Неточные совпадения
Худа она была, как скелет, или (
чего же
лучше?) как ее господин.
В то время, именно год назад, я еще сотрудничал по журналам, писал статейки и твердо верил,
что мне удастся написать какую-нибудь большую,
хорошую вещь. Я сидел тогда за большим романом; но дело все-таки кончилось тем,
что я — вот засел теперь в больнице и, кажется, скоро умру. А коли скоро умру, то к
чему бы, кажется, и писать записки?
Должно полагать,
что родители мои были
хорошие люди, но оставили меня сиротой еще в детстве, и вырос я в доме Николая Сергеича Ихменева, мелкопоместного помещика, который принял меня из жалости.
Это
лучше,
чем теперешнее.
Лучше,
что ль, если б он лгал?
Наташа говорит,
что это гораздо
лучше,
чем жить на чужой счет, как мы все живем.
Простите,
что я на вас так рассчитываю; я вас считаю слишком благородным человеком и гораздо
лучше меня.
— Твой дедушка? да ведь он уже умер! — сказал я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не упала. Через несколько минут ей стало
лучше, и я ясно видел,
что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое волнение.
— Ты ведь говорил, Ваня,
что он был человек
хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют,
что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!..
Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Хороший был живописец, купидоном ее изобразил: волосики светленькие такие у ней тогда были, взбитые; в рубашечке кисейной представил ее, так
что и тельце просвечивает, и такая она вышла хорошенькая,
что и наглядеться нельзя.
— А
что ж! — подхватил он вдруг, как будто раздраженный нашим молчанием, —
чем скорей, тем
лучше. Подлецом меня не сделают, хоть и решат,
что я должен заплатить. Со мной моя совесть, и пусть решают. По крайней мере дело кончено; развяжут, разорят… Брошу все и уеду в Сибирь.
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На
что в Сибирь ехать! А
лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
Если я и угожу ему, он все-таки будет вздыхать о прошедшем счастье, тосковать,
что я совсем не та, как прежде, когда еще он любил меня ребенком; а старое всегда
лучше кажется!
Мавра, вышедшая из кухни, стояла в дверях и с серьезным негодованием смотрела на нас, досадуя,
что не досталось Алеше
хорошей головомойки от Наташи, как ожидала она с наслаждением все эти пять дней, и
что вместо того все так веселы.
— Иной раз ты, другой она. Но ты всегда
лучше оставалась. Когда же я говорю с ней, я всегда чувствую,
что сам
лучше становлюсь, умнее, благороднее как-то. Но завтра, завтра все решится!
И уж одно то,
что вы, имея такое влияние, такую, можно сказать, власть над Алешей, не воспользовались до сих пор этою властью и не заставили его жениться на себе, уж одно это выказывает вас со стороны слишком
хорошей.
— Д-да! Я потому…
что, кажется, знаю этот дом. Тем
лучше… Я непременно буду у вас, непременно! Мне о многом нужно переговорить с вами, и я многого ожидаю от вас. Вы во многом можете обязать меня. Видите, я прямо начинаю с просьбы. Но до свидания! Еще раз вашу руку!
— А коль интересуетесь, так вы бы
лучше ее к себе взяли али место какое ей нашли,
чем ей тут пропадать, — проговорила как бы нехотя женщина, делая движение уйти от меня.
— Ну, так на это я, брат, вот
что скажу: пить
лучше!
И, наконец, свойство самых добродушных людей, может быть перешедшее к ней от отца, — захвалить человека, упорно считать его
лучше,
чем он в самом деле, сгоряча преувеличивать в нем все доброе, — было в ней развито в сильной степени.
Всего
лучше, если они спокойно сидят в своих углах и не выходят на свет; я даже заметил,
что они действительно любят свои углы до того,
что даже дичают в них.
— Да не ссорься! — прервал я его. —
Лучше скажи,
чем у вас там вчера-то кончилось?
— Это нехорошее платье, — проговорила она, почти задыхаясь от волнения. — Зачем вы сказали,
что это
хорошее платье? Я не хочу его носить, — вскричала она вдруг, вскочив с места. — Я его изорву. Я не просила ее рядить меня. Она меня нарядила сама, насильно. Я уж разорвала одно платье, разорву и это, разорву! Разорву! Разорву!..
— Потому
что он не стоит, чтоб его дочь любила, — отвечала она с жаром. — Пусть она уйдет от него навсегда и
лучше пусть милостыню просит, а он пусть видит,
что дочь просит милостыню, да мучается.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь,
что я виноват, но только в том,
что уехал на другой день после нашего знакомства, так
что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем более
что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня узнали
лучше, да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите,
что я наговорю ему.
А
лучше, вместо извинения, скажите мне теперь, не могу ли я сегодня же чем-нибудь доказать вам,
что я гораздо искреннее и прямее поступаю с вами,
чем вы обо мне думаете?
—
Что ты, Алеша! Ведь это уж философия какая-то, — сказала она, — тебя, верно, кто-нибудь научил… ты бы
лучше рассказывал.
Опровергни их, скажи мне что-нибудь
лучше ихнего, и я пойду за тобой, но не смейся надо мной, потому
что это очень огорчает меня.
Познакомься с этой Катей, разгляди ее
лучше и скажи мне:
что она такое?
— По-моему,
лучше поезжайте. Вы знаете, как она вас любит; ей все будет казаться,
что вам с ней скучно и
что вы с ней сидите насильно. Непринужденнее
лучше. Впрочем, пойдемте, я вам помогу.
— Вовсе не ослышалась, а так было. Я никогда не лгу. А почему ж гостя не встретить? Живем-живем, никто-то к нам не ходит, а все-то у нас есть. Пусть же
хорошие люди видят,
что и мы умеем, как люди, жить.
— Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне поклянусь,
что на будущей неделе, ну хоть в пятницу, приду к вам обедать; а теперь, брат, я дал слово, или,
лучше сказать, мне просто надобно быть в одном месте.
Лучше объясни мне:
что ты хотел сообщить?
— Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, — подхватил Маслобоев. — Он останется; это вздор. А вот
что ты
лучше скажи мне, Ваня, куда это ты все уходишь? Какие у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты каждый день куда-то бегаешь, не работаешь…
— А зачем тебе? Впрочем, может быть, скажу после. А вот объясни-ка ты
лучше, зачем ты приходил ко мне вчера, когда я сам сказал тебе, помнишь,
что меня не будет дома?
— Ради бога, поедемте!
Что же со мной-то вы сделаете? Ведь я вас ждал полтора часа!.. Притом же мне с вами так надо, так надо поговорить — вы понимаете о
чем? Вы все это дело знаете
лучше меня… Мы, может быть, решим что-нибудь, остановимся на чем-нибудь, подумайте! Ради бога, не отказывайте.
Мы не потеряем, а напротив, еще выиграем; мы всплывем, всплывем, и девиз наш в настоящую минуту должен быть: «Pire ça va, mieux ça est» [
чем хуже, тем
лучше (франц.)].
— Ну, вот видите, ну хоть бы этот миллион, уж они так болтают о нем,
что уж и несносно становится. Я, конечно, с радостию пожертвую на все полезное, к
чему ведь такие огромные деньги, не правда ли? Но ведь когда еще я его пожертвую; а они уж там теперь делят, рассуждают, кричат, спорят: куда
лучше употребить его, даже ссорятся из-за этого, — так
что уж это и странно. Слишком торопятся. Но все-таки они такие искренние и… умные. Учатся. Это все же
лучше,
чем как другие живут. Ведь так?
— Ну, а
что касается до этой девушки, то, право, я ее уважаю, даже люблю, уверяю вас; капризна она немножко, но ведь «нет розы без шипов», как говорили пятьдесят лет назад, и хорошо говорили: шипы колются, но ведь это-то и заманчиво, и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за
хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся, и у меня — он многознаменательно сжал губы — даже виды особенные… Ну, да это после…
— Вот
что, молодой мой друг, — начал он, серьезно смотря на меня, — нам с вами эдак продолжать нельзя, а потому
лучше уговоримся. Я, видите ли, намерен был вам кое-что высказать, ну, а вы уж должны быть так любезны, чтобы согласиться выслушать,
что бы я ни сказал. Я желаю говорить, как хочу и как мне нравится, да по-настоящему так и надо. Ну, так как же, молодой мой друг, будете вы терпеливы?
— Вы откровенны. Ну, да
что же делать, если самого меня мучат! Глупо и я откровенен, но уж таков мой характер. Впрочем, мне хочется рассказать кой-какие черты из моей жизни. Вы меня поймете
лучше, и это будет очень любопытно. Да, я действительно, может быть, сегодня похож на полишинеля; а ведь полишинель откровенен, не правда ли?
Он видимо хмелел. Лицо его изменилось и приняло какое-то злобное выражение. Ему, очевидно, хотелось язвить, колоть, кусать, насмехаться. «Это отчасти и
лучше,
что он пьян, — подумал я, — пьяный всегда разболтает». Но он был себе на уме.
В них глубокая мысль — не скажу, нравственная, но просто предохранительная, комфортная,
что, разумеется, еще
лучше, потому
что нравственность в сущности тот же комфорт, то есть изобретена единственно для комфорта.
— Ну, положим,
что и вы правы, но ведь во всяком случае
лучше грязнотца,
чем синильная кислота. Не правда ли?
— Утешьтесь… не расстраивайте себя, — продолжал он, чуть сам не хныча над нею, потому
что был очень чувствительный человек, — я вас прощаю и замуж возьму, если вы, при
хорошем поведении честной девицы, будете…
Но подарка он не показывал, а только хитро смеялся, усаживался подле Нелли, намекал,
что если одна молодая девица умела вести себя хорошо и заслужить в его отсутствие уважение, то такая молодая девица достойна
хорошей награды.
— Да, я буду
лучше ходить по улицам и милостыню просить, а здесь не останусь, — кричала она, рыдая. — И мать моя милостыню просила, а когда умирала, сама сказала мне: будь бедная и
лучше милостыню проси,
чем… Милостыню не стыдно просить: я не у одного человека прошу, я у всех прошу, а все не один человек; у одного стыдно, а у всех не стыдно; так мне одна нищенка говорила; ведь я маленькая, мне негде взять. Я у всех и прошу. А здесь я не хочу, не хочу, не хочу, я злая; я злее всех; вот какая я злая!
— Этого я не могу решить, Алеша, — отвечал я, — тебе
лучше знать,
чем мне.
— Вы
лучше, — ответила Катя решительно и серьезно. — Да я так и думала,
что вы
лучше.
Катя приготовилась, кажется, на длинное объяснение на тему: кто
лучше составит счастье Алеши и кому из них придется уступить? Но после ответа Наташи тотчас же поняла,
что все уже давно решено и говорить больше не об
чем. Полураскрыв свои хорошенькие губки, она с недоумением и с печалью смотрела на Наташу, все еще держа ее руку в своей.
— Неделю! Так
чего ж
лучше: ты завтра проводишь их до Москвы, это всего один день, и тотчас же приезжай сюда. Как им надо будет выезжать из Москвы, мы уж тогда совсем, на месяц, простимся, и ты воротишься в Москву их провожать.