Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб не побоялся изложить не только то, что он
боится сказать и ни за что не скажет людям, не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, — то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться.
Неточные совпадения
Я уже
сказал, что дверь она отворяла так неслышно и медленно, как будто
боялась войти.
Я рассказал ей всю нашу историю: как ты бросила для меня свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся,
боимся всего и что теперь мы прибегаем к ней (я и от твоего имени говорил, Наташа), чтоб она сама взяла нашу сторону и прямо
сказала бы мачехе, что не хочет идти за меня, что в этом все наше спасение и что нам более нечего ждать ниоткуда.
Она упрекала меня, зачем я раньше ему не
сказал: «Честный человек ничего не должен
бояться!» Она такая благородная.
— Я тебя так не пущу, —
сказал я. — Чего ты
боишься? Ты опоздала?
— Хорошо, я
сказал уже, что не пойду к тебе. Но чего ты
боишься! Ты, верно, какая-то несчастная. Мне больно смотреть на тебя…
— И Алеша мог поместить Наталью Николаевну в такой квартире! —
сказал он, покачивая головою. — Вот эти-то так называемые мелочии обозначают человека. Я
боюсь за него. Он добр, у него благородное сердце, но вот вам пример: любит без памяти, а помещает ту, которую любит, в такой конуре. Я даже слышал, что иногда хлеба не было, — прибавил он шепотом, отыскивая ручку колокольчика. — У меня голова трещит, когда подумаю о его будущности, а главное, о будущности АнныНиколаевны, когда она будет его женой…
«Я встала и не хотела с ним говорить, — рассказывала Нелли, — я его очень
боялась; он начал говорить про Бубнову, как она теперь сердится, что она уж не смеет меня теперь взять, и начал вас хвалить;
сказал, что он с вами большой друг и вас маленьким мальчиком знал.
Потом
сказал, что посидит еще немножко, — дождусь Ваню, авось воротится, — и очень просил меня, чтоб я не
боялась и села подле него.
И она с такою любовью взглянула на меня,
сказав это. Все это утро она смотрела на меня таким же нежным взглядом и казалась такою веселенькою, такою ласковою, и в то же время что-то стыдливое, даже робкое было в ней, как будто она
боялась чем-нибудь досадить мне, потерять мою привязанность и… и слишком высказаться, точно стыдясь этого.
— Знаешь что? Ему ужасно хочется уйти от меня, — шепнула мне наскоро Наташа, когда он вышел на минуту что-то
сказать Мавре, — да и
боится. А я сама
боюсь ему
сказать, чтоб он уходил, потому что он тогда, пожалуй, нарочно не уйдет, а пуще всего
боюсь, что он соскучится и за это совсем охладеет ко мне! Как сделать?
Первые четыре дня ее болезни мы, я и доктор, ужасно за нее
боялись, но на пятый день доктор отвел меня в сторону и
сказал мне, что
бояться нечего и она непременно выздоровеет. Это был тот самый доктор, давно знакомый мне старый холостяк, добряк и чудак, которого я призывал еще в первую болезнь Нелли и который так поразил ее своим Станиславом на шее, чрезвычайных размеров.
— Стало быть, совсем нечего
бояться! —
сказал я, обрадовавшись.
Сама же в лавочку на другой день не ходила;
сказала, что у меня голова болит; а когда пошла на третий день, то никого не встретила и ужасно
боялась, так что бегом бежала.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и
боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
—
Боюсь сказать, что поверил. Но я всегда был убежден, что некоторое высшее чувство всегда спасет его в роковую минуту, как и спасло в самом деле, потому что не он убил отца моего, — твердо закончил Алеша громким голосом и на всю залу. Прокурор вздрогнул, как боевой конь, заслышавший трубный сигнал.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Правда твоя, Адам Адамыч; да что ты станешь делать? Ребенок, не выучась, поезжай-ка в тот же Петербург;
скажут, дурак. Умниц-то ныне завелось много. Их-то я
боюсь.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться.
Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего
бояться?
Он
сказал это, но теперь, обдумывая, он видел ясно, что лучше было бы обойтись без этого; и вместе с тем, говоря это себе,
боялся — не дурно ли это?
— Я
боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она не в силах будет ничего
сказать, она только ниже опустит голову.
— Мне гораздо уж лучше, —
сказал он. — Вот с вами я бы давно выздоровел. Как хорошо! — Он взял ее руку и потянул ее к своим губам, но, как бы
боясь, что это ей неприятно будет, раздумал, выпустил и только погладил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее.