Неточные совпадения
— Вы
живете на Васильевском? Но вы не туда пошли; это
будет налево, а не направо. Я вас сейчас довезу…
Особняк соблазнял меня; оставалось только похлопотать насчет прислуги, так как совершенно без прислуги нельзя
было жить.
У Ихменевых я об этом ничего не говорил; они же чуть со мной не поссорились за то, что я
живу праздно, то
есть не служу и не стараюсь приискать себе места.
А только
будь честен, Ваня,
будь честен, это главное;
живи честно, не возмечтай!
Но не оттого закружилась у меня тогда голова и тосковало сердце так, что я десять раз подходил к их дверям и десять раз возвращался назад, прежде чем вошел, — не оттого, что не удалась мне моя карьера и что не
было у меня еще ни славы, ни денег; не оттого, что я еще не какой-нибудь «атташе» и далеко
было до того, чтоб меня послали для поправления здоровья в Италию; а оттого, что можно
прожить десять лет в один год, и
прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
Я нанял особую квартиру, в которой мы и воротясь
будем жить.
Я
буду жить своими трудами.
— Прости, прости меня, девочка! Прости, дитя мое! — говорил я, — я так вдруг объявил тебе, а может
быть, это еще не то… бедненькая!.. Кого ты ищешь? Старика, который тут
жил?
— Послушай, чего ж ты боишься? — начал я. — Я так испугал тебя; я виноват. Дедушка, когда умирал, говорил о тебе; это
были последние его слова… У меня и книги остались; верно, твои. Как тебя зовут? где ты
живешь? Он говорил, что в Шестой линии…
Но я не докончил. Она вскрикнула в испуге, как будто оттого, что я знаю, где она
живет, оттолкнула меня своей худенькой, костлявой рукой и бросилась вниз по лестнице. Я за ней; ее шаги еще слышались мне внизу. Вдруг они прекратились… Когда я выскочил на улицу, ее уже не
было. Пробежав вплоть до Вознесенского проспекта, я увидел, что все мои поиски тщетны: она исчезла. «Вероятно, где-нибудь спряталась от меня, — подумал я, — когда еще сходила с лестницы».
Я рассказал ему всю историю с Смитом, извиняясь, что смитовское дело меня задержало, что, кроме того, я чуть не заболел и что за всеми этими хлопотами к ним, на Васильевский (они
жили тогда на Васильевском),
было далеко идти. Я чуть
было не проговорился, что все-таки нашел случай
быть у Наташи и в это время, но вовремя замолчал.
А графиня-то эта, когда еще муж ее
был жив, зазорным поведением отличалась.
— Ха-ха-ха! А ты чего ожидала! Да чем же мы жить-то здесь
будем, подумай! Деньги прожиты, последнюю копейку добиваем!
Последний
был дядя, Семен Валковский, да тот только в Москве
был известен, да и то тем, что последние триста душ
прожил, и если б отец не нажил сам денег, то его внуки, может
быть, сами бы землю пахали, как и
есть такие князья.
— Но мне вы дадите ваш адрес! Где вы
живете? Я
буду иметь удовольствие…
— Потому, мне казалось, твой дедушка не мог
жить один, всеми оставленный. Он
был такой старый, слабый; вот я и думал, что кто-нибудь ходил к нему. Возьми, вот твои книги. Ты по ним учишься?
— Ах, боже мой, да ведь ты
живешь же у кого-нибудь! Ты бы попросила у других чулки, коли надо
было выйти.
— Стало
быть,
была очень бедная, коли в углу в подвале
жила?
— Я завтра же тебе куплю другое. Я и книжки твои тебе принесу. Ты
будешь у меня
жить. Я тебя никому не отдам, если сама не захочешь; успокойся…
— Но я не для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься, что я
буду попрекать тебя, как Бубнова, что ты у меня даром
живешь? И откуда ты взяла этот гадкий веник? У меня не
было веника, — прибавил я, смотря на нее с удивлением.
Могло
быть, что я грешил; но мне именно казалось, что ей как будто тяжело
было мое гостеприимство и что она всячески хотела доказать мне, что
живет у меня не даром.
Я отправился прямо к Алеше. Он
жил у отца в Малой Морской. У князя
была довольно большая квартира, несмотря на то что он
жил один. Алеша занимал в этой квартире две прекрасные комнаты. Я очень редко бывал у него, до этого раза всего, кажется, однажды. Он же заходил ко мне чаще, особенно сначала, в первое время его связи с Наташей.
— Нет. Если вы желаете Наташе добра, то каким образом вы решаетесь помешать ее браку, то
есть именно тому, что может восстановить ее доброе имя? Ведь ей еще долго
жить на свете; ей важно доброе имя.
— Стало
быть, он очень любил твою мамашу? Как же он не
жил с нею?
— Не знаю. А там нам так хорошо
было жить, — и глаза Нелли засверкали. — Мамаша
жила одна, со мной. У ней
был один друг, добрый, как вы… Он ее еще здесь знал. Но он там умер, мамаша и воротилась…
Ему именно надо
было освободить, облегчить сердце Алеши от его грусти, мешавшей ему
жить, от обязанностей любви ко мне.
— А она… ну, вот и они-то… девушка и старичок, — шептала она, продолжая как-то усиленнее пощипывать меня за рукав, — что ж, они
будут жить вместе? И не
будут бедные?
— Вовсе не ослышалась, а так
было. Я никогда не лгу. А почему ж гостя не встретить? Живем-живем, никто-то к нам не ходит, а все-то у нас
есть. Пусть же хорошие люди видят, что и мы умеем, как люди,
жить.
Елена может
жить у тебя, хотя бы очень хорошо
было, если б какие-нибудь люди семейные и благодетельные взяли ее серьезно на воспитание.
Ты знаешь, что он еще в первой молодости, когда принужден
был жить канцелярским жалованьем, женился на богатой купчихе.
Таким образом и уверил ее, что они так только поедут, на время, прогуляются, а когда гнев старика поутихнет, они и воротятся к нему обвенчанные и
будут втроем век
жить, добра наживать и так далее до бесконечности.
Любопытно
было бы заглянуть в эту рассуждающую головку и подсмотреть, как смешивались там совершенно детские идеи и представления с серьезно выжитыми впечатлениями и наблюдениями жизни (потому что Катя уже
жила), а вместе с тем и с идеями, еще ей не знакомыми, не выжитыми ею, но поразившими ее отвлеченно, книжно, которых уже должно
было быть очень много и которые она, вероятно, принимала за выжитые ею самою.
— Вы бы не
были молодым моим другом, если б отвечали иначе! Я так и знал, что вы это скажете. Ха, ха, ха! Подождите, mon ami,
поживете и поймете, а теперь вам еще нужно пряничка. Нет, вы не поэт после этого: эта женщина понимала жизнь и умела ею воспользоваться.
Да ведь и теперь
есть пословица; дуракам счастье, и, знаете ли, нет ничего приятнее, как
жить с дураками и поддакивать им: выгодно!
— Все-то у нас
есть, — говорила она мне, скоро и хлопотливо выговаривая каждое слово, как будто куда-то торопясь, — ну, а вот вы
живете по-холостому.
— Я хочу к ней и с ней
буду жить, — начала опять Нелли, робко взглянув на меня.
— Почему ж нельзя? — и она вспыхнула. — Ведь уговариваете же вы меня, чтоб я пошла
жить к ее отцу; а я не хочу идти. У ней
есть служанка?
Она плакала, обнимала и целовала его, целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб он взял ее
жить к себе; говорила, что не хочет и не может более
жить со мной, потому и ушла от меня; что ей тяжело; что она уже не
будет более смеяться над ним и говорить об новых платьях и
будет вести себя хорошо,
будет учиться, выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю свою речь дорогою, а может
быть, и раньше) и что, наконец,
будет послушна и хоть каждый день
будет принимать какие угодно порошки.
— Так, не хочу у него
жить… не могу… я такая с ним все злая… а он добрый… а у вас я не
буду злая, я
буду работать, — проговорила она, рыдая как в истерике.
— Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою дочь; вы хотите забыть ее совсем и берете к себе другое дитя, а разве можно забыть свое родное дитя? Разве вы
будете любить меня? Ведь как только вы на меня взглянете, так и вспомните, что я вам чужая и что у вас
была своя дочь, которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу
жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула и мельком взглянула на меня.
Я пришел наконец к заключению, что угрозы его
были не вздор, не фанфаронство и что, покамест она
живет с Алешей, князь действительно мог наделать ей много неприятностей.
Да, Ваня, дня не
проживу без нее, я это чувствую, да! и потому мы решили немедленно с ней обвенчаться; а так как до отъезда нельзя этого сделать, потому что теперь великий пост и венчать не станут, то уж по приезде моем, а это
будет к первому июня.
Дедушка купил Новый завет и географию и стал меня учить; а иногда рассказывал, какие на свете
есть земли, и какие люди
живут, и какие моря, и что
было прежде, и как Христос нас всех простил.
Деньги у нас все вышли, а лекарства не на что
было купить, да и не
ели мы ничего, потому что у хозяев тоже ничего не
было, и они стали нас попрекать, что мы на их счет
живем.
Я стал
было ее уговаривать; сказал, что у Ихменевых ее все так любят, что ее за родную дочь почитают. Что все
будут очень жалеть о ней. Что у меня, напротив, ей тяжело
будет жить и что хоть я и очень ее люблю, но что, нечего делать, расстаться надо.