Неточные совпадения
Конечно, всякий, кто знал хоть сколько-нибудь Николая Сергеича, не мог бы, кажется, и одному
слову поверить из всех взводимых
на него обвинений; а между тем, как водится, все суетились, все говорили, все оговаривались, все покачивали головами и… осуждали безвозвратно.
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что не оставалось и
слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Но беспрерывные новые слухи, объявления в журналах и наконец несколько похвальных
слов, услышанных им обо мне от таких лиц, которым он с благоговением верил, заставили его изменить свой взгляд
на дело.
— Знаю; но что же мне делать, не моя воля, — сказала она, и в
словах ее слышалось столько отчаяния, как будто она шла
на смертную казнь.
Она молчала; наконец, взглянула
на меня как будто с упреком, и столько пронзительной боли, столько страдания было в ее взгляде, что я понял, какою кровью и без моих
слов обливается теперь ее раненое сердце. Я понял, чего стоило ей ее решение и как я мучил, резал ее моими бесполезными, поздними
словами; я все это понимал и все-таки не мог удержать себя и продолжал говорить...
И я указал ему
на помертвевшую от моих
слов Наташу. Я был безжалостен.
Появившись, она стала
на пороге и долго смотрела
на меня с изумлением, доходившим до столбняка; наконец тихо, медленно ступила два шага вперед и остановилась передо мною, все еще не говоря ни
слова.
О Наташе они как-то безмолвно условились не говорить ни
слова, как будто ее и
на свете не было.
И говорю про это так откровенно, так прямо именно для того, чтоб ты никак не мог ошибиться в
словах моих, — прибавил он, воспаленными глазами смотря
на меня и, видимо, избегая испуганных взглядов жены.
Она засыпала меня вопросами. Лицо ее сделалось еще бледнее от волнения. Я рассказал ей подробно мою встречу с стариком, разговор с матерью, сцену с медальоном, — рассказал подробно и со всеми оттенками. Я никогда ничего не скрывал от нее. Она слушала жадно, ловя каждое мое
слово. Слезы блеснули
на ее глазах. Сцена с медальоном сильно ее взволновала.
Наташа молча смотрела
на него, ласково и как-то грустно. Его
слова как будто ласкали и как будто чем-то мучили ее.
— Прежде всего позвольте мне сказать два
слова ему, — начал он, указывая
на сына.
Я убеждал ее горячо и сам не знаю, чем влекла она меня так к себе. В чувстве моем было еще что-то другое, кроме одной жалости. Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли, произведенное Смитом, фантастичность ли моего собственного настроения, — не знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои
слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела
на меня, но уж не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась как бы в раздумье.
Сболтнем
слова два, да и опять лет
на десять врозь.
— Теперь, друг, еще одно
слово, — продолжал он. — Слышал я, как твоя слава сперва прогремела; читал потом
на тебя разные критики (право, читал; ты думаешь, я уж ничего не читаю); встречал тебя потом в худых сапогах, в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам теперь промышляешь?
Но хотя я и содрал с нее сто рублей, все-таки я тогда же дал себе
слово скрутить ее уже не
на сто, а
на пятьсот рублей.
Наташа пристально и пытливо взглянула
на меня. Ей, может быть, самой хотелось бы ответить мне: «Немного-то было у него горестей и забот и прежде»; но ей показалось, что в моих
словах та же мысль, она и надулась.
А Жуберта-то и кричит ему, по-свойски то есть: «Трюма семьсот франков стоит (по-нашему четвертаков), разобьешь!» Он ухмыляется да
на меня смотрит; а я супротив сижу
на канапе, и красота со мной, да не такое рыло, как вот ефта-с, а с киксом,
словом сказать-с.
И вчера и третьего дня, как приходила ко мне, она
на иные мои вопросы не проговаривала ни
слова, а только начинала вдруг смотреть мне в глаза своим длинным, упорным взглядом, в котором вместе с недоумением и диким любопытством была еще какая-то странная гордость.
Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когда он щупал ее пульс, и не хотела показать ему язык.
На все вопросы его не отвечала ни
слова, но все время только пристально смотрела
на его огромный Станислав, качавшийся у него
на шее. «У нее, верно, голова очень болит, — заметил старичок, — но только как она глядит!» Я не почел за нужное ему рассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная история.
Тут я ему рассказал об ее характере и все, что я в ней заметил.
Слова мои заинтересовали Маслобоева. Я прибавил, что, может быть, помещу ее в один дом, и слегка рассказал ему про моих стариков. К удивлению моему, он уже отчасти знал историю Наташи и
на вопрос мой: откуда он знает?
Она заплакала; резко и горько упрекала меня, и только когда я уже выходил из двери, она вдруг бросилась ко мне
на шею, крепко обняла меня обеими руками и сказала, чтоб я не сердился
на нее, «сироту», и не принимал в обиду
слов ее.
— А, так у него была и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как глядит, как глядит! Просто говорю: еще бы ты минут пять не пришел, я бы здесь не высидел. Насилу отперла и до сих пор ни
слова; просто жутко с ней,
на человеческое существо не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к деду пришла, не зная, что он умер.
Он сидел потупившись, с важным и соображающим видом и, несмотря
на свою торопливость и
на «коротко и ясно», не находил
слов для начала речи. «Что-то будет?» — подумал я.
— А вы почему знаете, что я за вами смотрела; может быть, я всю ночь проспала? — спросила она, смотря
на меня с добродушным и стыдливым лукавством и в то же время застенчиво краснея от своих
слов.
Я встал и подошел к моему большому столу. Елена осталась
на диване, задумчиво смотря в землю, и пальчиками щипала покромку. Она молчала. «Рассердилась, что ли, она
на мои
слова?» — думал я.
Последние же
слова ее князю о том, что он не может смотреть
на их отношения серьезно, фраза об извинении по обязанности гостеприимства, ее обещание, в виде угрозы, доказать ему в этот же вечер, что она умеет говорить прямо, — все это было до такой степени язвительно и немаскировано, что не было возможности, чтоб князь не понял всего этого.
Я остолбенел от изумления. Я и ожидал, что в этот вечер случится какая-нибудь катастрофа. Но слишком резкая откровенность Наташи и нескрываемый презрительный тон ее
слов изумили меня до последней крайности. Стало быть, она действительно что-то знала, думал я, и безотлагательно решилась
на разрыв. Может быть, даже с нетерпением ждала князя, чтобы разом все прямо в глаза ему высказать. Князь слегка побледнел. Лицо Алеши изображало наивный страх и томительное ожидание.
— А! Так вы не хотите понять с двух
слов, — сказала Наташа, — даже он, даже вот Алеша вас понял так же, как и я, а мы с ним не сговаривались, даже не видались! И ему тоже показалось, что вы играете с нами недостойную, оскорбительную игру, а он любит вас и верит в вас, как в божество. Вы не считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши
слова, ваш тон, как он говорит, у него остались
на сердце…
— Так вы все-таки упрямитесь и не хотите понять с двух
слов, несмотря
на то что все это наизусть знаете? Вы непременно хотите, чтоб я вам все прямо высказала?
Несколько минут мы все не говорили ни
слова. Наташа сидела задумавшись, грустная и убитая. Вся ее энергия вдруг ее оставила. Она смотрела прямо перед собой, ничего не видя, как бы забывшись и держа руку Алеши в своей руке. Тот тихо доплакивал свое горе, изредка взглядывая
на нее с боязливым любопытством.
На другом столе, покрытом другого рода, но не менее богатой скатертью, стояли
на тарелках конфеты, очень хорошие, варенья киевские, жидкие и сухие, мармелад, пастила, желе, французские варенья, апельсины, яблоки и трех или четырех сортов орехи, — одним
словом, целая фруктовая лавка.
— Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне поклянусь, что
на будущей неделе, ну хоть в пятницу, приду к вам обедать; а теперь, брат, я дал
слово, или, лучше сказать, мне просто надобно быть в одном месте. Лучше объясни мне: что ты хотел сообщить?
Я крепко пьян, но слушай: если когда-нибудь, близко ли, далеко ли, теперь ли, или
на будущий год, тебе покажется, что Маслобоев против тебя в чем-нибудь схитрил (и, пожалуйста, не забудь этого
слова схитрил), — то знай, что без злого умысла.
Я знал, что они были в связи, слышал также, что он был уж слишком не ревнивый любовник во время их пребывания за границей; но мне все казалось, — кажется и теперь, — что их связывало, кроме бывших отношений, еще что-то другое, отчасти таинственное, что-нибудь вроде взаимного обязательства, основанного
на каком-нибудь расчете… одним
словом, что-то такое должно было быть.
Он тихонько подошел ко мне, тронул меня за плечо и попросил
на два
слова.
— О нет, мой друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу вашего счастья. Одним
словом, я хочу уладить все дело. Но оставим
на время все дело,а вы меня дослушайте до конца, постарайтесь не горячиться, хоть две какие-нибудь минутки. Ну, как вы думаете, что если б вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно говорю о постороннем;что ж вы
на меня с таким удивлением смотрите?
Но если вы упрекаете меня или дивитесь
на меня, что я с вами теперь груб и, пожалуй, еще неблагопристоен, как мужик, — одним
словом, вдруг переменил с вами тон, то вы в этом случае совершенно несправедливы.
Два заключительных
слова, — вскричал он, изменяя вдруг свой гадкий тон
на серьезный.
Наконец что-то похожее
на мысль прояснилось в лице ее; после сильного припадка падучей болезни она обыкновенно некоторое время не могла соображать свои мысли и внятно произносить
слова.
Как часто, бывало, я ходил взад и вперед по комнате с бессознательным желанием, чтоб поскорей меня кто-нибудь обидел или сказал
слово, которое бы можно было принять за обиду, и поскорей сорвать
на чем-нибудь сердце.
Но вдруг пораженная ангельской добротою обиженного ею старичка и терпением, с которым он снова разводил ей третий порошок, не сказав ей ни одного
слова упрека, Нелли вдруг притихла. Насмешка слетела с ее губок, краска ударила ей в лицо, глаза повлажнели; она мельком взглянула
на меня и тотчас же отворотилась. Доктор поднес ей лекарство. Она смирно и робко выпила его, схватив красную пухлую руку старика, и медленно поглядела ему в глаза.
Тотчас же она явилась у нас, привезя с собой
на извозчике целый узел. Объявив с первого
слова, что теперь и не уйдет от меня, и приехала, чтоб помогать мне в хлопотах, она развязала узел. В нем были сиропы, варенья для больной, цыплята и курица, в случае если больная начнет выздоравливать, яблоки для печенья, апельсины, киевские сухие варенья (
на случай если доктор позволит), наконец, белье, простыни, салфетки, женские рубашки, бинты, компрессы — точно
на целый лазарет.
Она вздрогнула, взглянула
на меня, чашка выскользнула из ее рук, упала
на мостовую и разбилась. Нелли была бледна; но, взглянув
на меня и уверившись, что я все видел и знаю, вдруг покраснела; этой краской сказывался нестерпимый, мучительный стыд. Я взял ее за руку и повел домой; идти было недалеко. Мы ни
слова не промолвили дорогою. Придя домой, я сел; Нелли стояла передо мной, задумчивая и смущенная, бледная по-прежнему, опустив в землю глаза. Она не могла смотреть
на меня.
На третий день мы узнали все. От меня он кинулся прямо к князю, не застал его дома и оставил ему записку; в записке он писал, что знает о
словах его, сказанных чиновнику, что считает их себе смертельным оскорблением, а князя низким человеком и вследствие всего этого вызывает его
на дуэль, предупреждая при этом, чтоб князь не смел уклоняться от вызова, иначе будет обесчещен публично.
Она вошла робко, как виноватая, и пристально взглянула
на Наташу, которая тотчас же улыбнулась ей. Тогда Катя быстро подошла к ней, схватила ее за руки и прижалась к ее губам своими пухленькими губками. Затем, еще ни
слова не сказав Наташе, серьезно и даже строго обратилась к Алеше и попросила его оставить нас
на полчаса одних.
Я с беспокойством смотрел
на нее и боялся, не начинается ли с ней горячка. Как будто что-то увлекало ее; она чувствовала какую-то особенную потребность говорить; иные
слова ее были как будто без связи, и даже иногда она плохо выговаривала их. Я очень боялся.
Но меня уже осенила другая мысль. Я умолил доктора остаться с Наташей еще
на два или
на три часа и взял с него
слово не уходить от нее ни
на одну минуту. Он дал мне
слово, и я побежал домой.
Он схватил ее и, подняв как ребенка, отнес в свои кресла, посадил ее, а сам упал перед ней
на колена. Он целовал ее руки, ноги; он торопился целовать ее, торопился наглядеться
на нее, как будто еще не веря, что она опять вместе с ним, что он опять ее видит и слышит, — ее, свою дочь, свою Наташу! Анна Андреевна, рыдая, охватила ее, прижала голову ее к своей груди и так и замерла в этом объятии, не в силах произнесть
слова.
Он с приятной улыбкой узнаёт, что повесть кончена и что следующий номер книжки, таким образом, обеспечен в главном отделе, и удивляется, как это я мог хоть что-нибудь кончить,и при этом премило острит. Затем идет к своему железному сундуку, чтоб выдать мне обещанные пятьдесят рублей, а мне между тем протягивает другой, враждебный, толстый журнал и указывает
на несколько строк в отделе критики, где говорится два
слова и о последней моей повести.