Неточные совпадения
Я серьезно теперь думаю,
что старик выдумал ходить к Миллеру единственно
для того, чтоб посидеть при свечах и погреться.
Тогда за каждым кустом, за каждым деревом как будто еще кто-то жил,
для нас таинственный и неведомый; сказочный мир сливался с действительным; и, когда, бывало, в глубоких долинах густел вечерний пар и седыми извилистыми космами цеплялся за кустарник, лепившийся по каменистым ребрам нашего большого оврага, мы с Наташей, на берегу, держась за руки, с боязливым любопытством заглядывали вглубь и ждали,
что вот-вот выйдет кто-нибудь к нам или откликнется из тумана с овражьего дна и нянины сказки окажутся настоящей, законной правдой.
Князь был еще молодой человек, хотя и не первой молодости, имел немалый чин, значительные связи, был красив собою, имел состояние и, наконец, был вдовец,
что особенно было интересно
для дам и девиц всего уезда.
Правда, я хоть не признался и ей,
чем занимаюсь, но помню,
что за одно одобрительное слово ее о труде моем, о моем первом романе, я бы отдал все самые лестные
для меня отзывы критиков и ценителей, которые потом о себе слышал.
За границу могут послать, в Италию,
для поправления здоровья или там
для усовершенствования в науках,
что ли; деньгами помогут.
Но не оттого закружилась у меня тогда голова и тосковало сердце так,
что я десять раз подходил к их дверям и десять раз возвращался назад, прежде
чем вошел, — не оттого,
что не удалась мне моя карьера и
что не было у меня еще ни славы, ни денег; не оттого,
что я еще не какой-нибудь «атташе» и далеко было до того, чтоб меня послали
для поправления здоровья в Италию; а оттого,
что можно прожить десять лет в один год, и прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
Я знал,
что их очень озабочивает в эту минуту процесс с князем Валковским, повернувшийся
для них не совсем хорошо, и
что у них случились еще новые неприятности, расстроившие Николая Сергеича до болезни.
Ведь есть же что-нибудь,
что я вот бросила теперь
для него и мать и отца!
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после того,
что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех
для него губишь?
Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
— Обещал, все обещал. Он ведь
для того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он не знает,
что делает. Он, может быть, как и венчаются-то, не знает. И какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего.
Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
Я жадно в него всматривался, хоть и видел его много раз до этой минуты; я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне:
чем, как этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную любовь — любовь до забвения самого первого долга, до безрассудной жертвы всем,
что было
для Наташи до сих пор самой полной святыней? Князь взял меня за обе руки, крепко пожал их, и его взгляд, кроткий и ясный, проник в мое сердце.
Ты спасение мое: я тотчас же на тебя понадеялась,
что ты сумеешь им так передать,
что по крайней мере этот первый-то ужас смягчишь
для них.
Мне
что девочка? и не нужна; так,
для утехи… чтоб голос чей-нибудь детский слышать… а впрочем, по правде, я ведь
для старухи это делаю; ей же веселее будет,
чем с одним со мной.
— А ты не верь! — перебила старушка. —
Что за очаровательная?
Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А
что Наташа ее хвалит, так это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку, да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
Он говорил про свой процесс с князем; этот процесс все еще тянулся, но принимал самое худое направление
для Николая Сергеича. Я молчал, не зная,
что ему отвечать. Он подозрительно взглянул на меня.
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На
что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки
для полного бонтону купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
Чувствительный и проницательный сердцем, Алеша, иногда целую неделю обдумывавший с наслаждением, как бы ей
что подарить и как-то она примет подарок, делавший из этого
для себя настоящие праздники, с восторгом сообщавший мне заранее свои ожидания и мечты, впадал в уныние от ее журьбы и слез, так
что его становилось жалко, а впоследствии между ними бывали из-за подарков упреки, огорчения и ссоры.
Князь рассчитал,
что все-таки полгода должны были взять свое,
что Наташа уже не имела
для его сына прелести новизны и
что теперь он уже не такими глазами будет смотреть на будущую свою невесту, как полгода назад.
— Дос-та-нет! — отвечала она чуть слышно. — Все
для него! Вся жизнь моя
для него! Но знаешь, Ваня, не могу я перенести,
что он теперь у нее, обо мне позабыл, сидит возле нее, рассказывает, смеется, помнишь, как здесь, бывало, сидел… Смотрит ей прямо в глаза; он всегда так смотрит; и в мысль ему не приходит теперь,
что я вот здесь… с тобой.
Бедный отец должен перед ним чуть не спину гнуть; я понимаю,
что все это
для меня, да мне-то ничего не нужно.
Завтра я опять к княгине, но отец все-таки благороднейший человек — не думайте чего-нибудь, и хоть отдаляет меня от тебя, Наташа, но это потому,
что он ослеплен, потому
что ему миллионов Катиных хочется, а у тебя их нет; и хочет он их
для одного меня, и только по незнанию несправедлив к тебе.
Мачеху не любит — я догадался об этом; это сама графиня распускает,
для каких-то целей,
что падчерица ее ужасно любит; все это неправда...
Я рассказал ей всю нашу историю: как ты бросила
для меня свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся, боимся всего и
что теперь мы прибегаем к ней (я и от твоего имени говорил, Наташа), чтоб она сама взяла нашу сторону и прямо сказала бы мачехе,
что не хочет идти за меня,
что в этом все наше спасение и
что нам более нечего ждать ниоткуда.
Он затронул всю гордость женщины, уже любившей его, прямо признавшись ей,
что у нее есть соперница, и в то же время возбудил в ней симпатию к ее сопернице, а
для себя прощение и обещание бескорыстной братской дружбы.
Не сочтите тоже,
что я был заранее уверен в вашем согласии, основываясь на том,
чем вы пожертвовали
для моего сына; опять нет!
Сегодня вечером я получил письмо, до того
для меня важное (требующее немедленного моего участия в одном деле),
что никаким образом я не могу избежать его.
Разыскивал я недавно одно дельце,
для одного князя, так я тебе скажу — такое дельце,
что от этого князя и ожидать нельзя было.
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и не слушала. Заметно было,
что она чем-то очень озабочена. «
Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался,
что новое у ней есть и
что она
для того и ждала меня, чтоб рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет не сейчас, а когда я буду уходить. Так всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.
Он прописал ей микстуру и каких-то порошков, более
для обычая,
чем для надобности, и тотчас же начал меня расспрашивать: каким образом она у меня очутилась?
— Но я не
для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься,
что я буду попрекать тебя, как Бубнова,
что ты у меня даром живешь? И откуда ты взяла этот гадкий веник? У меня не было веника, — прибавил я, смотря на нее с удивлением.
Он сидел потупившись, с важным и соображающим видом и, несмотря на свою торопливость и на «коротко и ясно», не находил слов
для начала речи. «Что-то будет?» — подумал я.
— Ваня, — отвечал он, — ты знаешь,
что я не позволяю никому в разговорах со мною касаться некоторых пунктов; но
для теперешнего раза делаю исключение, потому
что ты своим ясным умом тотчас же догадался,
что обойти этот пункт невозможно. Да, у меня есть другая цель. Эта цель: спасти мою погибшую дочь и избавить ее от пагубного пути, на который ставят ее теперь последние обстоятельства.
Отвечаю: во-первых,
для того,
что не хочу дать восторжествовать низкому и коварному человеку, а во-вторых, из чувства самого обыкновенного человеколюбия.
— А плевать на все светские мнения, вот как она должна думать! Она должна сознать,
что главнейший позор заключается
для нее в этом браке, именно в связи с этими подлыми людьми, с этим жалким светом. Благородная гордость — вот ответ ее свету. Тогда, может быть, и я соглашусь протянуть ей руку, и увидим, кто тогда осмелится опозорить дитя мое!
Стоя у стола, я машинально развернул вчерашние книги, взятые мною
для компиляции, и мало-помалу завлекся чтением. Со мной это часто случается: подойду, разверну книгу на минутку справиться и зачитаюсь так,
что забуду все.
«Любящее и гордое сердечко, — подумал я, — а как долго надо мне было заслужить, чтоб ты
для меня стала… Нелли». Но теперь я уже знал,
что ее сердце предано мне навеки.
— Я сначала сама пошла и ему не сказала. А он, как узнал, потом уж сам стал меня прогонять просить. Я стою на мосту, прошу у прохожих, а он ходит около моста, дожидается; и как увидит,
что мне дали, так и бросится на меня и отнимет деньги, точно я утаить от него хочу, не
для него собираю.
— И вы вправду не знали,
что он у меня во все эти дни ни разу не был? — спросила Наташа тихим и спокойным голосом, как будто говоря о самом обыкновенном
для нее происшествии.
Слишком заметно было,
что он смеялся единственно
для того, чтоб как можно сильнее обидеть и унизить своего сына.
Над тем,
что для меня теперь свято, благородно?
Как будто ты именно стараешься
для чего-то доказать нам,
что брак наш смешон, нелеп и
что мы не пара.
Право, как будто ты сам не веришь в то,
что для нас предназначаешь; как будто смотришь на все это как на шутку, на забавную выдумку, на какой-то смешной водевиль…
Посмотри же: увлекаться высоким и прекрасным и после того,
что было здесь во вторник, четыре дня пренебрегать тою, которая, кажется бы, должна быть
для тебя дороже всего на свете!
Знаешь ли ты, Алеша,
что я застал Наталью Николаевну среди таких страданий,
что понятно, в какой ад ты обратил
для нее эти четыре дня, которые, напротив, должны бы быть лучшими днями ее жизни.
— Ну, так
для того-то, чтобы добыть эти деньги, чтобы добиться всех этих успехов, которые у вас ускользали из рук, вы и приезжали сюда во вторник и выдумали это сватовство, считая,
что эта шутка вам поможет поймать то,
что от вас ускользало.
Странен был
для меня и Алеша: он любил ее не меньше,
чем прежде, даже, может быть, и сильнее, мучительнее, от раскаяния и благодарности. Но в то же время новая любовь крепко вселялась в его сердце.
Чем это кончится — невозможно было предвидеть. Мне самому ужасно любопытно было посмотреть на Катю. Я снова обещал Наташе познакомиться с нею.
Впрочем, может быть,
для того, чтоб поддержать отечественную торговлю и промышленность, — не знаю наверно; помню только,
что я шел тогда по улице пьяный, упал в грязь, рвал на себе волосы и плакал о том,
что ни к
чему не способен.
— Вот
что, Ваня, без лишних слов: я тебе хочу оказать услугу. Видишь, дружище, если б я с тобой хитрил, я бы у тебя и без торжественности умел выпытать. А ты подозреваешь,
что я с тобой хитрю: давеча, леденцы-то; я ведь понял. Но так как я с торжественностью говорю, значит, не
для себя интересуюсь, а
для тебя. Так ты не сомневайся и говори напрямик, правду — истинную…
— Хорошо, так и быть; я, брат, вообще употребляюсь иногда по иным делам. Но рассуди: мне ведь иные и доверяются-то потому,
что я не болтун. Как же я тебе буду рассказывать? Так и не взыщи, если расскажу вообще, слишком вообще,
для того только, чтоб доказать: какой, дескать, он выходит подлец. Ну, начинай же сначала ты, про свое.
Я рассудил,
что в моих делах мне решительно нечего было скрывать от Маслобоева. Дело Наташи было не секретное; к тому же я мог ожидать
для нее некоторой пользы от Маслобоева. Разумеется, в моем рассказе я, по возможности, обошел некоторые пункты. Маслобоев в особенности внимательно слушал все,
что касалось князя; во многих местах меня останавливал, многое вновь переспрашивал, так
что я рассказал ему довольно подробно. Рассказ мой продолжался с полчаса.