самом
деле, поверить?),
что я здесь ни при
чем,
что я совершенно… И знаю: будет трудный, нелепый, абсолютно нелогичный разговор… Нет, только не это. Пусть все решится механически: просто пошлю ей копию с извещения.
В самом
деле: есть ли где счастье мудрее, безоблачнее,
чем в этом чудесном мире.
Мне как-то неловко, планетные мои читатели, рассказывать вам об этом совершенно невероятном происшествии. Но
что ж делать, если все это было именно так. А разве весь
день с самого утра не был полон невероятностей, разве не похоже все на эту древнюю болезнь сновидений? И если так — не все ли равно: одной нелепостью больше или меньше? Кроме того, я уверен: раньше или позже всякую нелепость мне удастся включить
в какой-нибудь силлогизм. Это меня успокаивает, надеюсь, успокоит и вас.
Было ли все это на самом
деле? Не знаю. Узнаю послезавтра. Реальный след только один: на правой руке — на концах пальцев — содрана кожа. Но сегодня на «Интеграле» Второй Строитель уверял меня, будто он сам видел, как я случайно тронул этими пальцами шлифовальное кольцо —
в этом и все
дело.
Что ж, может быть, и так. Очень может быть. Не знаю — ничего не знаю.
Но вот
что: если этот мир — только мой, зачем же он
в этих записях? Зачем здесь эти нелепые «сны», шкафы, бесконечные коридоры? Я с прискорбием вижу,
что вместо стройной и строго математической поэмы
в честь Единого Государства — у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман. Ах, если бы и
в самом
деле это был только роман, а не теперешняя моя, исполненная иксов, и падений, жизнь.
Что? Не может быть! Я читаю еще раз — перепрыгиваю через строчки: «Талон… и непременно спустите шторы, как будто я и
в самом
деле у вас… Мне необходимо, чтобы думали,
что я… мне очень, очень жаль…»
Всего этого я, разумеется, не сказал ей; по собственному опыту я знаю: самое мучительное — это заронить
в человека сомнение
в том,
что он — реальность, трехмерная — а не какая-либо иная — реальность. Я только сухо заметил ей,
что ее
дело открывать дверь, и она впустила меня во двор.
— Нет, нет,
что вы, — поторопился я сказать (вблизи
в самом
деле ясно,
что ничего похожего на жабры нет, и у меня о жабрах — это было совершенно неуместно).
— Вы слышали: говорят,
что в День Единогласия…
—
Что —
что говорят?
Что —
в день Единогласия?
— Сядьте, дорогой, не волнуйтесь. Мало ли
что говорят… И потом, если только вам это нужно —
в этот
день я буду около вас, я оставлю своих детей из школы на кого-нибудь другого — и буду с вами, потому
что ведь вы, дорогой, вы — тоже дитя, и вам нужно…
— Нет, нет, — замахал я, — ни за
что! Тогда вы
в самом
деле будете думать,
что я какой-то ребенок —
что я один не могу… Ни за
что! (Сознаюсь у меня были другие планы относительно этого
дня.)
Да, обязанности… Я мысленно перелистываю свои последние записи:
в самом
деле, нигде даже и мысли о том,
что,
в сущности, я бы должен…
Слава Благодетелю: еще двадцать минут! Но минуты — такие до смешного коротенькие, куцые — бегут, а мне нужно столько рассказать ей — все, всего себя: о письме О, и об ужасном вечере, когда я дал ей ребенка; и почему-то о своих детских годах — о математике Пляпе, о и как я
в первый раз был на празднике Единогласия и горько плакал, потому
что у меня на юнифе —
в такой
день — оказалось чернильное пятно.
(Помешали: принесли новую, только
что из мастерской, юнифу. По обычаю, нам всем выдают новые юнифы к завтрашнему
дню.
В коридоре — шаги, радостные возгласы, шум.)
Нужно ли говорить,
что у нас и здесь, как во всем, — ни для каких случайностей нет места, никаких неожиданностей быть не может. И самые выборы имеют значение скорее символическое: напомнить,
что мы единый, могучий миллионноклеточный организм,
что мы — говоря словами «Евангелия» древних — единая Церковь. Потому
что история Единого Государства не знает случая, чтобы
в этот торжественный
день хотя бы один голос осмелился нарушить величественный унисон.
О мудрый! Неужели мы все-таки, несмотря ни на
что, спасены? Но
что же
в самом
деле можно возразить на этот кристальнейший силлогизм?
— Нет, братья: не долой. Но «Интеграл» должен быть нашим.
В тот
день, когда он впервые отчалит
в небо, на нем будем мы. Потому
что с нами Строитель «Интеграла». Он покинул стены, он пришел со мной сюда, чтобы быть среди вас. Да здравствует Строитель!
Нелепое чувство — но я
в самом
деле уверен: да, должен. Нелепое — потому
что этот мой долг — еще одно преступление. Нелепое — потому
что белое не может быть одновременно черным, долг и преступление — не могут совпадать. Или нет
в жизни ни черного, ни белого, и цвет зависит только от основной логической посылки. И если посылкой было то,
что я противозаконно дал ей ребенка…
И это «бред» — у нее такое убежденное, негнущееся,
что я спросил себя: «Не бред ли и
в самом
деле все это,
что творится со мною и вокруг меня за последнее время?»
— А вы ровно вдвое — шестнадцатилетне наивны! Слушайте: неужели вам
в самом
деле ни разу не пришло
в голову,
что ведь им — мы еще не знаем их имен, но уверен, от вас узнаем, —
что им вы нужны были только как Строитель «Интеграла» — только для того, чтобы через вас…
Вечером
в тот же
день — за одним столом с Ним, с Благодетелем — я сидел (впервые)
в знаменитой Газовой Комнате. Привели ту женщину.
В моем присутствии она должна была дать свои показания. Эта женщина упорно молчала и улыбалась. Я заметил,
что у ней острые и очень белые зубы и
что это красиво.
Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки,
чем бы их попридержать — и куды!.. пошел кутить: ездит на извозчике, каждый
день ты доставай
в кеятр билет, а там через неделю, глядь — и посылает на толкучий продавать новый фрак.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За
что ж,
в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и
в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать,
что он такое и
в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но
в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Что за черт!
в самом
деле! (Протирает глаза.)Целуются! Ах, батюшки, целуются! Точный жених! (Вскрикивает, подпрыгивая от радости.)Ай, Антон! Ай, Антон! Ай, городничий! Бона, как дело-то пошло!
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты
что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!