Неточные совпадения
— Я не могу
идти далее, — сказал наконец тот из путешественников, который, по-видимому,
был господином. Он бросил повода своей лошади и в совершенном изнеможении упал на землю
— Ничего, ничего; дай-то бог, чтоб
было тут жилье! Они прошли еще несколько шагов; вдруг черная большая собака с громким лаем бросилась навстречу к Алексею, начала к нему ласкаться, вертеть хвостом, визжать и потом с воем побежала назад. Алексей
пошел за нею, но едва он ступил несколько шагов, как вдруг вскричал с ужасом...
— Как бы снег не так валил, то нам бы и думать нечего. Эй ты, мерзлый! Полно, брат, гарцевать, сиди смирнее! Ну, теперь отлегло от сердца; а давеча пришлось
было так жутко, хоть тут же ложись да умирай… Ахти, постой-ка: никак, дорога
пошла направо. Мы опять едем целиком.
— Сюда, Юрий Дмитрич, сюда! Вот и плетень! Тише, боярин, тише! околица должна
быть левее — здесь. Ну,
слава тебе господи! — продолжал он, отворяя ворота. — Доехали!.. и вовремя: слышишь ли, как опять завыл ветер? Да пусть теперь бушует, как хочет; нам и горюшки мало: в избе не озябнем.
— Как что за дело! — возразил купец, который между тем осушил одним глотком кружку браги. — Да разве мы не православные? Мало ли у нас князей и знаменитых бояр?
Есть из кого выбрать. Да вот недалеко
идти: хоть, например, князь Дмитрий Михайлович Пожарский…
— Да, кормилец, правда. Он говорит, что все
будет по-старому. Дай-то господь! Бывало, придет Юрьев день, заплатишь поборы, да и дело с концом: люб помещик — остался, не люб —
пошел куда хошь.
Проехав версты две, они очутились при въезде в темный бор; дорога
шла опушкою леса; среди частого кустарника, подобно огромным седым привидениям, угрюмо возвышались вековые сосны и ветвистые
ели; на их исполинских вершинах, покрытых инеем, играли первые лучи восходящего солнца, и длинные тени их, устилая всю дорогу, далеко ложились в чистом поле.
— Ловите пешего! подстрелите его! — заревели из толпы дикие голоса, и пули посыпались градом; но Кирша
был уже далеко; он пустился бегом по узенькой тропинке, которая, изгибаясь между кустов,
шла в глубину леса.
Проходя мимо пустого овина, ему послышалось, что кто-то
идет; первое движение запорожца
было спрятаться в овин.
Все
шло чин чином, и крестьяне, несмотря на тесноту, наблюдали почтительное молчание; но в ту самую минуту, как молодой, по тогдашнему обычаю, бросил наземь и начал топтать ногами стклянку с вином, из которой во время венчанья
пил попеременно со своей невестою, народ зашумел, и глухой шепот раздался на церковной паперти.
— Что бог велит, то и
будет. Но теперь, боярин, дело
идет не о том: по какой дороге нам ехать? Вот их две: направо в лес, налево из лесу… Да кстати, вон едет мужичок с хворостом. Эй, слушай-ка, дядя! По которой дороге выедем мы в отчину боярина Кручины-Шалонского?
— Что ты! какой он изменник! Когда город взяли, все изменники и бунтовщики заперлись в соборе, под которым
был пороховой погреб, подожгли сами себя и все сгибли до единого. Туда им и дорога!.. Но не погневайся, я
пойду и доложу о тебе боярину.
— Хорошо,
пошли за ним: пусть посмотрит Настеньку. Да скажи ему: если он ей пособит, то просил бы у меня чего хочет; но если ей сделается хуже, то, даром что он колдун, не отворожится… запорю батогами!.. Ну, ступай, — продолжал боярин, вставая. — Через час, а может
быть, и прежде, я приду к вам и взгляну сам на больную.
— Так не чинись, боярин, приляг и засни; нынче же обедать
будут поздно. Тимофей Федорович хочет порядком угостить пана Тишкевича, который сегодня прибыл сюда с своим региментом. Доброго сна, Юрий Дмитрич! А я теперь
пойду и взгляну, прибрали ли твоих коней.
Он не обратил бы на это никакого внимания, если б этот человек не походил на вора, который хочет пробраться так, чтоб его никто не заметил; он
шел сугробом, потому что проложенная по саду тропинка
была слишком на виду, и, как будто бы с робостию, оглядывался на все стороны.
— Ох вы, девушки, девушки! Все-то вы на одну стать! Не он, так
слава богу! А если б он, так и нарядов бы у нас недостало! Нет, матушка, сегодня
будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж не сюда ли он сбирается, чтоб обвенчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да за свадебку… Что ты, что ты, родная? Христос с тобой! Что с тобой сделалось? На тебе вовсе лица нет!
— Вот то-то и
есть! — подхватил Лесута. — При блаженной памяти царе Феодоре Иоанновиче
были головы, а нынче… Да что тут говорить!.. Когда я служил при светлом лице его, в сане стряпчего с ключом, то однажды его царское величество,
идя от заутрени, изволил мне сказать…
— И ведомо так, — сказал Лесута. — Когда я
был стряпчим с ключом, то однажды блаженной памяти царь Феодор Иоаннович,
идя к обедне, изволил сказать мне: «Ты, Лесута, малый добрый, знаешь свою стряпню, а в чужие дела не мешаешься». В другое время, как он изволил отслушать часы и я стал ему докладывать, что любимую его шапку попортила моль…
— Да, боярин, я грудью стану за друга и недруга, если он молодец и смело
идет на неравный бой; а не заступлюсь за труса и подлеца, каков пан Копычинский, хотя б он
был родным моим братом.
— Соскучился по тебе, Федорыч, — отвечал Митя. — Эх, жаль мне тебя, видит бог, жаль!.. Худо, Федорыч, худо!.. Митя
шел селом да плакал: мужички испитые, церковь набоку… а ты себе на уме: попиваешь да бражничаешь с приятелями!.. А вот как все приешь да
выпьешь, чем-то станешь угощать нежданную гостью?.. Хвать, хвать — ан в погребе и вина нет! Худо, Федорыч, худо!
—
Пойду,
пойду, Федорыч! Я не в других: не стану дожидаться, чтоб меня в шею протолкали. А жаль мне тебя, голубчик, право жаль! То-то вдовье дело!.. Некому тебя ни прибрать, ни приходить!.. Смотри-ка, сердечный, как ты замаран!.. чернехонек!.. местечка беленького не осталось!.. Эх, Федорыч, Федорыч!.. Не век жить неумойкою! Пора прибраться!.. Захватит гостья немытого, плохо
будет!
— Да, черт побери!.. — отвечал кто-то сиповатым басом. — Не дадут соснуть порядком. Я думал, что недельки на две отделался, — не тут-то
было! Боярин
посылает меня в ночь на нижегородскую дорогу, верст за сорок.
Казалось, неукротимый конь прибегнул к этому способу избавиться от своего мучителя как к последнему средству, после которого должен
был покориться его воле; он вдруг присмирел и, повинуясь искусному наезднику,
пошел шагом, потом рысью описал несколько кругов по широкой улице и наконец на всем скаку остановился против избы приказчика.
— И, Юрий Дмитрич, кому его унимать! Говорят, что при царе Борисе Феодоровиче его порядком
было скрутили, а как началась суматоха,
пошли самозванцы да поляки, так он принялся буянить пуще прежнего. Теперь времена такие: нигде не найдешь ни суда, ни расправы.
Милославский
был свидетелем минутной
славы отечества; он сам с верными дружинами под предводительством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил врагов России; он не знал тогда страданий безнадежной любви; веселый, беспечный юноша, он любил бога, отца, святую Русь и ненавидел одних врагов ее; а теперь…
— Если б только он
был побойчее, так я бы в него вклепался: я точь-в-точь такого же коня знаю… ну вот ни дать ни взять, и на лбу такая же отметина. Правда, тот не
пошел бы шагом, как этот… а уж так схожи меж собой, как две капли воды.
Тут дорога, которая версты две извивалась полями, повернула налево и
пошла лесом. Кирша попевал беззаботно веселые песни, заговаривал с проезжим, шутил; одним словом, можно
было подумать, что он совершенно спокоен и не опасается ничего. Но в то же время малейший шорох возбуждал все его внимание: он приостанавливал под разными предлогами своего коня, бросал зоркий взгляд на обе стороны дороги и, казалось, хотел проникнуть взором в самую глубину леса.
Подле самой часовни дорога делилась надвое: та, которая
шла направо, едва
была заметна и походила более на межевую просеку, чем на большую дорогу.
Нижний Новгород
был перед ними; но им невозможно
было переправиться через Волгу, на которой лед тронулся и
шел так густо, что на простой рыбачьей лодке нельзя
было переехать на другую сторону, не подвергая себя неминуемой погибели.
— Глянь-ка, боярин, — сказал Алексей, — вон там, у пристани, никак, человек
идет по реке… так и
есть! Ах, батюшки светы! кого это нелегкая понесла! Смотри, смотри!.. ну… поминай как звали!
Ободряемый криками и похвалами, которые долетали до него с противоположного берега, он удвоил усилия, перепрыгивал с одной льдины на другую, переправлялся вплавь там, где лед
шел реже, и наконец, борясь ежеминутно с смертию, достиг пристани, где
был встречен радостными восклицаниями необъятной толпы народа.
— Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, когда дело
идет о том, чтоб живот свой положить за матушку святую Русь!.. Да если бы и вас у меня не
было, так я ползком бы приполз на городскую площадь.
— Как же! Помнится, Юрий Дмитриевич. Если он
пошел по батюшке, то, верно,
будет нашим гостем и в Москве с поляками не останется. Нет, детушки! Милославские всегда стояли грудью за правду и святую Русь!
— Насилу-то эти дурачье угомонились! Я, право, думал, что они до самой ночи протолкаются на площади. Куда, подумаешь, народ-то глуп! Сгоряча рады отдать все; а там как самим перекусить нечего
будет, так и заговорят другим голосом. Небось уймутся кричать: «
Пойдем к матушке-Москве!»
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, —
быть судьею между именитых бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре нашем
будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит,
идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
Хорошо еще, что некому
было за мной присмотреть: дворецкий, видно, заболтался с своими гостьми, другие слуги
пошли шататься по городу, а конюха так пьяны, что лыком не вяжут.
В начале августа месяца, в одно прекрасное утро, какой-то прохожий, с небольшою котомкою за плечами и весьма бедно одетый, едва переступая от усталости,
шел по большой нижегородской дороге, которая в сем месте
была проложена почти по самому берегу Волги.
— Ну, в этот самый день, вечером, боярин
был у князя Черкасского, и на дворе уж стало смеркаться, как мы
пошли с ним на постоялый двор, в который перебрались из дома этого жида, Истомы-Туренина.
Меня пользовала какая-то досужая старушка, и я, без малого четыре месяца,
был при смерти; а как немного поправился, то задумал
идти в подмосковную нашу отчину.
— Ах, жалость какая! — сказал Кирша, когда Алексей кончил свой рассказ. — Уж если ему
было на роду писано не дожить до седых волос, так пусть бы он умер со
славою на ратном поле: на людях и смерть красна, а то, подумаешь, умереть одному, под ножом разбойника!.. Я справлялся о вас в дому боярина Туренина; да он сам мне сказал, что вы давным-давно уехали в Москву.
— Меня
послал князь Пожарский с грамотою к нижегородцам, и я
было уже совсем отправился с одним только казаком, да Жигулин велел мне взять с собою этих ребят.
Старик заметил, что все они
были изувечены: у одного перерезано горло, у другого разрублена голова, а третий
шел вовсе без головы…
— Не обмани только ты, а мы не обманем, — отвечал Омляш. — Удалой, возьми-ка его под руку, я
пойду передом, а вы, ребята,
идите по сторонам; да смотрите, чтоб он не юркнул в лес. Я его знаю: он хват детина! Томила, захвати веревку-то с собой: неравно он нас морочит, так
было бы на чем его повесить.
— И я то же думаю. Итак, если завтра погода
будет получше… Тьфу, батюшки! что за ветер! экой гул
идет по лесу!
— Тимофей Федорович, — сказал Кирша, — потрудись
идти вперед; а ты, боярин, — продолжал он, обращаясь к Туренину, — ступай-ка подле меня; неравно у вас
есть какая-нибудь лазейка, и если он от нас ускользнет, то хоть ваша милость не вывернется.
— Отдохни, боярин, — сказал запорожец, вынимая из сумы флягу с вином и кусок пирога, — да на-ка хлебни и закуси чем бог
послал. Теперь надо
будет тебе покрепче сидеть на коне: сейчас
пойдет дорога болотом, и нам придется ехать поодиночке, так поддерживать тебя
будет некому.
— Он, изволишь видеть, — отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с панам Тишкевичем, который на ту пору
был в наших местах с своим региментом; только говорят, будто б ему сказано, что если он назад вернется в Москву, то его тотчас повесят; вот он и приютился к господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у него какая дурацкая!..
Пошел к боярину в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
Простояв более шестнадцати месяцев под стенами лавры, воеводы польские, покрытые стыдом, бежали от монастыря, который недаром называли в речах своих каменным гробом, ибо обитель святого Сергия
была действительно обширным гробом для большей части войска и могилою их собственной воинской
славы.
Юрий,
идя вслед за Суетою, заметил, что и внутри монастыря большая часть строений
была повреждена и хотя множество рабочих людей занято
было поправкою оных, но на каждом шагу встречались следы опустошения и долговременной осады, выдержанной обителью.
— И отечеству, боярин! — перервал с жаром Авраамий. — Мы не иноки западной церкви и благодаря всевышнего, переставая
быть мирянами, не перестаем
быть русскими. Вспомни, Юрий Дмитрич, где умерли благочестивые старцы Пересвет и Ослябя!.. Но я слышу благовест…
Пойдем, сын мой, станем молить угодника божия, да просияет истина для очей наших и да подаст тебе господь силу и крепость для исполнения святой его воли!