Неточные совпадения
Если б его вздумали попросить посерьезнее довезти кого-нибудь версты две на своих плечах, то он бы, может быть, и довез: он был так добр, что в иной раз готов был решительно все отдать по
первому спросу и поделиться чуть
не последней рубашкой с
первым желающим.
Дочь генеральши от
первого брака, тетушка моя, Прасковья Ильинична, засидевшаяся в девках и проживавшая постоянно в генеральском доме, — одна из любимейших жертв генерала и необходимая ему во все время его десятилетнего безножия для беспрерывных услуг, умевшая одна угодить ему своею простоватою и безответною кротостью, — подошла к его постели, проливая горькие слезы, и хотела было поправить подушку под головою страдальца; но страдалец успел-таки схватить ее за волосы и три раза дернуть их, чуть
не пенясь от злости.
Не чудовищно ли это, во-первых, при ее генеральском значении, а во-вторых, при ее добродетелях?
А ведь и
не замечал до сих пор, что грешен, как козел, эгоист
первой руки и наделал зла такую кучу, что диво, как еще земля держит!
Не понимаю, почему он и на меня рассердился, тем более что видел меня
первый раз в жизни и еще
не сказал со мною ни слова.
— К дядюшке-то? А плюньте на того, кто вам это сказал! Вы думаете, я постоянный человек, выдержу? В том-то и горе мое, что я тряпка, а
не человек! Недели
не пройдет, а я опять туда поплетусь. А зачем? Вот подите: сам
не знаю зачем, а поеду; опять буду с Фомой воевать. Это уж, батюшка, горе мое! За грехи мне Господь этого Фомку в наказание послал. Характер у меня бабий, постоянства нет никакого! Трус я, батюшка,
первой руки…
— Ах, да! я и забыл! да вот видишь… что с ними делать? Выдумали, — и желал бы я знать, кто
первый у них это выдумал, — выдумали, что я отдаю их, всю Капитоновку, — ты помнишь Капитоновку? еще мы туда с покойной Катей все по вечерам гулять ездили, — всю Капитоновку, целых шестьдесят восемь душ, Фоме Фомичу! «Ну,
не хотим идти от тебя, да и только!»
Ну, наконец, она ведь, что называется, grande dame, генеральша… превосходнейший человек был ее муж: во-первых, генерал, человек образованнейший, состояния
не оставил, но зато весь был изранен; словом — стяжал уважение!
— Вот видишь, друг мой, я тебе все расскажу: во-первых, я
не женюсь.
Этого нельзя было
не заметить с
первого взгляда: как ни был я сам в ту минуту смущен и расстроен, однако я видел, что дядя, например, расстроен чуть ли
не так же, как я, хотя он и употреблял все усилия, чтоб скрыть свою заботу под видимою непринужденностью.
Первая манера была молчаливая, когда старуха по целым дням
не разжимала губ своих и упорно молчала, толкая, а иногда даже кидая на пол все, что перед ней ни поставили.
— Я хотел от вас только об одном узнать, полковник, — начал Фома, — совершенно ли вы поклялись погубить этого несчастного идиота или
не совершенно? В
первом случае я тотчас же отстраняюсь; если же
не совершенно, то я…
Камень был пущен прямо в мой огород. И, однако ж,
не было сомнения, что Фома Фомич,
не обращавший на меня никакого внимания, завел весь этот разговор о литературе единственно для меня, чтоб ослепить, уничтожить, раздавить с
первого шага петербургского ученого, умника. Я, по крайней мере,
не сомневался в этом.
Он был так поражен этой выходкой, что в
первую минуту, кажется,
не верил ушам своим.
— А я требую! А я теперь требую, полковник, настаиваю и требую! Я вижу, как вам тяжело это, потому-то и требую. Эта жертва с вашей стороны будет
первым шагом вашего подвига, потому что —
не забудьте это — вы должны сделать целый ряд подвигов, чтоб сравняться со мною; вы должны пересилить самого себя, и тогда только я уверую в вашу искренность…
— Во-первых, я
не ты, Егор Ильич, авы —
не забудьте это; и
не Фома, а Фома Фомич.
— Как я несказанно обрадован, что имею наконец случай просить у вас извинения в том, что с
первого раза
не узнал души вашего превосходительства. Смею уверить, что впредь
не пощажу слабых сил моих на пользу общую… Ну, довольно с вас!
— Надеюсь, что вы позволите мне с вами познакомиться, — сказал он развязно, но чрезвычайно вежливо и подавая мне руку. — Давеча я
не мог вам сказать двух слов, а между тем с
первого взгляда почувствовал желание узнать вас короче.
— О, пожалуйста,
не стесняйтесь в ваших выражениях!
Не беспокойтесь; вы мне даже сделаете этим большое удовольствие, потому что эдак ближе к цели. Я, впрочем, согласен, что все это с
первого взгляда может показаться даже несколько странным. Но смею уверить вас, что мое намерение
не только
не глупо, но даже в высшей степени благоразумно; и если вы будете так добры, выслушайте все обстоятельства…
Вы
не Обноскин — это
первое.
Во-первых, я ее тотчас же помещаю в Москве, в одно благородное, но бедное семейство — это
не то, о котором я говорил; это другое семейство; при ней будет постоянно находиться моя сестра; за ней будут смотреть в оба глаза.
Но, во-первых, и главное: дядя еще предложения
не делал; следственно, я могу и
не знать, что ее готовят ему в невесты; притом же, прошу заметить, что я еще три недели назад замыслил это предприятие, когда еще ничего
не знал о здешних намерениях; а потому я совершенно прав перед ним в моральном отношении, и даже, если строго судить,
не я у него, а он у меня отбивает невесту, с которой — заметьте это — я уж имел тайное ночное свидание в беседке.
Во-первых, меня простили, совершенно простили, с разными условиями, конечно; но уж я теперь почти совсем ничего
не боюсь.
В самой последней степени унижения, среди самой грустной, подавляющей сердце действительности, в компаньонках у одной старой, беззубой и брюзгливейшей барыни в мире, виноватая во всем, упрекаемая за каждый кусок хлеба, за каждую тряпку изношенную, обиженная
первым желающим,
не защищенная никем, измученная горемычным житьем своим и, про себя, утопающая в неге самых безумных и распаленных фантазий, — она вдруг получила известие о смерти одного своего дальнего родственника, у которого давно уже (о чем она, по легкомыслию своему, никогда
не справлялась) перемерли все его близкие родные, человека странного, жившего затворником, где-то за тридевять земель, в захолустье, одиноко, угрюмо, неслышно и занимавшегося черепословием и ростовщичеством.
Она
не выносила далее чтенья, увлекаемая в мечты самыми
первыми строчками, самым ничтожным намеком на любовь, иногда просто описанием местности, комнаты, туалета.
Не берусь описывать то, что было в
первые минуты после такого пассажа.
— Более через сердечную жалость-с. Просили
не говорить-с. Их же извозчик лошадей выкормил и запрег-с. А за врученную, три дня назад, сумму-с велели почтительнейше благодарить-с и сказать, что вышлют долг с одною из
первых почт-с.
— Это я, брат, ему тогда дал взаймы, на станции: у него недостало. Разумеется, он вышлет с
первой же почтой… Ах, боже мой, как мне жаль!
Не послать ли в погоню, Сережа?
Если кто из них
первый умрет, то другой, я думаю,
не проживет и недели.
Эти тридцать тысяч, по правде, никогда и
не брали у Татьяны Ивановны; а ее, чтоб она
не горевала и
не обижалась, умилостивили, обещая ей при
первых неожиданных семейных нуждах обратиться к ее помощи.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом был
первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе
не будет времени думать об этом. И как можно и с какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела
не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович,
первый и начните.
«Оставь мне, Господи, // Болезнь мою почетную, // По ней я дворянин!» //
Не вашей подлой хворостью, //
Не хрипотой,
не грыжею — // Болезнью благородною, // Какая только водится // У
первых лиц в империи, // Я болен, мужичье!
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да
не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я был, а
не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти
не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!