Неточные совпадения
— Да, Ваня, —
спросил вдруг старик, как будто опомнившись, — уж не
был ли болен? Что долго не ходил? Я виноват перед тобой: давно хотел тебя навестить, да все как-то того… — И он опять задумался.
Она только горько улыбнулась в ответ. И к чему я это
спросил? Ведь я мог понять, что все уже
было решено невозвратно. Но я тоже
был вне себя.
— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продолжала она, подавив свои слезы. — Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты в самом деле
был нездоров, Ваня? Что ж я, и не
спрошу! Все о себе говорю; ну, как же теперь твои дела с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?
Девочка не отвечала на мои скорые и беспорядочные вопросы. Молча отвернулась она и тихо пошла из комнаты. Я
был так поражен, что уж и не удерживал и не расспрашивал ее более. Она остановилась еще раз на пороге и, полуоборотившись ко мне,
спросила...
Спрашивать его
было излишне; он сделался страшно мнителен и иногда в самом простом вопросе или замечании видел обидный намек, оскорбление.
— Ты ведь говорил, Ваня, что он
был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему
было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? —
спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Что
было ей отвечать? Старушка заплакала. Я
спросил, какая у ней еще случилась беда, про которую она мне давеча собиралась рассказать?
— Послушай, Наташа, ты
спрашиваешь — точно шутишь. Не шути.Уверяю тебя, это очень важно. Такой тон, что я и руки опустил. Никогда отец так со мной не говорил. То
есть скорее Лиссабон провалится, чем не сбудется по его желанию; вот какой тон!
Мы поспешно сбежали вниз. Я взял первого попавшегося ваньку, на скверной гитаре. Видно, Елена очень торопилась, коли согласилась сесть со мною. Всего загадочнее
было то, что я даже и расспрашивать ее не смел. Она так и замахала руками и чуть не соскочила с дрожек, когда я
спросил, кого она дома так боится? «Что за таинственность?» — подумал я.
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего не могу теперь отвечать, а почему — долго рассказывать.
Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот в чем дело: ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь
спросить у тебя совета, тем более что ты в этих делах мастак.
Она тихо, все еще продолжая ходить,
спросила, почему я так поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и не слушала. Заметно
было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» —
спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое у ней
есть и что она для того и ждала меня, чтоб рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет не сейчас, а когда я
буду уходить. Так всегда у нас
было. Я уж применился к ней и ждал.
Она хотела что-то еще прибавить и замолчала. Я глядел на нее и выжидал. Лицо у ней
было грустное. Я бы и
спросил ее, да она очень иногда не любила расспросов.
У меня
был большой медный чайник. Я уже давно употреблял его вместо самовара и кипятил в нем воду. Дрова у меня
были, дворник разом носил мне их дней на пять. Я затопил печь, сходил за водой и наставил чайник. На столе же приготовил мой чайный прибор. Елена повернулась ко мне и смотрела на все с любопытством. Я
спросил ее, не хочет ли и она чего? Но она опять от меня отвернулась и ничего не ответила.
Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В этот раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто придет и
будет стучаться, окликнуть и
спросить: кто такой? Я совершенно
был уверен, что с Наташей случилось что-нибудь очень нехорошее, а что она до времени таит от меня, как это и не раз бывало между нами. Во всяком случае, я решился зайти к ней только на одну минутку, иначе я мог раздражить ее моею назойливостью.
— Она все говорит, что никуда от меня не пойдет. Да и бог знает, как там ее примут, так что я и не знаю. Ну что, друг мой, как ты? Ты вчера
была как будто нездорова! —
спросил я ее робея.
— Как третий день? —
спросил я в изумлении, — да она сама вчера говорила, что он вчера утром
был да еще вчера вечером хотел приехать…
— Там увидим, — отвечал я с дороги. — Я, может, только к тебе забегу и
спрошу: что и как? Если только сам жив
буду.
Во-вторых: если б этот брак и сбылся, то
есть в таком только случае, если у того подлеца
есть свой особый, таинственный, никому не известный расчет, по которому этот брак ему выгоден, — расчет, которого я решительно не понимаю, то реши сам,
спроси свое собственное сердце:
будет ли она счастлива в этом браке?
— А вы почему знаете, что я за вами смотрела; может
быть, я всю ночь проспала? —
спросила она, смотря на меня с добродушным и стыдливым лукавством и в то же время застенчиво краснея от своих слов.
— Да ведь с него нельзя
было и
спрашивать, Нелли. Он, кажется, совсем уже выжил из ума. Он и умер как безумный. Ведь я тебе рассказывал, как он умер.
— Нелли, кто ж он
был такой прежде? —
спросил я, подождав немного.
— И вы вправду не знали, что он у меня во все эти дни ни разу не
был? —
спросила Наташа тихим и спокойным голосом, как будто говоря о самом обыкновенном для нее происшествии.
— И распорядителями этого миллиона, верно,
будут Левинька и Боринька и их вся компания? —
спросил князь.
Она
спросила грубо и сердито; видно
было, что она очень не в духе и сердилась на Наташу.
— Что ж ты их не
ела? —
спросил я.
— Так
будешь? —
спросил он настойчиво.
— На улице, случайно. Он остановился со мной на минуту, опять просил
быть знакомым.
Спрашивал об вас: не знаю ли я, где теперь вы? Ему очень надо
было вас видеть, что-то сказать вам.
— Я ведь только так об этом заговорила; будемте говорить о самом главном. Научите меня, Иван Петрович: вот я чувствую теперь, что я Наташина соперница, я ведь это знаю, как же мне поступать? Я потому и
спросила вас:
будут ли они счастливы. Я об этом день и ночь думаю. Положение Наташи ужасно, ужасно! Ведь он совсем ее перестал любить, а меня все больше и больше любит. Ведь так?
Нечего
было тут прибавлять. Я молчал, и мне самому хотелось заплакать, смотря на нее, так, от любви какой-то. Что за милый
был это ребенок! Я уж не
спрашивал ее, почему она считает себя способною сделать счастье Алеши.
— Просто на себя не похож, — говорила она, — в лихорадке, по ночам, тихонько от меня, на коленках перед образом молится, во сне бредит, а наяву как полуумный: стали вчера
есть щи, а он ложку подле себя отыскать не может,
спросишь его про одно, а он отвечает про другое.
— Что вы! Куды мне!.. голубчик вы мой! — прибавила она, дрожавшей рукой взяв руку Наташи, и обе опять примолкли, всматриваясь друг в друга. — Вот что, мой ангел, — прервала Катя, — нам всего полчаса
быть вместе; madame Albert [мадам Альбер (франц.)] и на это едва согласилась, а нам много надо переговорить… Я хочу… я должна… ну я вас просто
спрошу: очень вы любите Алешу?
— Что же? Ждала я тебя теперь, Ваня, эти полчаса, как он ушел, и как ты думаешь, о чем думала, о чем себя
спрашивала?
Спрашивала: любила я его иль не любила и что это такое
была наша любовь? Что, тебе смешно, Ваня, что я об этом только теперь себя
спрашиваю?
— Ее мать
была дурным и подлым человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она уехала с ним от отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад, воротилась назад к отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? —
спросил он отрывисто.
— Что же вы на Васильевском нанимали? Это там у Бубновой, что ли? —
спросил старик, обращаясь ко мне и стараясь выказать некоторую небрежность в своем вопросе.
Спросил же, как будто ему неловко
было сидеть молча.
Когда я его сама
спрашивала, то он
был очень рад; потому я и стала часто его
спрашивать, и он все рассказывал и про бога много говорил.
Я никогда, ни прежде, ни после, не видал ее в таком состоянии, да и не думал, чтоб она могла
быть когда-нибудь так взволнована. Николай Сергеич выпрямился в креслах, приподнялся и прерывающимся голосом
спросил...
В доме все
были испуганы припадком Нелли. Я потихоньку пересказал доктору все ее грезы и
спросил у него окончательно, как он думает о ее болезни?
Одним словом, выдумка старика до того прельщала его самого, что он уже пришел от нее в восторг. Невозможно
было и возражать ему. Я
спросил совета у доктора, но прежде чем тот собрался сообразить, старик уже схватил свой картуз и побежал обделывать дело.
— Что
было сон? —
спросил я.