Неточные совпадения
Помню, как однажды Наташа, наслушавшись наших разговоров, таинственно отвела меня в сторону и со слезами умоляла подумать о
моей судьбе, допрашивала меня, выпытывала: что я именно
делаю, и, когда я перед ней не открылся, взяла с меня клятву, что я не сгублю себя как лентяй и праздношатайка.
— Знаю; но что же мне
делать, не
моя воля, — сказала она, и в словах ее слышалось столько отчаяния, как будто она шла на смертную казнь.
Моя обязанность восстановить ее честь, и я это
сделаю!
— А ты не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит, так это она по благородству души
делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее,
мою голубку, да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
— А что ж! — подхватил он вдруг, как будто раздраженный нашим молчанием, — чем скорей, тем лучше. Подлецом меня не
сделают, хоть и решат, что я должен заплатить. Со мной
моя совесть, и пусть решают. По крайней мере дело кончено; развяжут, разорят… Брошу все и уеду в Сибирь.
— Я все тебя ждала, Ваня, — начала она вновь с улыбкой, — и знаешь, что
делала? Ходила здесь взад и вперед и стихи наизусть читала; помнишь, — колокольчик, зимняя дорога: «Самовар
мой кипит на дубовом столе…», мы еще вместе читали...
Напротив, вы даже показали пренебрежение к нам и, может быть, ждали той минуты, когда я сам приду просить вас
сделать нам честь отдать вашу руку
моему сыну.
Нечего
делать, я вышел за ворота, убедившись, что выходка
моя была совершенно бесполезна. Но негодование кипело во мне.
Я ведь, брат, по натуре
моей и по социальному
моему положению принадлежу к тем людям, которые сами путного ничего не
делают, а другим наставления читают, чтоб
делали.
Она осмотрелась и вдруг, к величайшему
моему удивлению, отставила чашку, ущипнула обеими руками, по-видимому хладнокровно и тихо, кисейное полотнище юбки и одним взмахом разорвала его сверху донизу.
Сделав это, она молча подняла на меня свой упорный, сверкающий взгляд. Лицо ее было бледно.
Я знал одного антрепренера, издававшего уже третий год одну многотомную книгу. У него я часто доставал работу, когда нужно было поскорей заработать сколько-нибудь денег. Платил он исправно. Я отправился к нему, и мне удалось получить двадцать пять рублей вперед, с обязательством доставить через неделю компилятивную статью. Но я надеялся выгадать время на
моем романе. Это я часто
делал, когда приходила крайняя нужда.
— Я к тебе на минутку, Наташа, — начал я, — посоветоваться: что мне
делать с
моей гостьей? — И я начал поскорей рассказывать все про Елену. Наташа выслушала меня молча.
— Ваня, — отвечал он, — ты знаешь, что я не позволяю никому в разговорах со мною касаться некоторых пунктов; но для теперешнего раза
делаю исключение, потому что ты своим ясным умом тотчас же догадался, что обойти этот пункт невозможно. Да, у меня есть другая цель. Эта цель: спасти
мою погибшую дочь и избавить ее от пагубного пути, на который ставят ее теперь последние обстоятельства.
— Гм… хорошо, друг
мой, пусть будет по-твоему! Я пережду, до известного времени, разумеется. Посмотрим, что
сделает время. Но вот что, друг
мой: дай мне честное слово, что ни там, ни Анне Андреевне ты не объявишь нашего разговора?
— Нет, нет, конечно, меньше. Вы с ними знакомы, и, может быть, даже сама Наталья Николаевна вам не раз передавала свои мысли на этот счет; а это для меня главное руководство. Вы можете мне много помочь; дело же крайне затруднительное. Я готов уступить и даже непременно положил уступить, как бы ни кончились все прочие дела; вы понимаете? Но как, в каком виде
сделать эту уступку, вот в чем вопрос? Старик горд, упрям; пожалуй, меня же обидит за
мое же добродушие и швырнет мне эти деньги назад.
— Вы откровенны. Ну, да что же
делать, если самого меня мучат! Глупо и я откровенен, но уж таков
мой характер. Впрочем, мне хочется рассказать кой-какие черты из
моей жизни. Вы меня поймете лучше, и это будет очень любопытно. Да, я действительно, может быть, сегодня похож на полишинеля; а ведь полишинель откровенен, не правда ли?
— Друг
мой, — начал он, видимо наслаждаясь собою, — я
сделал вам сейчас одно признание, может быть даже и неуместное, о том, что у меня иногда является непреодолимое желание показать кому-нибудь в известном случае язык.
Но,
мой друг, я ведь сам готов признавать все, что прикажете; но что же мне
делать, если я наверно знаю, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайший эгоизм.
Жизнь — коммерческая сделка; даром не бросайте денег, но, пожалуй, платите за угождение, и вы исполните все свои обязанности к ближнему, — вот
моя нравственность, если уж вам ее непременно нужно, хотя, признаюсь вам, по-моему, лучше и не платить своему ближнему, а суметь заставить его
делать даром.
Нет,
мой друг: если вы истинный человеколюбец, то пожелайте всем умным людям такого же вкуса, как у меня, даже и с грязнотцой, иначе ведь умному человеку скоро нечего будет
делать на свете и останутся одни только дураки.
Так было и теперь:
сделав над собой чрезвычайное усилие, чтоб выговорить мне что-то, и догадавшись, что я не понимаю, она протянула свою ручонку и начала отирать
мои слезы, потом обхватила
мою шею, нагнула меня к себе и поцеловала.
— Но боже
мой, что же теперь
делать?
И он снова поднес ей лекарство. Но в этот раз она даже и не схитрила, а просто снизу вверх подтолкнула рукой ложку, и все лекарство выплеснулось прямо на манишку и на лицо бедному старичку. Нелли громко засмеялась, но не прежним простодушным и веселым смехом. В лице ее промелькнуло что-то жестокое, злое. Во все это время она как будто избегала
моего взгляда, смотрела на одного доктора и с насмешкою, сквозь которую проглядывало, однако же, беспокойство, ждала, что-то будет теперь
делать «смешной» старичок.
Ах, боже
мой, голубчик Иван Петрович, что мне
делать: все-то он теперь домой хмельной приходит!
Да, Ваня, дня не проживу без нее, я это чувствую, да! и потому мы решили немедленно с ней обвенчаться; а так как до отъезда нельзя этого
сделать, потому что теперь великий пост и венчать не станут, то уж по приезде
моем, а это будет к первому июня.
— Вот уж это и нехорошо,
моя милая, что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А того и не знаете, что должны быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом, как отец развращаемого вами молодого человека, которого вы обирали, да ведь не
сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
— Поедем, поедем, друзья
мои, поедем! — заговорил он, обрадовавшись. — Вот только ты, Ваня, только с тобой расставаться больно… (Замечу, что он ни разу не предложил мне ехать с ними вместе, что, судя по его характеру, непременно бы
сделал… при других обстоятельствах, то есть если б не знал
моей любви к Наташе.)
— Да тебе-то какое дело, для чьей выгоды я буду стараться, блаженный ты человек? Только бы
сделать — вот что главное! Конечно, главное для сиротки, это и человеколюбие велит. Но ты, Ванюша, не осуждай меня безвозвратно, если я и об себе позабочусь. Я человек бедный, а он бедных людей не смей обижать. Он у меня
мое отнимает, да еще и надул, подлец, вдобавок. Так я, по-твоему, такому мошеннику должен в зубы смотреть? Морген-фри!
Неточные совпадения
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на
моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ…
Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Судья тоже, который только что был пред
моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это
сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не
сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать
моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
Анна Андреевна. Но позвольте, я еще не понимаю вполне значения слов. Если не ошибаюсь, вы
делаете декларацию насчет
моей дочери?
Милон. А я завтра же, проводя вас, поведу
мою команду. Теперь пойду
сделать к тому распоряжение.