Неточные совпадения
Поровнявшись с кондитерской Миллера, я вдруг остановился
как вкопанный и стал смотреть на ту сторону улицы,
как будто предчувствуя, что
вот сейчас со мной случится что-то необыкновенное, и в это-то самое мгновение на противоположной стороне я увидел старика и его собаку.
Тогда за каждым кустом, за каждым деревом
как будто еще кто-то жил, для нас таинственный и неведомый; сказочный мир сливался с действительным; и, когда, бывало, в глубоких долинах густел вечерний пар и седыми извилистыми космами цеплялся за кустарник, лепившийся по каменистым ребрам нашего большого оврага, мы с Наташей, на берегу, держась за руки, с боязливым любопытством заглядывали вглубь и ждали, что вот-вот выйдет кто-нибудь к нам или откликнется из тумана с овражьего дна и нянины сказки окажутся настоящей, законной правдой.
Вот в это-то время, незадолго до их приезда, я кончил мой первый роман, тот самый, с которого началась моя литературная карьера, и,
как новичок, сначала не знал, куда его сунуть.
Он ожидал чего-то непостижимо высокого, такого, чего бы он, пожалуй, и сам не мог понять, но только непременно высокого; а вместо того вдруг такие будни и все такое известное —
вот точь-в-точь
как то самое, что обыкновенно кругом совершается.
— Гм!
вот она
какая восторженная, — проговорил старик, пораженный поступком дочери, — это ничего, впрочем, это хорошо, хорошо, благородный порыв! Она добрая девушка… — бормотал он, смотря вскользь на жену,
как будто желая оправдать Наташу, а вместе с тем почему-то желая оправдать и меня.
Ты, положим, талант, даже замечательный талант… ну, не гений,
как об тебе там сперва прокричали, а так, просто талант (я еще
вот сегодня читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж там тебя худо третируют: ну да ведь это что ж за газета!).
— Ты к вечерне собиралась, Наташа, а
вот уж и благовестят, — сказала она. — Сходи, Наташенька, сходи, помолись, благо близко! Да и прошлась бы заодно. Что взаперти-то сидеть? Смотри,
какая ты бледная; ровно сглазили.
— Лучше бы пойти, Наташа; ведь ты же хотела давеча и шляпку
вот принесла. Помолись, Наташенька, помолись, чтобы тебе бог здоровья послал, — уговаривала Анна Андреевна, робко смотря на дочь,
как будто боялась ее.
Ведь он не таков,
как вот мы с тобой.
Вот видите: я хочу писать повести и продавать в журналы, так же
как и вы.
По мере того
как наступала темнота, комната моя становилась
как будто просторнее,
как будто она все более и более расширялась. Мне вообразилось, что я каждую ночь в каждом углу буду видеть Смита: он будет сидеть и неподвижно глядеть на меня,
как в кондитерской на Адама Ивановича, а у ног его будет Азорка. И
вот в это-то мгновение случилось со мной происшествие, которое сильно поразило меня.
— Ну
вот и хорошо, — сказал старик, совершенно успокоенный моим ответом, — это хорошо… — и вдруг замолчал и задумался,
как будто чего-то не договаривая.
—
Вот он
какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, —
как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я
вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
Чего доброго, не надоумил ли его господь и не ходил ли он в самом деле к Наташе, да одумался дорогой, или что-нибудь не удалось, сорвалось в его намерении, —
как и должно было случиться, — и
вот он воротился домой, рассерженный и уничтоженный, стыдясь своих недавних желаний и чувств, ища, на ком сорвать сердце за свою же слабость,и выбирая именно тех, кого наиболее подозревал в таких же желаниях и чувствах.
— Прежнее детское простодушие, правда, в ней еще есть… Но когда ты улыбаешься, точно в то же время у тебя как-нибудь сильно заболит на сердце.
Вот ты похудела, Наташа, а волосы твои стали
как будто гуще… Что это у тебя за платье? Это еще у них было сделано?
— Ничего не знаю, друг мой, даю тебе честное слово; с тобой я был всегда откровенен. Впрочем, я
вот что еще думаю: может быть, он вовсе не влюблен в падчерицу графини так сильно,
как мы думаем. Так, увлечение…
— Довольно бы того хоть увидать, а там я бы и сама угадала. Послушай: я ведь так глупа стала; хожу-хожу здесь, все одна, все одна, — все думаю; мысли
как какой-то вихрь, так тяжело! Я и выдумала, Ваня: нельзя ли тебе с ней познакомиться? Ведь графиня (тогда ты сам рассказывал) хвалила твой роман; ты ведь ходишь иногда на вечера к князю Р***; она там бывает. Сделай, чтоб тебя ей там представили. А то, пожалуй, и Алеша мог бы тебя с ней познакомить.
Вот ты бы мне все и рассказал про нее.
— Дос-та-нет! — отвечала она чуть слышно. — Все для него! Вся жизнь моя для него! Но знаешь, Ваня, не могу я перенести, что он теперь у нее, обо мне позабыл, сидит возле нее, рассказывает, смеется, помнишь,
как здесь, бывало, сидел… Смотрит ей прямо в глаза; он всегда так смотрит; и в мысль ему не приходит теперь, что я
вот здесь… с тобой.
— И пойду! А! И вы здесь! — сказал он, увидев меня, —
как это хорошо, что и вы здесь! Ну
вот и я; видите;
как же мне теперь…
— Совсем не утаил! — перебила Наташа, —
вот чем хвалится! А выходит, что все тотчас же нам рассказал. Я еще помню,
как ты вдруг сделался такой послушный, такой нежный и не отходил от меня, точно провинился в чем-нибудь, и все письмо нам по отрывкам и рассказал.
Ну, так
вот, после этого письма,
как только отец приехал, пошли мои муки.
— Ну, так
вот — что мне делать, думаю? — продолжал Алеша, — ну
как против него пойти?
— Да хорошо уж; чем же кончилось,
как он-то решил?
Вот что главное. И
какой ты болтун, Алеша…
Вот я дорогою и основал план всех дальнейших действий, и
как вы думаете, на чем основал?
Вот и урони она табакерку, я подымаю да и говорю, точно не знаю: Quelle charmante peinture! [
какое прелестное изображение (франц.)]
— Ты
как будто на него сердишься, Ваня? А
какая, однако ж, я дурная, мнительная и
какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня, друг ты мой дорогой!
Вот если я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может быть, и будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
— Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К тому же твой дедушка у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит,
как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится…
Вот и книжки я тебе сберег, а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть, на чужих руках; так или нет?
— Конфет? Что ж, это очень мило и простодушно. Ах,
какие вы оба!
Вот уж и пошли теперь наблюдать друг за другом, шпионить, лица друг у друга изучать, тайные мысли на них читать (а ничего-то вы в них и не понимаете!). Еще он ничего. Он веселый и школьник по-прежнему. А ты-то, ты-то!
— Ну
вот,
какое там дело?
— Ну,
вот дуру нашел. Вы его, пожалуйста, не слушайте, все смеется надо мной.
Какие они генералы?
—
Вот стану я страмиться при госте. Оно, может быть, страм
какой значит. Язык отсохни, коли скажу.
А Жуберта-то и кричит ему, по-свойски то есть: «Трюма семьсот франков стоит (по-нашему четвертаков), разобьешь!» Он ухмыляется да на меня смотрит; а я супротив сижу на канапе, и красота со мной, да не такое рыло,
как вот ефта-с, а с киксом, словом сказать-с.
—
Вот, друг мой Елена, — сказал я, подходя к ней, — в таких клочьях,
как ты теперь, ходить нельзя. Я и купил тебе платье, буднишнее, самое дешевое, так что тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеек стоит. Носи на здоровье.
— Так оставьте ключ мне, я и запрусь изнутри; а будут стучать, я и скажу: нет дома. — И она с лукавством посмотрела на меня,
как бы приговаривая: «
Вот ведь
как это просто делается!»
—
Вот видишь, Елена,
вот видишь,
какая ты гордая, — сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю,
как мне велит мое сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и
вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать,
как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
— Но
как же вы спасете ее этой дуэлью,
вот вопрос?
— Да (и старик покраснел и опустил глаза); смотрю я, брат, на твою квартиру… на твои обстоятельства… и
как подумаю, что у тебя могут быть другие экстренные траты (и именно теперь могут быть), то…
вот, брат, сто пятьдесят рублей, на первый случай…
— Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик, не пренебрегай! Сегодня никуда не ходи. Анне Андреевне так и скажу, в
каком ты положении. Не надо ли доктора? Завтра навещу тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если только сам буду ноги таскать. А теперь лег бы ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай, друг мой!
Вот еще пять рублей; это девочке. Ты, впрочем, ей не говори, что я дал, а так, просто истрать на нее, ну там башмачонки какие-нибудь, белье… мало ль что понадобится! Прощай, друг мой…
— Нелли, послушай, — спросил я,
как только она успокоилась. — Ты
вот говоришь, что тебя любила только одна мамаша и никто больше. А разве твой дедушка и вправду не любил тебя?
—
Вот и я! — дружески и весело заговорил князь, — только несколько часов
как воротился. Все это время вы не выходили из моего ума (он нежно поцеловал ее руку), — и сколько, сколько я передумал о вас! Сколько выдумал вам сказать, передать… Ну, да мы наговоримся! Во-первых, мой ветрогон, которого, я вижу, еще здесь нет…
— Да тут нечего и объяснять. Я говорю очень просто. Вы ведь знаете,
какой он ветреный, забывчивый. Ну
вот,
как ему дана теперь полная свобода, он и увлекся.
—
Вот она: ни одним словом, ни одним намеком обо мне не беспокоить Алешу ни сегодня, ни завтра. Ни одного упрека за то, что он забыл меня; ни одного наставления. Я именно хочу встретить его так,
как будто ничего между нами не было, чтоб он и заметить ничего не мог. Мне это надо. Дадите вы мне такое слово?
— А! Так вы не хотите понять с двух слов, — сказала Наташа, — даже он, даже
вот Алеша вас понял так же,
как и я, а мы с ним не сговаривались, даже не видались! И ему тоже показалось, что вы играете с нами недостойную, оскорбительную игру, а он любит вас и верит в вас,
как в божество. Вы не считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши слова, ваш тон,
как он говорит, у него остались на сердце…
— Боже, в
какое положение вы сами себя ставите! И
какие вы мнительные,
как вы следите друг за другом! Да просто объясниться, ну и кончено.
Вот через это-то положение он, может быть, и действительно соскучится.
— Ну и ступай, — отвечала Наташа, улыбаясь, — и
вот что, друг мой, я сама хотела бы очень познакомиться с Катей.
Как бы это устроить?
— Слава богу! Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да я все как-то не смел вам сказать.
Вот и теперь выговорю. А ведь это очень трудно тыговорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово говорить ты, да и никак не могут и все избегают такие фразы, в которых местоимения. Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»; ведь
как хорошо!
— Ну, так и есть! — вскричала она, всплеснув руками. — Чай ханский, по шести целковых, третьего дня купец подарил, а он его с коньяком хочет пить. Не слушайте, Иван Петрович,
вот я вам сейчас налью… увидите, сами увидите,
какой чай!
— Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, — подхватил Маслобоев. — Он останется; это вздор. А
вот что ты лучше скажи мне, Ваня, куда это ты все уходишь?
Какие у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты каждый день куда-то бегаешь, не работаешь…