— Ну, ну, хорошо, хорошо! Я ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать.
Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке, что любил делать при всяком удобном случае, — я, вот видишь ли, Ваня, любя говорил. Ну, хоть и не генерал (далеко до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
Неточные совпадения
— И, ангел мой, что прощаться, далекий ли путь! На
тебя хоть ветер подует; смотри, какая
ты бледненькая.
Ах! да ведь я и забыла (все-то я забываю!) — ладонку я
тебе кончила; молитву зашила в нее, ангел мой; монашенка из Киева научила прошлого года; пригодная молитва; еще давеча зашила. Надень, Наташа. Авось господь бог
тебе здоровья пошлет. Одна
ты у нас.
— Носи на здоровье! — прибавила она, надевая крест и крестя дочь, — когда-то я
тебя каждую ночь так крестила на сон грядущий, молитву читала, а
ты за мной причитывала. А теперь
ты не та стала, и не дает
тебе господь спокойного духа.
Ах, Наташа, Наташа! Не помогают
тебе и молитвы мои материнские! — И старушка заплакала.
—
Ах, как мне хотелось
тебя видеть! — продолжала она, подавив свои слезы. — Как
ты похудел, какой
ты больной, бледный;
ты в самом деле был нездоров, Ваня? Что ж я, и не спрошу! Все о себе говорю; ну, как же теперь твои дела с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?
Ах, Наташа!
тебя все полюбят, все; нет такого человека, который бы мог
тебя не любить, — прибавил он в восторге.
— Всё злодеи жестокосердые! — продолжала Анна Андреевна, — ну, что же она, мой голубчик, горюет, плачет?
Ах, пора
тебе идти к ней! Матрена, Матрена! Разбойник, а не девка!.. Не оскорбляли ее? Говори же, Ваня.
—
Ах, Наташа, я тысячу раз это от
тебя слышал! Конечно, вам жить вместе нельзя; ваша связь какая-то странная; между вами нет ничего общего. Но… достанет ли сил у
тебя?
—
Ах, боже мой! да чтоб
тебя не испугать.
—
Ах, что
ты, Алеша, полно! Голубчик
ты мой!..
—
Ах, боже мой! Ну, зачем
тебе Юлия Цезаря? — вскричала Наташа, заливаясь смехом. — Этого недоставало!
— Да ничего, конечно, не сделается…
ах, голубчик
ты мой! Ну, что ж
тебе сказал Юлий Цезарь?
—
Ах, не отвлекайся, Алеша, пожалуйста; говори, как
ты рассказывал все Кате!
— И
ты прежде этого мог рассказывать о своих подвигах у какой-то глухой княгини!
Ах, Алеша, Алеша! — вскрикнула она, с упреком на него глядя. — Ну что ж Катя? Была рада, весела, когда отпускала
тебя?
—
Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед
тобой ничего не скрываю.
Ах, Ваня, друг
ты мой дорогой! Вот если я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж
ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может быть, и будешь! Чем заслужу я
тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
—
Ах,
ты опять! — вскричал я, — ну, я так и думал, что
ты придешь. Войди же!
—
Ах, да! Твои книжки; вот они, возьми! Я нарочно их сберег для
тебя.
—
Ах, боже мой, да ведь
ты живешь же у кого-нибудь!
Ты бы попросила у других чулки, коли надо было выйти.
—
Ах, как не хорошо это все, что
ты говоришь, Леночка. И какой вздор: ну к кому
ты можешь наняться?
—
Ах, боже мой, да что же с
тобой было! Не томи, пожалуйста! — вскричала Наташа, улыбаясь на горячку Алеши.
Ах, как, должно быть,
ты тогда надо мной смеялась и как я стоил твоей насмешки!
Ах, Наташа,
ты непременно должна познакомиться с ними...
—
Ах, Алеша, так что же! — сказала она. — Неужели ж
ты вправду хочешь оставить это знакомство, чтоб меня успокоить. Ведь это по-детски. Во-первых, это невозможно, а во-вторых,
ты просто будешь неблагороден перед Катей. Вы друзья; разве можно так грубо разрывать связи. Наконец,
ты меня просто обижаешь, коли думаешь, что я так
тебя ревную. Поезжай, немедленно поезжай, я прошу
тебя! Да и отец твой успокоится.
— Неужели
ты сомневаешься? Прощай, Наташа, прощай, возлюбленная
ты моя, — вечная моя возлюбленная! Прощай, Ваня!
Ах, боже мой, я вас нечаянно назвал Ваней; послушайте, Иван Петрович, я вас люблю — зачем мы не на
ты.Будем на
ты.
— Слава богу! Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да я все как-то не смел вам сказать. Вот и теперь выговорю. А ведь это очень трудно тыговорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово говорить
ты, да и никак не могут и все избегают такие фразы, в которых местоимения.
Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»; ведь как хорошо!
—
Ах, Алеша, какой
ты… мы сейчас, — отвечала Катя. — Нам ведь так много надо переговорить вместе, Иван Петрович, что не знаю, с чего и начать. Мы очень поздно знакомимся; надо бы раньше, хоть я вас и давным-давно знаю. И так мне хотелось вас видеть. Я даже думала вам письмо написать…
— Что! Она дома? Опять?
Ах, Нелли, Нелли, что это с
тобой делается? Ну да хорошо, что по крайней мере дома… где вы отыскали ее, Иван Петрович?