Неточные совпадения
В один прекрасный летний
день,
в конце мая 1812 года, часу
в третьем пополудни, длинный бульвар Невского проспекта, начиная от Полицейского моста до самой Фонтанки,
был усыпан народом.
— Покорно благодарю!.. То
есть: я не способен любить, я человек бездушной… Не правда ли?.. Но
дело не о том. Ты тоскуешь о своей Полине. Кто ж тебе мешает лететь
в ее страстные объятия?.. Уж выпускают ли тебя из Петербурга? Не задолжал ли ты, степенный человек?.. Меня этак однажды продержали недельки две лишних
в Москве… Послушай! если тебе надобно тысячи две, три…
— И, сударь! Румянцев, Суворов — все едино: не тот, так другой;
дело в том, что тогда умели бить и турок и поляков. Конечно, мы и теперь пожаловаться не можем, — у нас
есть и генералы и генерал-аншефы… гм, гм!.. Впрочем, и то сказать, нынешние турки не прежние — что грех таить! Учители-то у них хороши! — примолвил рассказчик, взглянув значительно на французского учителя, который улыбнулся и гордо поправил свой галстук.
Наполеон умеет
быть великодушным победителем; но горе той земле, где народ мешается не
в свое
дело!
Он взял за руку француза и, отойдя к окну, сказал ему вполголоса несколько слов. На лице офицера не заметно
было ни малейшей перемены; можно
было подумать, что он разговаривает с знакомым человеком о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского образа войны, его беспокойный, хотя гордый и решительный вид — все доказывало, что
дело идет о назначении места и времени для объяснения,
в котором красноречивые фразы и логика ни к чему не служат.
— Ах, боже мой! представьте себе, какая дистракция! [рассеянность! (от франц. distraction)] Я совсем забыла, что вы помолвлены. Теперь понимаю: вы едете к вашей невесте. О, это другое
дело! Вам
будет весело и
в Москве, и
в деревне, и на краю света. L'amour embellit tout. [Любовь все украшает. (Прим. автора)]
— А что ты думаешь, сестра? Конечно! ты молодая вдова, русская барыня, он француз, любезен, человек не старый;
в самом
деле, это очень
будет прилично. Ступай, матушка, ступай!..
Около средины лета приехала
в мое соседство богатая вдова Лидина, с двумя дочерьми; она только что воротилась из Парижа и должна
была, для приведения
в порядок
дел своих, прожить несколько лет
в деревне.
Казалось, она завидовала жребию Матильды и
разделяла вместе с ней эту злосчастную, бескорыстную любовь,
в которой не
было ничего земного.
— То
есть — с лишком по двести верст
в сутки? — сказал смотритель, рассчитав по пальцам. — Что ж, сударь? Это езда не плохая. Зимою можно ехать и скорее, а теперь
дело весеннее… Чу! колокольчик! и кажется, от Москвы!.. четверкою бричка…
Я
был по торговым
делам в Твери;
в Москве у меня оставались жена и сын, а меньшой
был вместе со мною.
Третьего
дня ее соборовали маслом; и если я сегодня не
поспею в Москву, то, наверно, не застану ее
в живых.
— Ну, встреча! черт бы ее побрал. Терпеть не могу этой дуры… Помните, сударь! у нас
в селе жила полоумная Аксинья? Та вовсе
была нестрашна: все, бывало,
поет песни да пляшет; а эта безумная по ночам бродит по кладбищу, а
днем только и речей, что о похоронах да о покойниках… Да и сама-та ни дать ни взять мертвец: только что не
в саване.
— Я вам докладывал, Николай Степанович! — сказал Ильменев, — что поле
будет незадачное. Извольте-ка припомнить: лишь только мы выехали из околицы, так нам и пырь
в глаза батька Василий; а ведь, известное
дело, как с попом повстречаешься, так не жди ни
в чем удачи.
—
В самом
деле, — сказал, улыбаясь, Сурской, — это странно! И все эти умирающие
были люди молодые?
— Полно, сестра! Что, разве мост подломился под вашей каретою? Прошу не погневаться: мост славной и строен по моему рисунку; а вот если б
в твоей парижской карете дверцы притворялись плотнее, так дело-то
было бы лучше. Нет, матушка, я уверен, что наш губернатор полюбуется на этот мостик… Да, кстати! Меня уведомляют, что он завтра приедет
в наш город; следовательно, послезавтра
будет у меня обедать.
— Что вы, батюшка! Ее родители
были не нынешнего века — люди строгие, дай бог им царство небесное! Куда гулять по саду! Я до самой почти свадьбы и голоса-то ее не слышал. За
день до венца она перемолвила со мной
в окно два словечка… так что ж? Матушка ее подслушала да ну-ка ее с щеки на щеку — так разрумянила, что и боже упаси! Не тем помянута, куда крута
была покойница!
— Порядком же она тебя помаила. Да и ты, брат! — не погневайся — зевака. Известное
дело, невеста сама наскажет: пора-де под венец! Повернул бы покруче, так
дело давно бы
было в шляпе. Да вот никак они едут. Ну что стоишь, Владимир? Ступай, братец! вынимай из кареты свою невесту.
— О, обо мне не беспокойтесь! Мы уедем
в наши тамбовские деревни. Россия велика; а сверх того, разве Наполеон не
был в Германии и Италии? Войска дерутся, а жителям какое до этого
дело? Неужели мы
будем перенимать у этих варваров — испанцев?
— Да, сударь, чуть
было не прыгнул
в Елисейские. Вы знаете моего персидского жеребца, Султана? Я стал показывать конюху, как его выводить, — черт знает, что с ним сделалось! Заиграл, да как хлысть меня под самое дыханье! Поверите ль, света божьего невзвидел! Как меня подняли, как
раздели, как Сенька-коновал пустил мне кровь, ничего не помню! Насилу на другой
день очнулся.
Пользуясь правом жениха, Рославлев сидел за столом подле своей невесты; он мог говорить с нею свободно, не опасаясь нескромного любопытства соседей, потому что с одной стороны подле них сидел Сурской, а с другой Оленька.
В то время как все, или почти все, заняты
были едою, этим важным и едва ли ни главнейшим
делом большей части деревенских помещиков, Рославлев спросил Полину: согласна ли она с мнением своей матери, что он не должен ни
в каком случае вступать снова
в военную службу?
— Здоровье хозяина! — закричал Буркин, и снова затрещало
в ушах у бедных дам. Трубачи дули, мужчины
пили; и как
дело дошло до домашних наливок, то разговоры сделались до того шумны, что почти никто уже не понимал друг друга. Наконец, когда обнесли двенадцатую тарелку с сахарным вареньем, хозяин привстал и, совершенно уверенный, что говорит неправду, сказал...
Да, мой друг, эта война не походит на прежние;
дело идет о том, чтоб решить навсегда:
есть ли
в Европе русское царство, или нет?
— Да с чем попало, — отвечал Буркин. — У кого
есть ружье — тот с ружьем; у кого нет — тот с рогатиной. Что
в самом
деле!.. Французы-то о двух, что ль, головах? Дай-ка я любого из них хвачу дубиною по лбу — небось не встанет.
— Я уверен, — сказал предводитель, — что все дворянство нашей губернии не пожалеет ни достояния своего, ни самих себя для общего
дела. Стыд и срам тому, кто станет думать об одном себе, когда отечество
будет в опасности.
—
В том-то и
дело, любезный! — возразил хозяин. —
Выпьем сегодня все до капли, и чтоб к завтрему
в моем доме духу не осталось французского.
— Ну-ка, Владимир, запей свою кручину! Да полно, братец, думать о Полине. Что
в самом
деле? Убьют, так и
дело с концом; а останешься жив, так самому
будет веселее явиться к невесте,
быть может, с подвязанной рукой и Георгиевским крестом, к которому за сраженье под Смоленском ты, верно, представлен.
—
В том-то и
дело. Ведь вы сами вызвали меня на дуель. Правда, мы не
будем стрелять друг
в друга; но это ничего: за нас постараются французы.
— Ничего, это рикошетное ядро. Согласитесь, что тот, кто боится умереть
в деле против неприятеля, ищет случая
быть раненным на дуели для того, чтоб пролежать спокойно
в обозе во время сражения…
— То-то и
дело, что нет — провал бы ее взял, проклятую! Так и
есть! конная артиллерия. Слушайте, ребята! если кто хоть на волос высунется вперед — боже сохрани! Тихим шагом!.. Господа офицеры! идти
в ногу!.. Левой, правой… раз, два!..
В самом
деле, Зарецкой, атакованный двумя эскадронами латников, после жаркой схватки скомандовал уже: «По три налево кругом — заезжай!», — как дивизион русских улан подоспел к нему на помощь.
В несколько минут неприятельская кавалерия
была опрокинута; но
в то же самое время Рославлев увидел, что один русской офицер, убитый или раненый, упал с лошади.
—
В самом
деле, — сказал Зарецкой, — ступай лечиться к своей невесте. Видишь ли, мое предсказание сбылось: ты явишься к ней с Георгиевским крестом и с подвязанной рукою. Куда ты счастлив, разбойник! Ну, что за прибыль, если меня ранят? К кому явлюсь я с распоранным рукавом? Перед кем стану интересничать? Перед кузинами и почтенной моей тетушкой? Большая радость!.. Но вот, кажется, и на левом фланге угомонились. Пора: через полчаса
в пяти шагах ничего не
будет видно.
Сраженье прекратилось, и наш арьергард, отступя версты две, расположился на биваках. На другой
день Рославлев получил увольнение от своего генерала и, найдя почтовых лошадей
в Вязьме, доехал благополучно до Серпухова. Но тут он должен
был поневоле остановиться: рука его так разболелась, что он не прежде двух недель мог отправиться далее, и, наконец, 26 августа,
в день знаменитого Бородинского сражения, Рославлев переменил
в последний раз лошадей, не доезжая тридцати верст от села Утешина.
В самом
деле, впереди все небо подернулось черными тучами, изредка сверкала молния, и хотя отдаленный гром едва
был слышен, но листья шевелились на деревьях и воздух становился час от часу душнее.
Узкая, извилистая дорога, по которой и
днем не без труда можно
было ехать, заставляла их почти на каждом шаге останавливаться; колеса поминутно цеплялись за деревья, упряжь рвалась, и ямщик стал уже громко поговаривать, что
в село Утешино нет почтовой дороги, что
в другой раз он не повезет никого за казенные прогоны, и даже обещанный рубль на водку утешил его не прежде, как они выехали совсем из леса.
— Постой!..
в самом
деле… церковное пение… Где ж это
поют?..
— Это
в самом
деле странно!..
Побудь у лошадей! — сказал Рославлев, слезая с телеги и взяв под плечо свою саблю.
— Теперь ничего нельзя сказать, Ольга Николаевна! Если причиною обморока
была только одна потеря крови, то несколько
дней покоя… но вот, кажется, он приходит
в себя…
Рославлев тотчас узнал
в сем незнакомце молчаливого офицера, с которым месяца три тому назад готов
был стреляться
в зверинце Царского Села; но теперь Рославлев с радостию протянул ему руку: он вполне
разделял с ним всю ненависть его к французам.
— Если для того, чтоб лечиться, то я советовал бы вам поехать
в другое место. Близ Можайска
было генеральное сражение, наши войска отступают, и, может
быть,
дня через четыре французы
будут у Москвы.
— Случается. Вот третьего
дня мы захватили человек двадцать; хотелось
было доставить их
в главную квартиру, да надоело таскать с собою. Я бросил их на дороге, недалеко отсюда.
— Что это? — сказал Сборской, подъезжая к длинному деревянному дому. — Ставни закрыты, ворота на запоре. Ну, видно, плохо
дело, и тетушка отправилась
в деревню. Тридцать лет она не выезжала из Москвы; лет десять сряду, аккуратно каждый
день, делали ее партию два бригадира и один отставной камергер. Ах, бедная, бедная! С кем она
будет теперь играть
в вист?
—
В Москве!.. Ну, нечего сказать — satis pro peccatis!.. [получили по грехам нашим!.. (лат.)] А впрочем, унывать не надобно: finis coronat opus — то
есть: конец
дело венчает; а до конца еще, кажется, далеко.
— Неужели
в самом
деле, — закричал Буркин, — Москвы отстаивать не
будут и сдадут без боя?.. Без боя!.. Ну как это может
быть?
—
Дело, братец! Вынь-ка из нее для себя полштофа водки, а для нас бутылку шампанского и кусок сыра. Да смотри не
выпей всего полуштофа: мы сейчас отправимся
в дорогу.
В самом
деле, казалось, можно
было рассмотреть каждую трещину на белых стенах Кремля, освещенных со всех сторон пылающей Москвою.
—
В этот переулок?.. — И
в самом
деле,
было чего испугаться: узкой переулок, которым хотел их вести купец, походил на отверстие раскаленной печи; он изгибался позади домов, выстроенных на набережной, и, казалось, не имел никакого выхода. — Послушай! — продолжал генерал, взглянув недоверчиво на купца, — если это подлое предательство, то, клянусь честию! твоя голова слетит прежде, чем кто-нибудь из нас погибнет.
— И хорошо бы сделал, если бы
в нем остался. Ces sacrés barbares! [Эти проклятые варвары! (франц.)] Как они нас угостили
в своем Кремле! Ну можно ли
было ожидать такой встречи? Помните, за
день до нашего вступления
в эту проклятую Москву к нам приводили для расспросов какого-то купца… Ах, боже мой!.. Да, кажется, это тот самый изменник, который
был сейчас нашим проводником… точно так!.. Ну, теперь я понимаю!..
Напротив, положение французской армии
было вовсе не завидное: превращенная
в пепел Москва не доставляла давно уже никакого продовольствия, и, несмотря на все военные предосторожности, целые партии фуражиров пропадали без вести; с каждым
днем возрастала народная ненависть к французам.
Зарецкой вошел на двор. Небольшие сени
разделяли дом на две половины:
в той, которая
была на улицу, раздавались громкие голоса. Он растворил дверь и увидел сидящих за столом человек десять гвардейских солдат: они обедали.