Неточные совпадения
Фома Фомич, по правде,
и сам не знал, зачем сделал
такой вопрос. Но молчание
и смущение дяди тотчас
же его раззадорили. Он, прежде терпеливый
и забитый, теперь вспыхивал
как порох при каждом малейшем противоречии. Молчание дяди показалось ему обидным,
и он уже теперь настаивал на ответе.
«Ах ты, физик проклятый, думаю; полагаешь, я тебе теплоух дался?» Терпел я, терпел, да
и не утерпел, встал из-за стола да при все честном народе
и бряк ему: «Согрешил я, говорю, перед тобой, Фома Фомич, благодетель; подумал было, что ты благовоспитанный человек, а ты, брат, выходишь
такая же свинья,
как и мы все», — сказал, да
и вышел из-за стола, из-за самого пудинга: пудингом тогда обносили.
— Да вы-то чего! — закричал я, в запальчивости снова обращаясь к мужикам. — Вы бы ему
так все прямо
и высказали. Дескать, эдак нельзя, Фома Фомич, а вот оно
как! Ведь есть
же у вас язык?
— После, после, мой друг, после! все это объяснится. Да
какой же ты стал молодец! Милый ты мой! А
как же я тебя ждал! Хотел излить,
так сказать… ты ученый, ты один у меня… ты
и Коровкин. Надобно заметить тебе, что на тебя здесь все сердятся. Смотри
же, будь осторожнее, не оплошай!
Фомы Фомича, — которого я
так желал видеть
и который, я уже тогда
же чувствовал это, был полновластным владыкою всего дома, — не было: он блистал своим отсутствием
и как будто унес с собой свет из комнаты.
Этого нельзя было не заметить с первого взгляда:
как ни был я сам в ту минуту смущен
и расстроен, однако я видел, что дядя, например, расстроен чуть ли не
так же,
как я, хотя он
и употреблял все усилия, чтоб скрыть свою заботу под видимою непринужденностью.
— Вы уж изволите знать мою главную черту, благодетель: подлец, настоящий подлец! Ведь я,
как вхожу,
так уж тотчас
же главную особу в доме ищу, к ней первой
и стопы направляю, чтоб
таким образом, с первого шагу милости
и протекцию приобрести. Подлец, батюшка, подлец, благодетель! Позвольте, матушка барыня, ваше превосходительство, платьице ваше поцеловать, а то я губами-то ручку вашу, золотую, генеральскую замараю.
— То-то, батюшка! Коли я шут,
так и другой кто-нибудь тут! А вы меня уважайте: я еще не
такой подлец,
как вы думаете. Оно, впрочем, пожалуй,
и шут. Я — раб, моя жена — рабыня, к тому
же, польсти, польсти! вот оно что: все-таки что-нибудь выиграешь, хоть ребятишкам на молочишко. Сахару, сахару-то побольше во все подсыпайте,
так оно
и здоровее будет. Это я вам, батюшка, по секрету говорю; может,
и вам понадобится. Фортуна заела, благодетель, оттого я
и шут.
Я думаю, если б бомба упала среди комнаты, то это не
так бы изумило
и испугало всех,
как это открытое восстание —
и кого
же? — девочки, которой даже
и говорить не позволялось громко в бабушкином присутствии. Генеральша, немая от изумления
и от бешенства, привстала, выпрямилась
и смотрела на дерзкую внучку свою, не веря глазам. Дядя обмер от ужаса.
Как нарочно случилось
так, что на другой
же день после истории с Мартыновым мылом Фалалей, принеся утром чай Фоме Фомичу
и совершенно успев забыть
и Мартына
и все вчерашнее горе, сообщил ему, что видел сон про белого быка.
— А, экономический! Слышите, Павел Семеныч? новый исторический факт: комаринский мужик — экономический. Гм!.. Ну, что
же сделал этот экономический мужик? за
какие подвиги его
так воспевают
и… выплясывают?
Вы видите, например, что человек в простом, дружеском разговоре невольно выказал свои познания, начитанность, вкус:
так вот уж вам
и досадно, вам
и неймется: «Дай
же и я свои познания
и вкус выкажу!» А
какой у вас вкус, с позволения сказать?
Я
же, сударь, Фома Фомич, хотя
и господский холоп, а
такого сраму,
как теперь, отродясь над собой не видывал!
— Да, конечно, Фома Фомич; но теперь из-за меня идет дело, потому что они то
же говорят, что
и вы, ту
же бессмыслицу; тоже подозревают, что он влюблен в меня. А
так как я бедная, ничтожная, а
так как замарать меня ничего не стоит, а они хотят женить его на другой,
так вот
и требуют, чтоб он меня выгнал домой, к отцу, для безопасности. А ему когда скажут про это, то он тотчас
же из себя выходит; даже Фому Фомича разорвать готов. Вон они теперь
и кричат об этом; уж я предчувствую, что об этом.
— Простите. Положим, вы в этом совершенно правы; но не ошибаетесь ли вы в главном?
Как же, скажите, я заметил, что они хорошо принимают вашего отца? Ведь если б они до
такой уж степени сердились на вас,
как вы говорите,
и вас выгоняли,
так и на него бы сердились
и его бы худо принимали.
— Почитаете! хорошо!
Так скажите
же мне, если почитаете,
как по вашему мнению: достоин я или нет генеральского сана? Отвечайте решительно
и немедленно: достоин иль нет? Я хочу посмотреть ваш ум, ваше развитие.
— Это правда, Фома; я все это чувствую, — поддакнул растроганный дядя. — Но не во всем
же и я виноват, Фома:
так уж меня воспитали; с солдатами жил. А клянусь тебе, Фома,
и я умел чувствовать. Прощался с полком,
так все гусары, весь мой дивизион, просто плакали, говорили, что
такого,
как я, не нажить!.. Я
и подумал тогда, что
и я, может быть, еще не совсем человек погибший.
А
так как я не достану ничего службой, сам
же по себе ни на что не способен
и не имею почти никакого образования, то, разумеется, остается только два средства: или украсть, или жениться на богатой.
— Признаюсь вам, — отвечал он, — этот вопрос для меня хуже самой горькой пилюли. В том-то
и штука, что я уже открыл мою мысль… словом, свалял ужаснейшего дурака!
И как бы вы думали, кому? Обноскину!
так что я даже сам не верю себе. Не понимаю,
как и случилось! Он все здесь вертелся; я еще его хорошо не знал,
и когда осенило меня вдохновение, я, разумеется, был
как будто в горячке; а
так как я тогда
же понял, что мне нужен помощник, то
и обратился к Обноскину… Непростительно, непростительно!
— С восторгом согласился, а на другой
же день, рано утром, исчез. Дня через три является опять, с своей маменькой. Со мной ни слова,
и даже избегает,
как будто боится. Я тотчас
же понял, в чем штука. А маменька его
такая прощелыга, просто через все медные трубы прошла. Я ее прежде знавал. Конечно, он ей все рассказал. Я молчу
и жду; они шпионят,
и дело находится немного в натянутом положении… Оттого-то я
и тороплюсь.
— Сейчас после чаю; да
и черт с ними! а завтра, увидите, опять явятся. Ну,
так как же, согласны?
Он ушел. Я тотчас
же лег, усталый
и измученный донельзя. День был трудный. Нервы мои были расстроены,
и, прежде чем заснуть, я несколько раз вздрагивал
и просыпался. Но
как ни странны были мои впечатления при отходе ко сну, все-таки странность их почти ничего не значила перед оригинальностью моего пробуждения на другое утро.
— А то
как же? Небось таскать с собой станет
такое сокровище? Да на что она ему? оберет ее да
и посадит где-нибудь под куст, на дороге —
и был таков, а она
и сиди себе под кустом да нюхай цветочки!
Все это
как нарочно подтверждалось в ее глазах еще
и тем, что за ней в самом деле начали бегать
такие, например, люди,
как Обноскин, Мизинчиков
и десятки других, с теми
же целями.
— Не хотите? — взвизгнула Анфиса Петровна, задыхаясь от злости. — Не хотите? Приехали, да
и не хотите? В
таком случае
как же вы смели обманывать нас? В
таком случае
как же вы смели обещать ему, бежали с ним ночью, сами навязывались, ввели нас в недоумение, в расходы? Мой сын, может быть, благородную партию потерял из-за вас! Он, может быть, десятки тысяч приданого потерял из-за вас!.. Нет-с! Вы заплатите, вы должны теперь заплатить; мы доказательства имеем; вы ночью бежали…
— К вам теперь обращаюсь, домашние, — продолжал Фома, обращаясь к Гавриле
и Фалалею, появившемуся у дверей, — любите господ ваших
и исполняйте волю их подобострастно
и с кротостью. За это возлюбят вас
и господа ваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы
и сострадательны. Тот
же человек — образ Божий,
так сказать, малолетний, врученный вам,
как дитя, царем
и отечеством. Велик долг, но велика
и заслуга ваша!
— Малаги захотел! — проворчал он чуть не вслух. —
И вина-то
такого спросил, что никто не пьет! Ну, кто теперь пьет малагу, кроме
такого же,
как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые! Ну, я-то чего тут стою? чего я-то тут жду?
— Эк чего захотел! — проворчал он с яростью. — Подайте ему его невинность! Целоваться, что ли, он с ней хочет? Может,
и мальчишкой-то был уж
таким же разбойником,
как и теперь! присягну, что был.
— По добродушию сердца-с; жалостно было смотреть-с.
Как проснулись
и вспомнили весь процесс,
так тогда
же ударили себя по голове
и закричали благим матом-с…